- Господин Хауссер, я в общих чертах уже знаю те обстоятельства, при которых произошел этот ужасный случай. Господин штурмбаннфюрер изложил мне свою точку зрения и ознакомил с вашей. Не буду скрывать - тут разговор откровенный и было бы ошибкой считаться с чьим-либо самолюбием, - я больше склоняюсь к вашему мнению. Конечно же, у нас есть основания считать, что убийство организовано партизанами. Но дело не в этом, и сейчас речь будет идти о другом. - Оберштурмбаннфюрер тяжело вздохнул. - Имеются два обстоятельства, с которыми мы не можем не считаться. Версия, по которой убийство приписывается украинским националистам, получила, к сожалению, широкое распространение среди немцев. В этом, - опять-таки не буду скрывать, - есть известная вина штурмбаннфюрера, проявившего излишнюю поспешность в своих выводах и действиях. Но это еще полбеды, все можно было бы исправить. К сожалению, гаулейтер Кох информирован о случившемся именно в таком духе. Он настаивает на казни заложников. Ка-те-го-ри-чески! - Грефрат кисло улыбнулся, развел руками. - Надеюсь, не требуются особые комментарии. Все мы знаем характер гаулейтера и его вли-я-тель-ность.
- Это вам не Розенберг… - не без злорадства вставил Герц.
Оберштурмбаннфюрер сморщил нос, как будто почувствовал дурной запах.
- Я полагаю, любые сравнения неуместны, а это тем более. Мы говорим о Кохе. Вряд ли следует из-за каких-то четырех - пяти бандеровцев доводить дело до конфликта с гаулейтером. Нужно подчиниться.
- В таком случае, господин оберштурмбаннфюрер, - решительно заявил Хауссер, - моя скромная деятельность теряет смысл, и я прошу заменить меня - кем-нибудь другим. Впрочем, даже не надо замены, господин штурмбаннфюрер легко справится сам.
- Но, господин советник… - разочарованно и укоризненно протянул Грефрат. - Зачем вы так? Повторяю, я придерживаюсь вашего мнения, я на вашей стороне и готов в любом случае оказать вам поддержку. Но этот случай особый. И, в конце концов, стоит ли из-за такого пустяка?..
- Нет, это не пустяк, - сказал Хауссер. - И вообще, когда сознательно вставляют палки в колеса…
Сжав губы, Грефрат бросил злой взгляд на своего друга, но ничего не сказал ему, а снова обратился к советнику:
- Все предвидеть нельзя, всегда возможны осложнения. Согласитесь, господин Хауссер, ведь и история с эшелоном, она тоже не из приятных. Однако мы согласились с вами и не стали подымать шума по этому поводу.
Тут, к удивлению Хауссера, начальник гестапо высказал вполне разумное суждение:
- Я считаю, что наша акция против бандеровцев в какой-то мере будет им же на пользу. Ведь советские партизаны клеймят их как предателей, обвиняют в сотрудничестве с нами и переманивают к себе людей. После нашей акции у бандеровцев будет неплохой козырь против большевистской пропаганды.
- Господин штурмбаннфюрер, я полагаю, что вы больше заботитесь о том, как выгородить себя в этой истории, а не об успехах пропаганды оуновцев, - сказал советник.
Грефрат поджал губы, но, взглянув на смутившегося Герца, не выдержал и расхохотался.
- Ну вот мы и договорились, - сказал он весело. - Я вам гарантирую, господин советник, что у вас больше не возникнет каких-либо неприятностей, недоразумений во взаимоотношениях с штурмбаннфюрером. А сейчас я хотел бы, чтобы вы ознакомились со списком тех, кого наш уважаемый штурмбаннфюрер поспешил арестовать. Возможно, среди них есть кто-либо, представляющий особый интерес для вас.
Оказалось, что арестованы шесть человек. Фамилии и клички двоих ничего не говорили Хауссеру. Карабаш, Тимощук, Климович, Шурубай… Этих Хауссер знал хорошо. Учитель Шурубай был мелкой сошкой у оуновцев, спасать его советник не собирался. Оставалось три. Жертвовать Тимощуком Хауссер не хотел. Климович дружил со многими видными оуновцами и тоже был нужным человеком. Правда, если освободить Тимощука и Климовича, то они вынуждены будут перейти на нелегальное положение и встречи с ними станут нелегким делом. Однако речь шла не только об их ценности. Все, кто связан с Хауссером, должны быть уверены, что они имеют надежного защитника. Из-за Карабаша оуновцы поднимут шум… Ну что ж, глупость штурмбаннфюрера сделала свое дело.
- Вот эти два, - Хауссер поставил птички напротив фамилий Тимощука и Климовича.
- Хорошо, я их выпущу, - согласился Герц.
- Просто выпустить нельзя, - сказал Хауссер. - В таком случае их заподозрят, что они выдали товарищей.
- Да, господин советник прав, - поддержал Хауссера оберштурмбаннфюрер. - Очевидно, придется организовать побег.
- Побег должен быть настоящим.
- Что вы имеете в виду?
- Чтобы не могла возникнуть мысль, будто побег был организован.
- Господин Хауссер, - снисходительно произнес Герц, - все будет сделано, как следует. Конвоир откроет стрельбу.
- И не попадет с расстояния трех метров? - насмешливо спросил Хауссер. - Никто не поверит. Все догадаются, что побег был подстроен.
- Что же вы предлагаете? - с оттенком нетерпения и раздражительности спросил Грефрат. - Мы можем применить любой способ.
- Нужно дать им оружие.
- Как? Тем, кто будет бежать? - удивился Герц.
- Это единственный приемлемый вариант.
Начальник гестапо понял, чего требует Головастик, и возмутился до такой степени, что забыл о субординации.
- Ганс, ты слышишь? Он хочет, чтобы они убили конвоира. Это… это уже слишком.
Грефрат не ответил, сидел, покусывая губы.
- Я отказываюсь понимать, что происходит! - драматично потряс руками Герц. - Позволить негодяям убить немца?.. На чьей совести это будет?
- Советую подумать… - язвительно сказал Хауссер. - Не я ведь виноват, что вы не посоветовались со мной, прежде чем начать аресты. Пусть каждый отвечает за свою глупость.
- Ганс, я не могу совершить такую подлость.
- Н-да! - сказал оберштурмбаннфюрер, поднимаясь. - Поспешные, необдуманные решения редко оказываются лучшими из всех возможных… И вот результат. - Он прошелся по комнате, взглянул на Хауссера - Господин советник, я полагаю, у вас сегодня тоже был трудный день, ведь вы лично знали покойного?
- Нас связывали отношения, которые можно назвать приятельскими.
- Ужасная смерть! - Грефрат покачал головой. - На меня тоже тяжело подействовало это известие. Но что поделаешь. Спасибо, господин советник. Мы еще встретимся с вами, обсудим некоторые вопросы. Я здесь намерен пробыть два - три дня.
Он протянул Хауссеру руку.
- Мне кажется, мы не обо всем договорились, - сказал советник. - Я люблю ясность.
- Вы имеете в виду побег? - рассеянно спросил Грефрат. - Не беспокойтесь, штурмбаннфюрер сделает все точно так, как вы предложили. Им дадут пистолет, проинструктируют. - И добавил с улыбочкой - Ну, а если конвоир не будет убит, а, допустим, только ранен, то вы, надеюсь, не будете в претензии к штурмбаннфюреру?
Униженный Герц опустил голову и не произнес ни слова, пока Хауссер не вышел из кабинета.
Оберштурмбаннфюрер Грефрат не обманул Хауссера. Побег был организован по-настоящему, хотя прошел не совсем так, как предполагалось. Утром Хауссеру сообщили, что убежать удалось только одному - Тимощуку. Климович был убит наповал конвоиром. Раненый конвоир скончался раньше, чем его доставили в госпиталь. Это известие удовлетворило Хауссера. Он был согласен с Грефратом - всего предусмотреть нельзя, всегда могут возникнуть осложнения…..
В то же утро Оксана вручила советнику конверт с шифровкой. Эксперт по восточным вопросам заперся в своей комнате и через три часа вручил Оксане тот же конверт с ответом. Его шифровка была еще короче той, которую он получил.
22. В засаде
Дела у Тараса были скверные - он лишился покровителя. Надеяться, что сотенный даст ему какой-либо документ и отправит, как обещал, по добру и здорову, уже нельзя было. Богдан исчез, и можно было только строить догадки относительно его судьбы. В хутор прибыло начальство - куренной, какой-то похожий на игрушечного офицерика командир Вепрь, которого называли "окружным" и, видимо, все боялись, человек семь спесивых, откормленных вояк с автоматами и уже знакомый Тарасу референт пропаганды - Могила, выглядевший уныло, словно побитая собака. В штабной хате непрерывно шли совещания, допросы. Первым вызвали Сидоренко. "Военспец" пробыл в штабной хате часа два, затем его вывели под конвоем, посадили в погреб под замок. Перед обедом сотню выстроили и приказали всем сдать оружие, патроны. Взамен винтовок вояки получили учебные деревяшки, а кому не хватило, должны были сделать сами. Винтовки выдавались только тем, кто назначался в караул.
О занятиях никто не заикался, но было приказано, чтобы каждый привел себя в порядок и выглядел, как подобает вояке УПА. Хотя поднялась суетня и каждый принялся что-то зашивать, штопать, чистить, а к тем, кто имел какой-либо парикмахерский инструмент и опыт, выстроились очереди, - в сотне царил дух растерянности и уныния. Вояки то и дело сбивались в кучки и пугливо перешептывались. Кто-то пустил слух, что будут отбирать все трофеи, добытые при нападении на эшелон. Это было ударом для Корня, он тотчас же спрятал полученный взамен кожаной куртки мундир и ходил с опущенным носом. Тарасу нечего было опасаться "реквизиции", он жалел только, что не разжился на железной дороге пистолетом. Промахнулся… "Подкожный" пистолет ему не помешал бы. Он готовился к походу, припрятал в своей постели несколько сухарей, кусочек сала, пустую консервную банку. Лимонка покоилась в его кармане. Нужно было уходить из этого бандеровского кодла и чем скорее, тем лучше.
Уже вечером, когда Тарас стоял с другими вояками у дверей сарая, появился роевой Топорец с автоматом на плече и, скучно оглядев столпившихся шеренговых, приказал Корню и Карасю следовать за ним.
Пошли в лес. Топорец шагал впереди, не оглядываясь, ничего не объясняя. Держались дороги, и поэтому Тарас предположил, что Топорец ведет их куда-то далеко. Все это было неприятно, вызывало тревогу, но хлопца успокаивало присутствие Корня. Если бы Топорец вел его одного, тогда другое дело…
Тарас имел основания опасаться Топорца больше других в сотне. Это был немного странный, молчаливый хлопец, лет девятнадцати, широкогрудый, крепко сбитый, с копной прямых светлых волос на голове и открытым, чистым лицом. Тарасу казалось, что Топорец, как говорят, "себе на уме", и поэтому не бросает лишнего слова, всегда отмалчивается. Все же "ему нравился этот хлопец со спокойно-внимательными, разумными глазами. Несколько раз Тарас пытался вызвать Топорца на разговоры, но безуспешно, роевой бросал неторопливо: "Да", "Нет", а то и не отвечал совсем, недовольно отводил взгляд в сторону.
Интерес к роевому усилился после того, как Тарас однажды увидел его на берегу реки в кустах читающим какую-то книгу. Собственно, это была не книга, а пачка листков, вырванных из книги. Тарас незаметно подошел сзади и успел схватить глазами одну строчку - "Аксинья глянула через плетень", и то, что было напечатано в самом низу страницы мелким шрифтом, как примечание - "Тихий Дон. Шолохов". Топорец., услышав шаги за спиной, вздрогнул, сейчас же свернул листки трубкой, но не испугался, а лишь недовольно оглянулся и спросил: "Чего тебе?" - "Дай почитать…" Топорец внимательно, недружелюбно посмотрел в глаза Тараса, сказал: "Валяй отсюда!" - сунул листки в карман и зашагал прочь.
Итак, роевой украдкой читал "Тихий Дон"… Это открытие чрезвычайно заинтересовало Тараса. Очевидно, у Топорца имелась вся книга, но книгу таскать с собой опасно, и он вырывал оттуда листы. Листы можно было спрятать в карман, за пазуху… Но вскоре Тарас узнал, что старший брат их роевого какой-то большой начальник у оуновцев, чуть ли не друг самому Бандере, и решил, что пытаться заводить близкое знакомство с Топорном не следует - от таких людей ему надо было держаться подальше.
Как и следовало молодому послушному вояке, Тарас шагал молча, а Корня начала томить неизвестность, и вскоре он не выдержал, спросил недовольно!
- Куда идем?
- Узнаете… - бросил через плечо Топорец.
Два часа шли по лесной дороге. По расчетам Тараса, они удалились от хутора километров на восемь - десять. Наконец вышли из леса. Топорец остановился и объяснил задачу:
- Тут близко село Горяничи. Подойдем к крайней хате, окружим и будем наблюдать до утра.
- А что в той хате? - фыркнул Корень. - Зачем за ней наблюдать?
- Такой приказ.
- Какой приказ? - не унимался Корень. Он, видимо, счел это дело пустячным и обозлился, что ему из-за чьей-то прихоти или дурости придется не спать всю ночь.
- Приказы не обсуждаются, друже Корень, - строго сказал роевой.
- Я знаю, что такое приказ, - уперся вояка. - Я не про то. Ты командир и должен нам все как следует объяснить: что за хата, кто в ней живет, почему за ней следить потребовалось?
- Друже Корень, не болтайте глупостей. Что нужно, я вам сказал.
Корня не так-то легко было утихомирить. Он знал "всякие военные дисциплины" и, видимо, не очень-то считался с доморощенными командирами.
- Какие глупости, друже роевой? А может, в этой хате сидят штук пятьдесят партизан-советов и в каждое окно по три пулемета выставили? Я должен знать, куда я без оружия, с голыми руками иду.
Топорец, кажется, рассердился, но вынужден был дать объяснения.
- Оружия не нужно, - сказал он с досадой. - В хате живет вдова, сын у нее комсомольцем был и неизвестно куда подевался, когда началась война. У бабы этой дети каких-то ее родственников появились… В общем, хата на подозрении. Наше дело проследить, не приходит ли туда кто ночью.
По той брезгливо досадливой интонации, какая звучала в голосе Топорца, Тарас понял, что роевой тоже не в восторге от полученного им задания.
- А что тогда делает эсбе? - ворчливо спросил Корень, не упускавший случая поиграть на нервах молодого командира. - Ведь это они должны следить.
- Друже Корень, вы что, отказываетесь выполнить приказ? Последний раз предупреждаю!
- Шляк бы его трафил, с таким приказом, - пробурчал вояка, зашагав вслед за роевым; - Тогда за каждой хатой надо следить. В этих Горяничах при Советах богатый колхоз был. Я знаю, слышал… У них в каждой хате, если не большевики, то ждут не дождутся, когда советское войско германа выгонит.
Тарас получил важную информацию. У него появилась надежда - вот где следует искать дорогу к партизанам. Только как напасть на нужного человека, завоевать его доверие? Может быть, все выяснится в эту же ночь…
Подошли к селу. Хата как хата, двор огорожен плетнем, примыкающим к клуне. Тишина. Топорец указал место Тарасу у плетня. Корень должен был залечь справа, а сам роевой скрылся где-то за клуней. Корень немедленно притащил неведомо где раздобытый сноп, развязал и улегся на нем под стеной клуни, как на матрасе. Тарас мог бы последовать его примеру, но побоялся, что угреется на соломенном ложе и уснет еще. А он не имел права спать в эту ночь. Он подполз к самому плетню и начал с того, что тихонько раздвинул толстые прутья. Дело это оказалось нелегким, так как у плетня росла крапива и он пожег ею не только руки, но и щеку. Все же получилась довольно широкая щель, сквозь которую можно было увидеть слабо белеющую стену хаты и темное пятно двери. Тарас положил кулаки под подбородок и стал ждать. В голову лезли всякие мысли. Он как бы смотрел на себя со стороны и поражался, какие фортели выбрасывает с ним судьба. Самой обидной шуткой судьбы было, пожалуй, то, что он лежал сейчас с трезубом на шапке и наблюдал за хатой, где жила мать комсомольца. Подумать только! Но, может быть, все-таки хорошо, что оказался здесь не кто-то другой, а именно он, и он сумеет спасти хороших людей.
К тому времени, когда в селе запели первые петухи, Тарас успел изрядно продрогнуть. Петушиная перекличка была жиденькой - видать, немного домашней птицы осталось в Горяничах, - а в том дворе, у которого лежал Тарас, так никто и не отозвался. Тишина. Тараса потянуло на зевоту, но тут ему почудилось что-то, какой-то неясный шорох позади, и он услышал шаги - легкие, мягко пружинящие, опасливые, как будто в ночной темноте к селу подкрадывался сильный и смелый зверь. Шаги затихли где-то слева, совсем близко. Тарас, затаив дыхание, осторожно повернул голову и увидел вырисовывавшуюся на фоне звездного неба фигуру человека с какой-то ношей на плече. Кажется, это был молодой хлопец. Он стоял у самого плетня всего в четырех - пяти метрах от того места, где притаился в траве Тарас.
Сердце Тараса отсчитывало тревожные удары - он еще не знал, заметил ли его ночной пришелец или нет, и был готов вскочить на ноги, дать тягу. Прошло минуты две, а хлопец стоял не шелохнувшись, и Тарасу начало казаться, что это маячит в темноте какой-то незамеченный им раньше столб или куст. Вдруг пришелец снял с плеча ношу, бесшумно опустил ее за плетень во двор, и тут Тарас заметал, что на голове хлопца нет ничего, а у груди косо торчит что-то похожее на конец толстой палки, зажатой, очевидно, под мышкой. Пришелец сделал неясное движение рукой, палка исчезла, и он, повернувшись спиной к Тарасу, двинулся вдоль тына к воротам.
То, что хлопец направился к воротам и затем зашел во двор, Тарас понял минуту спустя, когда услышал тихий стук в оконное стекло. Хлопец постучал дважды с небольшим интервалом, второй раз - едва слышно. Вскоре звякнула щеколда, скрипнула дверь, и в заранее проделанную щель в плетне Тарас увидел, как от хаты отделилось какое-то белое пятно, услышал девичий вскрик, приближающиеся к плетню торопливые шаги, порывистое дыхание и звук поцелуя.
Да, они целовались, эти двое за тыном. Черти… Тарас отчетливо слышал чмоканье губ. Они целовали друг друга торопливо и жадно и, видимо, куда попало - в щеку, нос, губы, в плечо, потому что каждый раз звук был иной. Тарасу даже тоскливо стало и обидно - ему было семнадцать лет, а он никогда вот так не стоял с девушкой и даже не мог помышлять о чем-либо подобном.
Наконец нацеловались досыта. Девушка начала всхлипывать, хлопец утешал ее. Но, кажется, он тоже пустил слезу, уж очень расстроенный голос был у него.
- Ну, Стефа, хватит. Перестань, милая.
- Я не думала, не надеялась уже, что ты придешь, - глотая слезы, сказала девушка и заплакала горше прежнего.
- Не надо, рыбонька. Видишь, ничего со мной… Жив и здоров… Хватит! Дай я тебе слезы вытру.
И снова поцелуи.
- Тебя нет и нет, сердце болит. Слышу, хутор Рутки поляки сожгли. Темно в глазах стало.
- Не думай об этом…
- Не могу, Юрцю. Там всех побили, я знаю. Тетю Катерину тоже и детей ее. Они как живые передо мной… Я виновата перед ними.
- Что ты говоришь?! - почти вскрикнул хлопец, и голос его задрожал от возмущения. - Ты с ума сошла, Стефа! Ведь ты ни в чем не виновата.
- Виновата. Я - полька. Она спасала меня с братиком, а ее поляки…
- Брось! Я рассержусь. Ты - глупая. Мы ни в чем не виноваты. Ни в чем! Не в поляках и украинцах дело. Люди стали варьятами, а варьятами их сделала война, немцы. Как ты не понимаешь!
Они находились близко, за тыном, Тарас слышал каждое их слово. Вначале он предположил, что ему выпало быть свидетелем обычного любовного свидания, и успокоился, так как это было совсем не то, ради чего они устроили засаду возле подозрительной хаты, но чем дальше, тем больше он убеждался в своей ошибке - перед ним открывалось чье-то большое горе, смысла которого он еще не мог постичь.
- Совсем худой стал. Одни косточки…
- То тебе кажется… Здоров, как бык!
- Ты с ружьем ходишь?
- Так. На всякий случай…