- Об этом, пожалуйста, сколько хотите.
- А об чем же нельзя? - весело спросил неожиданно очнувшийся от сна грузин. - О дэвушках, что ли? Так ведь нет у него никакой дэвушки, кроме тебя, милая. Так что осуши свой океан предположений, чтобы не утонуть в нем. Иначе я тебе буду рассказывать о том, как заяц влюбился в тигрицу, а что из этого получилось, сама можешь представить, на то ты и медсестра.
- Уши затыкать? - весело спросила Лена.
- Не надо, - засмеялся грузин. - Я не буду испытывать твой добрый нрав. Я помолчу, потому что черт, обитавший на великой горе Казбек, сказал однажды черту, обитавшему на великой горе Эльбрус: "Пощади, не надо больше анекдотов!"
Все они дружно рассмеялись, потом Лена поднесла к губам указательный палец и шепотом, но достаточно громко, чтобы все слышали, сказала:
- Больные, главный хирург совершает обход с каким-то профессором из Москвы. Скоро до вас со свитой доберутся, так что будьте готовы, а я пошла.
Сошников равнодушно пожал плечами:
- А нам одинаково, милая. Мы тут всего насмотрелись и ничему не удивляемся. Обход так обход.
- Не будьте такими легкомысленными, - упрекнула Лена. - Это очень важный обход, от которого зависят ваши судьбы. Сейчас вам объявят, кого куда отправят на долечивание.
- То есть, как это куда? - удивился Бакрадзе. - А разве здесь нас не будут от костылей освобождать? Операций, как мне кажется, нам не надо, а лечить и тут было бы можно.
- Вы ошибаетесь, товарищ лейтенант, - огорченно пояснила Лена. - Наш фронтовой госпиталь для этого не приспособлен. Мы обязаны оказывать раненым лишь первую помощь и эвакуировать их. Тем более отсюда, из прифронтовой полосы.
- Вот как, - протянул Сошников. - Почему же ты, дочка, раньше об этом не сказала?
Лена негромко всхлипнула:
- А потому, что у меня еще утром теплилась надежда на то, что вас оставят, а теперь ее уже нет. Вас эвакуируют, товарищ политрук. И вас, товарищ лейтенант Бакрадзе… И тебя, Веня. - Голос у нее дрогнул, и она громко расплакалась, хлюпая покрасневшим носом. Если Лена плакала, черты ее лица резко менялись, делая ее некрасивой.
- Ты чего это, - смущенно пробормотал Якушев. - Ты это не надо. Это совершенно бесполезно. От судьбы не уйдешь. Аксиома.
- Смотри ты, какой покорный, - сверкнула глазами медсестра. - А я хочу, чтобы ты наперекор судьбе умел идти, когда надо. Да, да, наперекор. - Она топнула маленькой ножкой, обутой в яловый сапожок, и, боясь громко разрыдаться, бросилась к двери.
И тут произошло непоправимое. В их палату во главе с генералом медицинской службы вошла целая процессия. Генерал был в военном кителе и наспех наброшенном на плечи халате. За ним следовал начальник госпиталя полковник Крамаренко, усатый, небольшого росточка полтавчанин, главный хирург и главный терапевт, а также начальники отделений и медсестры. Генерал остановился и осторожно снял поблескивающее на витом золоченом шнуре пенсне.
- Однако… - строго проговорил он и запнулся. - Однако меня еще нигде не встречали так темпераментно, как у вас. - Его зеленые, весело поблескивающие глаза остановились на Лене: - О чем плачете, девушка?
- Я… я, - вздрагивая всем телом, еще громче зарыдала Лена, - я ненавижу его.
- Кого это, если не секрет? - сдержанно осведомился генерал медицинской службы.
- Сержанта Якушева. Того, что стоит сейчас за моей спиной.
Генерал бросил короткий взгляд на паренька, который, прихрамывая, торопился к двери, пытаясь задержать разгневанную девушку. На строгом лице генерала мелькнула улыбка, но тотчас же погасла.
- Что с вами, медсестра. Во-первых, вы меня едва не сбили с ног, а во-вторых, за что вы его так люто ненавидите?
- Он трус, он лапша, он не умеет за себя постоять, - выпалила она разгневанно.
Генерал заинтересованно посмотрел на растерявшегося Вениамина и спросил:
- А как он, по вашему мнению, должен за себя постоять?
- Убедить всех, и прежде всего вас, в том, что он всего-навсего легкораненый и может с успехом выздоравливать здесь.
- У него ранение травматическое или огнестрельное?
- Огнестрельное, - выпалила Лена. - Только не тяжелое. Не слишком тяжелое, - поправилась она.
Генерал усмехнулся и уже другим голосом, сухим и требовательным, поинтересовался:
- Его на рентген возили?
- Так точно, товарищ генерал.
- Принесите историю болезни. С него мы и начнем обход этой палаты.
Он бегло перелистал несколько медицинских заключений, сколотых в бумажной серой папке, на обложке которой стояло жирно отпечатанное слово "дело". Ему, штатскому человеку, только призванному в армию и получившему, не прослужив в ней ни одного дня, генеральское звание, были родными слова "история болезни" и бесконечно чужими "огнестрельное ранение", "газовая гангрена", застрявший в теле осколок. В его лексиконе сугубо штатского человека до войны таких слов не было. Он долго рассматривал туманный для непосвященных рентгеновский снимок и мрачно молчал, пока все сопровождавшие его врачи почтительно замерли рядом, так что он оказался в полукольце. И только одна Лена не выдержала.
- Вы присмотритесь получше, товарищ генерал, - бойко выпалила она. - У него совсем незначительное ранение. Это точно.
Генерал, вздохнув, протянул назад бумажную папку, даже не обернувшись, так что не увидел, кто ее взял.
- Да нет, девушка. К сожалению, кость задета, и основательно. Его надо отсюда эвакуировать. Как это произошло, молодой человек?.. Вы попали под артиллерийский обстрел? Возможно, мина разорвалась рядом. Или снаряд?
И так как Якушев растерялся, Бакрадзе своим гортанным голосом пояснил:
- Не то и не другое, товарищ генерал, а третье. Его подстрелил в воздухе "мессершмитт" после отхода от цели. Сержант Якушев участвовал в бомбардировке танковой колонны фашистов, когда нашу десятку атаковали "мессершмитты", вот и получилось…
Строгие бледно-серые глаза генерала чуть прищурились, и взгляд их стал еще более внимательным.
- А вы откуда все это знаете с такими подробностями, можно подумать, что там были.
- Был, товарищ генерал, - вздохнул Вано. - Дело в том, что я вел на цель тот самый злополучный самолет, а сержант Якушев выполнял в экипаже обязанности стрелка-радиста.
- Ах вот как! Значит, вы были на одном бомбардировщике?
- Так точно, товарищ генерал. Мы в этой маленькой гостеприимной палате всем своим экипажем разместились словно на курорте. Только танцплощадки нет. Вот рядом со мной лежит комиссар эскадрильи, он же мой штурман, Лука Акимович Сошников.
В холодных глазах генерала вдруг засветились добрые огоньки.
- Какое прекрасное у вас имя и отчество, - улыбнулся он. - Истинно русское. Можно ли победить таких богатырей какому-то Гитлеру. Принесите мне документы этих товарищей.
Он рассматривал их гораздо продолжительнее, чем рентгеновский снимок Якушева.
- Почему у вас ранение в спину, Лука Акимович? - тихо спросил он.
Сошников нахлобучил на глаза густые брови, словно две папахи. Усмешка тронула его полные губы:
- Очевидно, не потому, товарищ генерал, что я бежал от врага и подставил ему свою спину. Просто немец зашел сзади, когда я выпрыгнул с парашютом из горящего самолета, и хотел меня отправить в лучший мир. Спасибо начальнику госпиталя, он сам операцию делал, даже два злосчастных осколка из ноги вытащил.
Генерал долго рассматривал принесенные ему их рентгеновские снимки. Кто-то даже заботливо пододвинул ему стул, но тот ответил на это всего лишь недовольным кивком головы. Снимки ранений явно его огорчили.
- Нет. Фронта долго не видать вам теперь, товарищи, - сурово заключил он наконец. - Перспектива одна. Лечиться и отдыхать поедете. Все трое. А направить вас постараемся в места, которые будут географически поближе к вашим родным. Вы, лейтенант Бакрадзе, в один из военных госпиталей, размещенных на территории Грузии, поедете. Вы, Лука Акимович, в свои края тоже. А вот с Якушевым труднее будет, потому что его родные Ростов и Новочеркасск на линии огня почти что находятся. Но и ему подыщем пристанище. А на родину вам дорога сейчас закрыта, юноша, - мрачно прибавил генерал.
- Туда-то закрыта, - вздохнул Сошников, да только куда открыта, везде немец прет.
- Вы слишком пессимистичны, товарищ политрук, - строговато взглянул на него генерал.
- Зато в бою он достаточно оптимистичен. - пришел на помощь своему другу Бакрадзе, - когда сотки и двухсотки на головы фрицев сбрасывает. Между прочим, от сброшенных этим пессимистом авиабомб восемь "юнкерсов" сгорели во время нашей последней штурмовки фашистского аэродрома. И вы бы посмотрели, как они красиво и дружно горели, товарищ генерал.
- Верю, друзья, - потеплел генерал медслужбы. И он первым вышел из палаты, увлекая за собой всю процессию.
- Эх, братцы, - огорченно вздохнул Бакрадзе, - хоть бы что-нибудь понимал, этот профессор в том, что такое боевой вылет. Я ему повествую, как Лука Акимович восемь исправных "юнкерсов" взорвал, а он с рыбьим спокойствием свое "Верю, дорогие друзья" произносит, как будто восемь вражеских самолетов уничтожить все равно что восемь спичек вытащить из коробка и зажечь. Одно слово - медицина. - Он вздохнул и направился к своей койке, скрипя костылем. - Короче говоря, дорогой Лука, не будем расстраиваться, а лучше отдохнем минуток шестьсот. Ух, до чего же спать захотелось после этого нудного обхода!
- Мне тоже, - вздохнул и Сошников.
Вскоре они отчаянно захрапели. А Вене Якушеву сон не шел. Долгая и мучительная бессонница навалилась на него. Сцепив на подушке руки, он положил на них стриженный под бокс затылок и думал, думал. Когда отяжелели веки, он вдруг явственно увидел родной Новочеркасск, крутой спуск, ведущий от желтого, гордо высящегося над площадью семиглавого собора к железнодорожному вокзалу, темно-зеленую фигуру Ермака, удерживающего на простертой вперед руке корону, улицы и проспекты, расходящиеся веером от старинной площади. Потом он мысленно пошел от собора по аллее, обсаженной многолетними тополями, в другую сторону, мимо бывшего фаслеровского завода, свернул налево и прошел три квартала вниз, к Аксаю. У трансформаторной будки остановился, обожженный тягостным воспоминанием. Именно здесь в глубокий туманный вечер, когда в домах все окна были занавешены и за многими из них уже загашены керосиновые лампы, был убит белогвардейцем Моргуновым его родной дядя Павел. Тяжко вздохнув, Веня стал спускаться вниз к заветному бугру, где всегда собирались его однолетки. Неожиданно ему померещилось, что загремел засов в угловом доме, старенькая дверь со скрипом отворилась и на пороге появился родной отец в своей любимой серой сатиновой косоворотке с ведрами в руках, собиравшийся идти к колонке за водой. Веня уже намеревался было его окликнуть, когда тяжелый неожиданный сон подкатился к нему.
Сколько проспал, он не мог бы сказать. Очнулся от ощущения на своем лице чьего-то дыхания, не соображая еще, кто бы это мог быть. Рукой своей натолкнулся на другую руку, холодную и тонкую у запястья. Смутной волной пробежало по всему телу волнение.
- Ленка, ты?
- Я, - раздался в ответ вздрагивающий голос. Воровато оглядевшись по сторонам и убедившись в том, что два его однополчанина беспробудно спят, Якушев крепче сжал эту руку, и обоим им стало невыносимо жарко от этой близости, от поглотившей их тревожной дурманящей палатной тишины, пропитанной запахом гипса, йодоформа и бинтов.
Он нащупал верхнюю пуговицу на ее халате и расстегнул. Дрожащая рука ощутила ее озябшее нагое тело.
- Ленка, ты пришла насовсем, - пробормотал он нелепо.
- А ты думал, - всхлипнула девушка. - Мне стало невыносимо одной. Я не могу больше без тебя, слышишь. Ведь должен же быть у каждого человек, к которому в трудное время можно прислониться. Стань для меня таким человеком, Веня?..
Рассветами и закатами измеряется госпитальная жизнь, но суть ее зависит от того, что произошло между ними. Их уже двадцать миновало у Якушева, а раненая нога все не заживала и не заживала. При очередном обходе главный хирург госпиталя майор медслужбы Носков, человек доброжелательный, но немногословный, сочувственно покачал головой, когда Лена размотала запылившийся сверху бинт.
- Ничего не понимаю, молодой человек. Вчера значительно было лучше, а сейчас рана кровоточит сильнее. Я надеялся, что вы обойдетесь услугами лишь нашего госпиталя, но теперь вижу, так, к сожалению, не получится. Нужен стационар с более совершенными методами лечения. Так что готовьтесь к эвакуации. - И он как-то внимательно, с явным участием посмотрел на присевшую на корточки рядом с раненым Лену, будто искал ее одобрения. Но медсестра лишь опустила голову, откровенно не желая, чтобы врач заглядывал ей в глаза.
- Может, все обойдется и он останется здесь, - не поднимая головы, сказала она. - Ведь вы и более тяжелых ставили на ноги, Василь Васильевич.
- Посмотрим, посмотрим, - уклончиво отозвался главный хирург.
Он ушел, а Лена завернула окровавленные бинты, чтобы выбросить их в мусорный ящик, которым служила бочка из-под бензина, стоявшая у входной двери.
- Вот видишь, что мы натворили, - вдруг расхохоталась она.
- Ты сегодня придешь? - спросил Якушев.
- Еще бы, - сказала Лена, пряча счастливые глаза. - Я теперь всегда буду приходить, пока ты со мной. Это так необыкновенно… Ты, я и ночь.
- Плюс к тому еще двое, которые обо всем догадываются.
- Ну и пускай догадываются, - беспечно махнула она рукой. - Ты у меня один-единственный, и другого быть никогда не может.
В эту минуту распахнулась дверь и на пороге возникла ее близкая подруга медсестра Оленька, розовощекая, широкая в кости девчонка, от которой у Лены не было никаких тайн.
- Ленка, я так и знала, что ты в палате у летчиков амурничаешь. Иди, тебя главврач зовет. Новая партия раненых ожидается, и он всех на пятиминутку собирает.
- Вот видишь, - огорченно вздохнула девушка, обращаясь к одному только Вениамину, - ничего не поделаешь, приказ начальника закон для подчиненных, как об этом сказано в уставе, о котором вы так любите распространяться: "О воин, службою живущий, читай устав на сон грядущий". Ты тут не скучай без меня.
Когда дверь захлопнулась, Сошников громко вздохнул:
- Вот и разъедемся мы скоро. Вот и перестал существовать экипаж лейтенанта Бакрадзе. Станем заправскими обитателями тыла. Солнышко, лес или горы, а то и море. Какой-нибудь душ шарко. А поливать, Веня, там тебя из него уже будет новая медсестра. Ты в новую медсестру не влюбишься, Веня? А?
- Вот еще, - надулся Якушев. - Да мне, кроме Ленки, в жизни никого не надо. От любви к ней только чище становишься.
Грузин мрачно махнул рукой:
- Не остри, Лука Акимович. Пусть достается ему Лена на всю жизнь, пусть нарожает ему кучу мальчиков и девочек, станут они бабушками и дедушками. Это их личное дело, в конце концов. Огорчительно другое, о чем ты правильно только что заметил. То, что сначала погибла наша голубая "шестерка" от этих проклятых "мессеров", а теперь погибает весь наш дружный экипаж. Развезут нас по новым госпиталям, и точка. По этому поводу можно будет только песенку спеть. - И он вполголоса запел:
На Север поедет один из нас,
На Дальний Восток другой.
Вано на мгновение задумался, потом смуглой ладонью провел по лбу, словно набежавшие складки хотел разгладить:
- Есть такой непреложный закон бытия. Мгновение - это мгновение, и, как бы вы ни стремились его повторить, ваши усилия будут тщетными. Вот сидим мы в этой маленькой, не совсем уютной палате втроем. Войдет твоя очаровательная Лапочка, станет четверо, и уже сидеть мы будет по-другому, да и разговор какой-нибудь новый возобновим.
В это мгновение растворилась дверь и на пороге с подносом в руках, неся им ужин, действительно появилась Лена, услыхавшая окончание последней фразы:
- Я пришла, мальчики. По какому поводу меня вспоминали?
- Подожди, крошка, - ласково остановил ее Вано. - Один знаменитый поэт, не имел чести запомнить его фамилию на школьных уроках литературы, сказал: "Остановись мгновенье, ты прекрасно".
- Это Гете сочинил, - подсказала Лена.
- Ах да, - весело согласился Бакрадзе, - как же я запамятовал. Нам еще в восьмом, не то в девятом "Б" учитель рассказывал его поэму. Там про доктора Фауста и черта Мефистофеля…. Интересно рассказывал. Сейчас мы сидим вчетвером: наш экипаж и Леночка. Вернее, мы трое лежим, а она стоит с подносом в руках. Хорошо, ясно, тихо. Но никогда больше такой мизансцены не будет. Бакрадзе от зениток к тому времени сгореть может, наш рассудительный политрук Лука Акимович на повышение пойдет куда-нибудь. Скажем, комиссаром полка. Леночка и юный наш Ромео поженятся и не захотят продолжать знакомство со стариками. Одним словом, не вечен мир. А пока давайте весело улыбаться наперекор всем аксиомам. Нашей дружбе, понимаешь, тому, что рано или поздно разобьем всех фашистов, понимаешь, и вернемся обязательно к своим очагам. На белом свете мало ли чему можно улыбаться. Эх, по стаканчику цинандали бы сейчас, да где его достанешь. Лично я артезианский колодец готов пробурить, чтобы извлечь из недр эту живительную влагу, при поддержке гидротехника Якушева разумеется.
Лена поставила поднос на тумбочку и рассмеялась:
- Зачем же бурить, товарищ лейтенант? Все равно, с костылем какой вы бурильщик? Я вам по секрету скажу, стоит в моей тумбочке неприкосновенная бутылка "кагора". Мама дала на дорогу и велела выпить, когда наше наступление начнется. К тому времени я новую какую-нибудь раздобуду, а эту вам сейчас пожертвую.
- И скорбеть по ней, как по покойнику, не будешь?
- Да нет же, товарищ лейтенант.
- Ва! - восторженно воскликнул Бакрадзе. - Так неси ее, пока ты такая щедрая. Мы все-таки остановим, а точнее сказать, продлим мгновение.
Они дружно чокнулись, а потом больные принялись за ужин, поставив в изголовье кроватей свои скрипучие костыли. Веня, который с туго забинтованной ногой-култышкой обходился уже без них, прихрамывая, добрался до своей койки, два раза поморщившись при этом. "Делаю каких-нибудь полтора десятка шагов, а как покалывает. Вот что значит задета кость".
Лена ему последнему подала ужин. Наклонившись, теплыми губами коснулась мочки его уха.
- Сегодня приду к тебе под утро, ясно? - прошептала она.
- Ясно, товарищ командир.
- Почему "командир"?
- А потому, что, когда мы поженимся, еще неизвестно, кто кем будет командовать. Скорее всего, ты мною. У тебя для этого все задатки налицо, а я добряк.
Легкие ее шаги погасли за дверью. Якушев, лежа на кровати, глубоко вздохнул и потянулся. Ожидание предстоящей встречи навеяло добрую тихую радость. "Все-таки хороша Лена. До чего же она хороша своей душой, добротой, искренностью и этим ласковым, проникающим в душу взглядом светлых глаз, преданностью, которой пронизано каждое ее движение, каждая добрая шутка. Нет, ему не надо иной в этом мире, опаленном войной, человеческими страданиями и надеждами. В мире бинтов, йодоформа, белых халатов и осенней, надвигающейся на весь мир слякоти на дорогах отступления. И как же был не прав Вано Бакрадзе, который, махнув рукой однажды, пренебрежительно произнес: