В тот день немецкие войска начали наступление в этом районе. Лебединое через несколько часов стало прифронтовым населенным пунктом.
Зоя уговаривала мать ехать за Волгу. Ирина Протасовна отказалась. Пререкались, пока не поссорились, пока не разрыдались, и Зоя среди ночи ушла из дому. На платформе товарного поезда, ночью, среди таких же, как и сама, с одним чемоданом в руках, в легком стареньком пальтишке, без крошки хлеба, поехала она на восток тяжелым путем, который уже проложили тысячи и тысячи эвакуированных.
Выстрел среди ночи
1
Четвертый час стоит Сергей на посту, и некому его подменить. Да разве только его? Есть пост и при въезде в табор, за лозами и камышами. И там стоит часовой, и его не сменили в положенное время. И в землянках не топится, и лошадей не поили. Когда Сергей проходит мимо, лошади поворачивают к нему головы, неспокойно позвякивая цепочками.
В расстегнутом кожушке, в шапке набекрень, в намокших сапогах, с автоматом, Сергей прохаживается по сухой, утоптанной дорожке возле землянок, затем сворачивает к лошадям, что чернеют и отдалении в сумраке, затем снова возвращается. Остановившись, он отчетливо слышит, как бурлит и клокочет вода в овраге.
Если бы там, дальше, не стоял еще один часовой, Сергей подольше бы задерживался здесь, но от одной мысли, что там, в глухомани, есть человек, который всматривается, прислушивается к ночи, Сергея охватывает волнение, и он задерживается на краю утоптанной дорожки лишь настолько, чтоб подумать про часового, послушать, как шумит вода, и на минутку помечтать о Белице, об Оксане...
Но только на минуту. Его тянет назад, к той землянке, где четвертый час гудит собрание. Сергей не имеет права застаиваться возле открытых настежь дверей, из которых, словно из подземелья, бьет розоватый свет вперемешку с табачным дымом. Шумный, возбужденный разговор не утихает ни на миг. Приближаясь сюда, Сергей обо всем забывает и ловит каждое слово, сказанное там. Он связывает услышанное с тем, что узнал минут десять назад, ему порой хочется самому слиться с толпой, которая стоит у входа в землянку, сказать и свое слово, А здесь, возле землянки, он видит прежде всего полоску утоптанной земли, на которую падает свет из окошка, и проходит дальше, переполненный тоской, тревогой и бурными предчувствиями.
Спор, который идет в тесной землянке, близок ему, по-своему понятен.
- Мы с вами собрались тогда, когда, как никогда, стоит перед нами вопрос дисциплины в нашем отряде...
Кум уже охрип, выступал он, кажется, в третий раз. Сергею слушать его неинтересно. Еще совсем недавно юноша стоял перед командиром отряда с замиранием сердца, засматривался на него, как на героя, любил его, гордился его поручениями, а сейчас он почему-то кажется Сергею смешным. Кум смешно ходит, смешно говорит. И почему он не утвердил предложения напасть на аэродром? Сергей на него очень рассердился за это. Он просто ненавидел Кума. Только боялся кому-нибудь признаться в этом. Когда Сергей слышал, как кто-либо из старших жестоко поносит Кума, ему было его жалко; где-то в глубине души еще жила привязанность к нему, к тому, кто долго владел его воображением, мыслями. Образ командира теперь заслонил собой Дмитрий.
- Ха-ха! - засмеялся Сергей. - "Тогда, когда, как никогда..." - Не торопясь, прошел дальше. - Сейчас все решится.
Вчера партгруппа постановила послушать отчет командира на собрании отряда с одной целью: если он не откажется от своей "лежачей тактики", назначить командиром кого-то другого.
Вот уже Сергей возвращается назад. В землянке хрипит тот же голос:
- Заярный толкает нас, товарищи, на борьбу маневренную, чтобы, значит, сегодня тут, завтра там. Мы же на практике убедились, что для этого у нас еще не созрели условия, повторяю - не созрели. Я, это дело, заявляю авторитетно. Заярный сегодня в отряде, а завтра он пойдет к линии фронта, а то и куда-нибудь на чердак, нам, это дело, неизвестно, а Хуторской отряд на моей персональной ответственности перед партией. И я заявляю авторитетно - мы никуда не пойдем из своего района. У нас немцы не бесчинствуют, и мы, это дело, выполняем свою функцию.
- Не бесчинствуют, только хлебушко потихоньку увозят...
- И девушек вылавливают да в Германию угоняют...
- Да замолчи ты! Мало там галдежа без тебя.
Это сказал один из стоявших в двери. Сергей спохватился и пошел дальше. Опять тишина вокруг. Только вода шумит и шумит... "В Белице, видать, тоже речка вышла из берегов, может, и мостик затопило, - думает Сергей. - Ни пройти, ни проехать. Не скоро спадут снеговые воды. Не скоро сбудется и то, что намечают Дмитрий и Бондарь, не скоро. Если бы Дмитрия поставили командиром, все бы пошло быстрее. Ого! Тогда бы..."
Сергей энергично поворачивается и быстрее, нежели до сих пор, шагает к землянкам. Ему представляется какой-то грандиозный бой, он видит себя среди взрывов и пламени... Вот он бежит вперед и стреляет, стреляет. Ему и вправду стало жарко, словно волна теплого воздуха вдруг охватила его. Теперь ему показалось, что в землянке уже совершилось самое важное, желанное, но он еще не знает об этом. Сергей почти бегом торопится услышать, что там...
- Идти во главе коллектива - значит жить для людей, именно для них, потому что они отдают себя великой цели. Вы, товарищ Кум, извините за прямоту, не идете во главе отряда, а отсиживаетесь в тихом закутке с подлой мыслью: сохранить себя, тихонько прожить, пока другие гибнут за наше дело, за наш народ.
Сергей налег на чьи-то плечи, слушал, словно от жажды пил холодную воду.
- Вы же сами, сказали своим верным друзьям в минуту откровенности, что в этой войне старайся сберечь самого себя, а о народе не беспокойся: он, мол, никуда не денется и тебя не закроет от пули. Ну-ка, товарищи, если бы все исходили из такой философии, где бы уже были сегодня захватчики? А сидеть месяцами в лесу, объедать села, оборонять только самих себя, разве это не кумовская философия на деле: "Вы меня не трогайте, и я вас не трону"?..
- Правильно говоришь!
- Режь дальше!
- Если бы наши летчики знали, - продолжал горячо Дмитрий, - что целый взвод советских бойцов живет себе тихо-мирно в лесу, рядом с гитлеровским аэродромом, и словно бы не слышит его, не видит...
- Они бы шуганули нас!
- Кинули бы пилюльку прицельно.
- И поделом! - подхватил Дмитрий. - Вы, товарищ Кум, говорите, что крупные операции против оккупантов нам не под силу. Да, конечно, если не увеличить наш отряд. Со временем мы так разленимся, что будем просить крестьян, чтобы и дровишек нам привезли, и борщ сварили. А почему вы не хотите принимать в отряд надежных людей? Мы сегодня встретили у леса одного человека, там, возле обгоревшего танка, вы знаете. Человек отвинчивал гайки, выбивал болты - мельницу ремонтирует в Белице, что ли.
Сергей спустился на ступеньку ниже. Неужели Дмитрий будет рассказывать всю эту историю? Они сегодня втроем, третьим был Шевцов, ходили по опушке леса и наткнулись на незнакомца. Он действительно что-то клепал возле танка. Дмитрий подозвал его и хорошенько пристыдил, еще и пригрозил за то, что он, такой здоровяк, отсиживается дома. Тот испугался и выложил все, что было на душе. Оказывается, он приходил в Хуторской отряд и просил взять его, но командир по-дружески посоветовал ему не покидать дом. Кум уговорил этого человека быть связным между ним и его семьей, которая находится в соседнем районе. Дмитрий не поверил этому, еще и прикрикнул на него за то, что тот, стараясь выкрутиться, пустил в ход такую ложь. Тогда человек достал из кармана письмо-треугольничек и сказал, что эта бумажка может подтвердить его правоту. Дмитрий взял в руки письмо и не стерпел - прочел вслух. Кумов стиль узнать было легко. Вожак хуторских партизан уведомлял свою жену, что в отряде появились подстрекатели против него, Кума, и что, если так пойдет и дальше, вскоре вообще уйдет из табора. Ждите, мол... Дмитрий сложил листик и сунул в карман. Неизвестный начал просить, чтобы вернули письмо. Дмитрий поинтересовался, где он живет, и заверил, что ему не надо бояться, что его защитят, когда потребуется. И вот теперь Дмитрий рассказывает об этом партизанам. Неужели читает письмо? Да, читает. Слушают - никто не пошевельнется. Дмитрий умолк на минутку, затем в тишине каким-то новым, мужественным голосом промолвил:
- Я знаю, товарищи, что среди нас есть сторонники линии нашего командира. Возможно, и после этого письма они будут защищать прежнюю линию. Но я коммунист и скажу со всей партийной прямотой: говоря языком политики, такие люди, как наш командир, достойны лишь одного имени: изменник!
Сергей в страхе отступил назад, вверх? Ему показалось, что он слишком долго стоит здесь. Слова Дмитрия, пристрастные и суровые, напомнили ему о его обязанностях. Он успел сделать всего несколько шагов, как сзади глухо прозвучал выстрел. Сергей как-то машинально взял, автомат наперевес и присел. Вокруг, как и раньше, было тихо. В землянке поднялся галдеж. Сергей метнулся туда. Навстречу выбегали люди.
- Порешить его на месте!
- Пропустите Кузьмича!
- На своего поднял руку, выродок!
У Сергея похолодело в груди. "Неужели Кум?.. Неужели Дмитрия?" Он протиснулся в дверь. Люди столпились у стола. Кто-то тяжело стонал. Сергей протолкался в круг. Дмитрий лежал на сдвинутых скамейках. Партизаны склонились над ним. Лицо Дмитрия было бледным, сухими губами он жадно ловил воздух и горячечным взглядом метался по закуренному потолку, по фигурам людей, словно что-то искал и никак не мог найти. Сергей подступил еще ближе и увидел вдруг, что гимнастерка Дмитрия на груди и на правом плече была мокрой, черной. Сергей почувствовал, как жалость сдавила ему горло.
- Вот так учат нас, простаков, - сказал кто-то рядом.
- Теперь и мы кое-кого научим, - сразу же ответил ему голос другого.
Сергей повернулся на голос и увидел Бондаря.
Дмитрия взяли несколько пар рук, перенесли к теплой стене. Вытянувшийся, он казался больше, длиннее. Его бледность резко подчеркивалась смоляно-черной бородой и усами.
Поднесли поближе коптилку, светя Кузьмичу. Дмитрий закрыл глаза, начал дышать еще чаще.
- Отстранитесь, дайте больше воздуха, - сказал Кузьмич расстегивая окровавленную гимнастерку лейтенанта.
Открыли дверь - повеяло свежестью.
- Сережа... Алексей... вы здесь?
Оголенная широкая грудь высоко поднималась и падала. Кровь текла из раны под руку.
- Дмитрий! - закричал Сергей и тут же закрыл рукой рот, глаза, все лицо. Зарыдал.
Наклонился и отошел. Поднялся по ступенькам наверх.
"Как же так, как? - жгла мысль. - За что?"
Кто-то пробежал мимо него к землянке. Сергей двинулся по стежке. Во тьме толпились партизаны.
- Куда его?
- На месте! Куда же...
- Браточки, хлопцы, у меня же детки... Войдите в их положение. -
- Стреляй гада!
- Браточ!..
Бах!
- Не падай, я нервы твои проверяю. Самосудом партизаны не расправляются.
- Мы тебе отпустим законную пулю.
Кто-то взял из рук Сергея автомат и сказал:
- Иди спать.
Сергей стоял, прислонясь к стволу дубка. Шумело в голове, стреляло в ушах.
"И мы кое-кого научим", - опять кто-то повторил, или это Сергею послышалось. Он встряхнулся, в единый миг охватил мысленно все, что происходило вокруг, и решительной поступью пошел в землянку.
Там было еще теснее. Дмитрий, забинтованный, укрытый шинелью, совсем белый, лежал с неподвижным взглядом. В ногах стояли истоптанные унты. Голенище одного из них было рваным. Бондарь держал в руках партийный билет лейтенанта и какую-то фотокарточку. Дмитрий никогда не показывал ее Сергею.
Дмитрий пошевелил головой, поднял взгляд на Бондаря.
- Жжет мне грудь, ребята...
Кузьмич наклонился над ним:
- Успокойся. Потерпи немного.
В землянку вошло еще несколько человек.
- Где вы его?.. - спросил Бондарь.
- Связали руки... Стоит под стражей.
- Расстрелять! - крикнул один из вошедших.
- Нет, ребята, нет, - отозвался Дмитрий. - У кого нет силы в словах... тот хватается за оружие. Пусть кровью своей искупает... Пошлите в бой. Жжет меня, братишки... В больницу бы, в село...
Угнетенные, безмолвные стояли партизаны.
- Кого же командиром, товарищи? - спросил после паузы Бондарь. Никто не ответил.
- Возьмись ты, - проговорил Шевцов скорбным голосом.
- Давай командуй, Алексей!
- Тебе доверяем.
У Бондаря над глазами собралось бугристое надбровье; провел рукой по лбу и не осмеливался поднять глаза на присутствующих, которые смотрели на него.
- Я что... разве только при вашем дружном согласии, товарищи. Я бы, конечно, все по-новому. Как мне представляется.
- Кто за то, чтобы Алексей Бондарь отныне был командиром нашего отряда, прошу голосовать, - обратился Шевцов.
Поднялись руки. На дворе протяжно заржал конь. Это было так неожиданно, что какой-то миг никто не обронил ни звука, не шевельнулся. О чем-то совсем ином, далеком от происходящего здесь напомнило ржание голодного коня. Даже Дмитрий повел своими помутневшими глазами в сторону двери, словно ожидал чьего-то прихода.
- Я подчиняюсь вашей воле, - тихо и хмуро промолвил Бондарь. - Клянусь быть беспощадным к немецким оккупантам и изменникам нашей Родины. Больше ничего не скажу. Слушайте мой приказ. Нарожный Сергей, Шевцов Василий и Кузьмич - вам немедленно везти раненого в ближнее село... Сейчас, ночью... Где у тебя есть близко родственники, Сергей?
Дмитрий простонал и судорожно вытянулся, откинув голову.
- Льда бы мне на грудь, льда...
- Иди запрягай лошадей! - приказал Бондарь Сергею.
Тот стоял у порога, думал, как провезти Дмитрия и к кому.
- Запрягай, Сережа, - ласково промолвил Бондарь, приблизясь к юноше. - Куда есть дорога, кого хорошо знаешь, туда и пробирайтесь.
Сергей глянул своими быстрыми глазами в темные, непроглядные, словно ночь, глаза Бондаря. По искоркам, которые в них заметил, по насупленному надбровью угадал, как много силы и мужества таится в этом человеке, и сам проникся его энергией.
Бондарь положил руку Сергею на плечо:
- Иди.
Сергей бегом подался по ступенькам.
Шевцов направился было за ним, но Бондарь остановил его у двери.
- Что мы с тем, подлюгой? - прошептал у самого уха Бондарь, ловя взгляд Шевцова.
- Прикончить на людях, и все! - рубанул рукой Шевцов, глядя из-под белых бровей сухими обжигающими глазами.
Бондарь отвел глаза в сторону, опустил голову. Дмитрий застонал снова. Бондарь посмотрел на него, затем кинул взгляд себе под ноги:
- Решить - последняя мера... Человек же, отец, муж... Верно? И как же своего... Понимаешь?
- Он стрелял во всех нас, а мы все в него! - голос Шевцова кипел гневом, даже срывался.
- Распекли его сильно. Одумается он - покается.
- Правдой, но не ложью доняли! А впрочем, смотри сам, ты теперь командир.
Шевцов решительно пошел дальше. Бондарь не торопясь поднялся по ступенькам за ним.
На дворе стояла густая темнота, пропитанная сырым, липким туманом. Бондарь слушал, как хлопцы выводили, понукая, лошадей, как лошади звучно чавкали копытами в грязи. А за этими близкими звуками где-то дальше вставал стеной неумолкающий шум весеннего половодья.
Далекая сторона
1
Эшелон с эвакуированными надолго застрял на стенном приволжском полустанке. Жадные, крикливые, одетые во все зимнее люди набегались, утихомирились, сидят в вагонах. Все женщины, дети - боятся, чтобы не отстать.
С утра прошел дождь, однако на полустанке уже сухо - лужи вытоптаны многочисленными пассажирами. Куда ни посмотри - намусорено.
У полок небольшого пристанционного базарчика - ни одной души, все продано и куплено за несколько минут с яростной перебранкой.
Зоя успела приобрести десяток печеных картошин. Пристроилась у двери на своем насиженном месте, обедала. Кожуру бросала вниз, на рельсы. Картошка вкусно пахла, напоминала о доме. Как там сейчас? Где мать? Неужели осталась у немцев? Ехали бы вот так вместе, как едут другие, семьями. Вот и здесь можно было бы остановиться и жить. Деревянные избы поблескивают окнами на солнце, детишки играют во дворах... В белых платках и блестящих ботах ходят женщины. Как все мило, когда не слышно выстрелов и взрывов!.. Но ей одной, здесь будет тяжело. Где же остановиться? Как она будет жить одна в таком положении?
Сухая картошка застряла в горле. По щеке скатилась капля. Зоя сквозь слезы посмотрела на перрон. Прямо перед вагоном стояла девчонка. Кажется, у нее Зоя купила картошку. Она, видимо, наблюдала за Зоей, потому что, встретившись взглядом, растерялась, отвела глаза в сторону и начала покачивать корзинку.
В углу вагона ссорились. Визгливый, сердитый голос сцепился с молодым, несмелым.
- На ребенка не напирай, деваха!.. Другая бы постояла чуток, а дитя хотя бы ненадолго расправило ножки. Сидишь, как чучело недвижимое.
- А вы не оскорбляйте... Вы мне, может быть, напоминаете что-то более неприятное, но я же молчу.
- Конечно, у меня здоровье подорвано! Выносишь троих, как я, полиняешь. Были когда-то и мы другими.
Вмешивался третий голос - добродушный тенорок:
- Территориальный конфликт. Рассудите их там, кто поближе.
- Обеих бы вас на окопы.
Визгливый голос обрадовался:
- Вот-вот, ее место как раз там! В нашем поселке всем таким вручили лопаты и - марш!
При подобных разговорах Зоя наклоняла голову, прятала глаза. Если бы сейчас не умолкли, она бы вышла из вагона. Вот и девочка на рельсах разглядывает ее с удивлением, словно спрашивает любопытными глазенками: "Почему ты уезжаешь оттуда, куда вчера увезли мою сестру? Я ведь тебе и картошку отдала, потому что у меня такая же, как ты, сестра. Но теперь ее уже нет дома".
Зоя опять поймала на себе взгляд девчонки. Теперь девочка улыбнулась, поправила в корзинке тряпочку и пошла вдоль эшелона.
Зоя убрала свою еду, уселась поудобнее, задумалась над тем, что придало ей решительности оставить мать, понесло ее в далекий край. Дитя! Оно оправдывало все ее поступки. Снова почувствовала, как в животе что-то резко шевельнулось, еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть от боли. Глаза ее расширились и заблестели, словно она увидела перед собой что-то яркое. Она оглянулась, чтобы убедиться, не заметили ли соседи того, что сейчас случилось с ней, и прислонилась к стенке вагона. Почувствовала в себе теплое маленькое живое тельце, попыталась представить его. "Дитятко мое!.." Ждала еще, ждала его движения. Нет, успокоилось.
Зоя очнулась от этого углубления в себя, когда прогудел паровоз и дернул вагоны.