Снимая плащ, вынул из кармана бутылку, уже понимая, что это неудобно, что это ни к чему, но по какой-то проклятой инерции все же вытащил и протянул ей.
- Сегодня же праздник… - промямлил я.
- Понимаю, - сказала, но бутылку поставила на тумбочке в передней.
Войдя в комнату, я чуть было не брякнул, что она довольно смелая дамочка - пригласила в такой поздний час незнакомого мужчину, - но вовремя опомнился. Я понял, что мой ироничный и немного снисходительный тон, которым я обычно разговариваю с женщинами, здесь не годится.
- Садитесь. И скажите, когда и где вы получили наш сретенский телефон?
- В сорок втором году. Подо Ржевом. Вот, смотрите! Я вынул красноармейскую книжку в синем переплете и показал. Рядом со схемой нашей обороны и названием деревень, которые я проходил, карандашом был записан телефон. - Кроме телефона, я ничего тогда не записал. Видно, мне это было не нужно, я рассчитывал запомнить, кому и от кого я должен был позвонить. Но сейчас забыл.
- Когда вы записали?
- В сорок втором…
- Какого числа?
- 27 апреля.
Она вздохнула.
- Значит, в апреле он был ещё жив. Вы совсем его не помните?
- Хоть убейте. Кем он был - рядовым или командиром?
- Капитаном.
- Капитаном? - протянул я. - Погодите, погодите… Он был немолод?
- Тогда ему было двадцать шесть. Он уже окончил университет и до войны работал.
Я сморщил лоб, стараясь уловить какие-то неясные, но всё же всплывшие воспоминания.
- Его звали Виктор, - досказала она. Но это имя ничего мне не говорило, да и не мог я знать по именам всех капитанов, что были в нашей бригаде. - Он был очень высокий, худой… - добавила Лида,
И тут я вспомнил. Нет, я не забывал этого человека и буду помнить до конца дней, только он не связывался у меня с телефоном, записанным на красноармейской книжке.
- Это было после первого боя… - начал я и paсскaзал ей, как ночью, приведя с передовой батальонную разведку, я присел у блиндажа комбата - измученный, ошарашенный неразберихой и хаосом первого боя, нескладного, неудачного нашего наступления - и как ко мне подошёл какой-то капитан из второго батальона и спросил: "Вы оттуда?" - "Да", - ответил я. "Подождите меня", - сказал капитан и отошёл. Через несколько минут он вернулся и принёс мне кружку водки, кусок мяса и хлеба… И как после этого, захлебываясь, я рассказал ему о том, что творилось на передовой, рассказывал долго, пока не свалился и не заснул…
- Это был он, - сказала Лида.
- Почему вы так уверены?
- Он писал мне, как расспрашивал какого-то сержанта о первом бое и накормил его.
- Но я больше его не видел.
- Значит, видели, раз получили от него телефон.
- Возможно, когда я проходил раненный мимо штаба… он заметил меня… Но знаете, я был в таком состоянии, в шоке… Но, значит, так было, иначе откуда у меня этот телефон.
- Да, наверное, так и было. - В её голосе я заметил некоторое разочарование. - Сейчас я вам покажу… эту… бумагу… - Она не назвала похоронну её именем.
С трепетом я взял пожелтевший лист и прочёл: капитан Болотов Виктор Игнатьевич захоронен в деревне Черново в могиле, находящейся в десяти метрах на восток от одиноко стоящего дерева (липы)…
- Это прислали его матери на Урал… Я тоже жила там. Мы были дружны домами, и я его знала с детства. Где же находится это Черново? Я еще тогда смотрела карту Калининской области, но такой деревни не нашла.
- Да, их нет на картах, этих деревень. Остались ли они вообще, неизвестно. Я еду туда, числа восьмого-девятого…
- Едете? Туда?
- Да. Что-то последнее время тянет в эти места. Первый бой, как первая любовь…
- Неужели можно сравнивать? - перебила она.
- Не знаю. Наверное, можно. В том смысле, что так же остры чувства и так же незабываемые. Вы не принесёте бутылку и не разрешите мне выпить?
- Это так обязательно?
- Да нет, просто думаю, может, помянем капитана Болотова…
- Понимаю, - сказала она, видно, любимое её словечко.
- Да вы не бойтесь, - я не опьянею. Иммунитет… Она принесла из передней бутылку, поставила на стол, вынула из буфета одну рюмку.
- А себе?
- Мне не надо.
- Вы, конечно, разочарованы…
- Да, не скрою, - сказала она просто. - Я надеялась, что кто-то из друзей Виктора разыскивает меня. Но всё равно, я очень вам рада. Вы пока единственный человек, который был с ним там, который видел его там, видел живым… А это много значит.
Я налил себе рюмку, хлопнул её разом.
- Извините, я как-то растерялась… Надо бы вам дать закусить. Кекса хотите?
- Да не беспокойтесь! - Я налил вторую. Она положила на стол кекс и очень мягко сказала:
- Не надо пить… Прошу вас…
Я посмотрел на неё и отодвинул рюмку. Действительно, какое ей удовольствие глядеть на здорового мужика, хлопающего рюмку за рюмкой, неприлично живого, когда её Виктор… капитан Болотов… Да, конечно, не надо лакать. Да и вообще пора. Я приподнялся.
- Нет, вы не уходите пока. У меня к вам просьба.
- Какая? - удивился я.
- Возьмите меня с собой… туда… подо Ржев.
- Подо, Ржев? Лида, разрешите называть вас без отчества, вы понимаете, я поеду туда поездом. Надо будет пройти пешком около двадцати километров…
- Меня это не пугает. Это очень важно для меня…
- Неужели? Ведь столько лет прошло…
- Да, много лет прошло, но это не имеет значения… для меня…
- Простите, вы что, ждали его?
- Конечно, - сказала она, как само собой разумеющееся.
- До сих пор?
- До сих пор.
- Уму непостижимо… Я понимаю матерей, те ждали и будут ждать до конца своих дней, а женщины… Нет, я не верю.
- Это ваше дело, я не стану вас убеждать.
- Да и не убедите. В чем вы собираетесь ехать? В туфельках?
- Наверное, это не подходящая обувь?
- Именно. Для этой поездки я сапоги купил.
- Ну и я куплю.
- Я совершенно не представляю, где придётся ночевать. Может, придётся сооружать шалаш и…
- Меня это не волнует. Скажите, как вы думаете, сохранилась могила?
- Сомневаюсь.
- Но это место… в десяти метрах на восток… вы сможете найти?
- Смогу, если уцелело это одиноко стоящее дерево.
- Так вы возьмёте меня? Уверяю вас, я не буду вам в тягость. Я хороший ходок.
- Но вы связаны временем. Мы не можем обернуться в два дня.
- Я возьму отпуск за свой счёт.
- Значит, для вас это действительно важно? - сказал я, задумчиво взглянув на неё.
- Разумеется.
- У вас не сложилась личная жизнь? Простите, если касаюсь…
- Ничего, пожалуйста. Я просто её не складывала… личную жизнь…
- Но вы же тогда были совсем девчонкой…
- Да, девчонкой… Вначале я не верила в его гибель. Даже тогда, когда мать получила эту бумагу. Он не мог погибнуть… Он был такой хороший…
- Ах, если б убивало только плохих! - с горечью заметил я.
- Я понимала всё это. Но представить не могла.
- Ладно, - махнул я рукой. - Поедем вместе, но… удобств я вам гарантировать не могу. Я мог бы поехать туда на автомобиле, но… понимaете…
- Понимаю, - перебила она. - Значит, через неделю мы созвонимся?
- Да! - я приподнялся и стал прощаться.
- Не забудьте свою бутылку, - напомнила она.
- Пусть останется у вас. Может, я зайду к вам когда-нибудь…
Как выбираться из этого Кожухова, я не имел представления и пошёл пешком по какой-то улице - в надежде прихватить по дороге такси.
Мне совсем не хотелось в поездке подо Ржев иметь попутчика, тем паче попутчицу. По этой земле надо пройти одному, не отвлекаясь на пустые разговоры, без суеты, которую вносит всякая женщина. Но что поделаешь, отказать ей я не смог. Вообще я как-то не нашёл тона в разговоре с ней, вроде сробел… Не похоже это на меня. Я даже не разглядел её как следует. Мой первый любопытствующий взгляд был сразу погашен её беззащитностью, а потом она убила меня своей верностью капитану, хотя не очень-то я в это поверил.
Хотя она была связана с человеком, которого я видел всего два раза, мысли о каком-то флирте с ней мне не приходило: то, что подо Ржавом, свято. Но всё же я подумывал о пикантности ситуации - быть наедине с женщиной на двадцатикилометровой дороге, очевидно, безлюдной, и, может, даже ночевать вместе неизвестно где…
Домой я не поехал, а во втором часу ночи ввалился к Дине.
- Я знала, что ты всё-таки придёшь, - сказала она, прижимаясь ко мне.
Я-то этого совсем не знал и завернул к ней, сам не зная зачем.
Актер с женой, конечно, уже ушли, а мы, допив остатки вина, легли спать…
Утром, проснувшись с головной болью и пересохшим горлом, я сразу же потянулся за папиросой и, затянувшись, вдруг ясно вспомнил, как мне передал Лидин телефон этот капитан.
Это было в избе санвзвода. Врач делал мне перевязку, я морщился от боли, а тут зашёл он, и, поглядев на меня внимательно, видно, вспомнил наш ночной разговор, спросил: "Вы, кажется, москвич?" Я ответил, что да, москвич, и что постараюсь попасть в московский госпиталь, так как не видел три года родных. Вот тогда он и дал мне тот телефон, попросив позвонить, если попаду в Москву, и передать только, что я видел его живым. Ночью, после первого боя, когда он принёс мне еды и водки, я не разглядел его, а сейчас, днём, мог рассмотреть как следует - он был высок, худощав, а на узком интеллигентном лице светились какие-то очень ясные и добрые глаза.
Почему этот момент начисто выпал из памяти - непонятно. Может, потому, что кольнул врач мне после перевязки хорошую порцию морфия и был я, словно пьяный. Но сейчас он всплыл зримо, со всеми подробностями…
И вот нет уже давно этого капитана, а я живой… Лежу с женщиной, которая не так-то мне необходима, к которой хожу то ли по привычке, то ли от одиночества.
Я тихо поднялся, чтобы не разбудить её, и стал одеваться…
Порядочные люди в праздники не работают, но у нас, свободных художников, почему-то всегда после праздников всякие советы, и всегда приходится гнать работу именно в праздничные дни. Так и сегодня - надо к совету приготовить пару оригиналов, а то останешься без денег.
Завариваю крепчайшего кофе и начинаю работать.
Я не спросил Лиду, какой институт окончил её капитан, но, судя по его интеллигентному виду, наверное, гуманитарный… Что мог сделать этот человек, если б остался жив? Как бы жил? Может быть, толковее, чем я? Хотя чего я хаю свою жизнь? Живу не хуже других. А то, что один, даже хорошо - сам себе хозяин.
Ну а долг свой во время войны выполнил я честно. Иногда приятно вытащить ордена и вспомнить, за что их получил. Их не так много у меня - "Звёздочка", "Отечественная" и две медали "За отвагу". Первая, самая дорогая, - за Ржев. Да, не так много, но зато ни одной зазря. Все даны за дело, за кровь, за первые годы войны, самые тяжёлые и самые безнаградные. Хватит с меня этого, наверное… После того, что было, после того, как в течение трех лет смерть витала над тобой каждочасно, за исключением нескольких месяцев, проведённых в госпиталях, после всего этого - разве грех просто жить, наслаждаться тем, что живой, что можешь дышать, ходить, чувствовать, думать. Но почему же кажется - что-то утрачено. И неужели навсегда?
Седьмого мая вечером позвонил Лиде, втайне надеясь, что она раздумала, но когда спросил, брать ли на неё билет, она быстра ответила, что разумеется и что она очень благодарна мне. Все эти дни шли дожди, и я напомнил ей, что ехать надо обязательно в сапогах. "Не беспокойтесь, у меня всё готово", - ответила она.
На другой день утром я взял два билета на Рижском вокзале, а потом пошёл по проспекту Мира, по магазинам, купить съестного на дорогу. В одном попалась полукопчёная колбаса, во втором - грудинка. Вместо вина, конечно, взял водки, а вместо папирос - две пачки махры.
Недалеко от дома встретился знакомый художник, который уже вроде начал праздновать День Победы. Увидев у меня рюкзак, он поинтересовался, куда я собираюсь, и, узнав, что подо Ржев, на место первых боев, от меня уже не отставал.
- Как здорово, что ты собрался! Я столько лет всё хочу поехать, и всё никак… Ты знаешь, у меня на Киевщине Наденька осталась… Вот куда надо… - Голос его дрожал, а я подумал, что не одного меня, оказывается, тревожит и томит прошлое.
Пришлось пригласить его к себе, ну и пошли разговоры… Который раз я слушаю, как он лично подбил "тигра", который раз слушаю о его войне в Польше. И о Наденьке… История трогательная, жалостная, как и все любови солдатские на фронте.
Увидев пачку махорки, он попросил закурить, и, завернув, как в прежние дни, самокрутки из газетки, мы задымили, и вкус, запах махры возвращали нас в прошлое, в те незабываемые дни и ночи, когда были мы людьми с большой буквы, когда отвечали за всё на свете, когда держали в своих мальчишеских руках судьбу своей Родины.
Он сбегал к себе домой (жил через два дома) и притащил мне фронтовой кисет, вылинявший, с расплывшимися после стирок вышитыми словами - "На долгую память. От Нади", и кинжал разведческий с наборной из пластмассы, эбонита, алюминия ручкой. От кинжала я отказался, а в Надин кисет пересыпал махорку.
- Да, была жизнь… - протянул мой приятель дрогнувшим голосом.
- Была… - согласился я.
Поезд на Ригу отходил в десять часов. Ночь предстояла бессонная, но товарищ и не думал уходить, а в конце разговора заявил, что едет со мной.
- Пусть я и не там воевал, но всё равно хочу посмотреть эту политую кровью землю, окопы старые, воронки… Очиститься хочу от этой обывательщины. Понимаешь?
- Понимаю, но… В другой раз как-нибудь. Не без труда уговорил я его отказаться от этой затеи, и только в восемь вечера он отправился домой, а я начал укладывать рюкзак. Получилось весомо, и я подумал, что мне придётся туго на этих двадцати километрах.
В полдесятого я был уже на вокзале - тихом, малолюдном - и сразу нашёл Лиду. Она была в бежевом коротком плаще, в беретике, в кирзовых сапожках армейского образца. Мы поздоровались, и я спросил:
- Откуда у вас? - и показал на сапоги.
- Сохранились.
- Вы что, были в армии?
- Да.
- Вы же учились в институте.
- Да. Но после… той бумаги… я пошла в военкомат и…
- И кем же вы были?
- Связисткой. Но я служила в тылах. Войны настоящей, в сущности, не видала. И вообще служила недолго. 3аболела тифом, и меня демобилизовали для прохождения учёбы.
- Вот как! - протянул я. - Это несколько меняет дело…
- Понимаю, - опять сказала она и улыбнулась.
- Чего вы понимаете? - несколько раздражился я этим словом.
- Ну… что со мной можно меньше церемониться… Так я поняла?
- Не совсем… Но что-то вроде этого. Мне будет легче.
- Это я и подумала.
У неё за плечами тоже небольшой рюкзак, довольно плотно набитый.
- Чего вы набрали? - кивнул я на мешок. - Я купил всё, что нужно… на двоих.
- Спасибо, но я не хотела вас утруждать. Сколько я должна вам за билет?
- Ну, уж это к чёрту! Отставить эти разговорчики!
Места оказались боковые - одно нижнее и одно верхнее. Пока присели на нижней полке… Всё время проходил народ с чемоданами, стукал нас по коленкам, но вскоре все расселись, ушли провожающие, и, несмотря на поздний час, люди начали развязывать баульчики и сумки с едой. Потянулся и я к своему рюкзаку.
- Перекусим?
- Я не хочу, - ответила Лида.
- А выпить?
- По-моему, вы уже выпили.
- Да. Встретил приятеля. Тоже фронтовика. Ну как?
- Давайте, - сказала она просто.
Я вытащил армейскую флягу.
- У меня водка, - предупредил я.
- Ничего. Только чуть-чуть.
Я налил немного и протянул ей. Она выпила сразу. Мне это понравилось. Страсть как не люблю ломак! И вообще привлекают меня женщины свойские, с которыми просто себя чувствуешь. С Лидой я просто себя не чувствовал с самого начала нашего знакомства, но сейчас вроде ледок растопился.
- Молодец! - одобрил я и как бы невзначай положил руку на её коленку - интересно, как отреагирует?
Она никак не отреагировала, видно, решив, что я сделал это случайно, а так как мне надо было наливать себе из фляги, то руку пришлось убрать, А жаль!
Себе я налил побольше и, глотнув все разом, заметно охмелел.
- Расскажите о себе, - попросила Лида. - Кто вы, что вы?
Я рассмеялся. Вроде я обрёл тон и манеру разговора с ней, а потому ответил с присущим мне обычно подтруниванием и над собой и над партнером по диалогу.
- Толком и сам не знаю - кто я? Художник… холостяк. Наверно, немного циник, как все холостяки, но не бабник… В общем, человек, не очень-то довольный собой…
- Решили пококетничать своими недостатками?
- Ну, о недостатках-то я умолчал… Их хватает. Но наряду с ними имею святое - война…
- Это уже что-то значит.
Она задумалась…
- Я знаю, что вы сейчас подумали, стоило ли оставаться живым в этой войне, чтобы так жить? Угадал?
- Я не так подумала.
- Но что-то вроде этого? Да?
- Я не люблю никого судить.
- Понимаю, - быстро сказал я, подчеркнув это слово. Она улыбнулась.
- Не поддразнивайте. Не вы первый… Но я действительно многое понимаю.
- Это-то и страшно. Боюсь умных женщин.
- Я понимаю не умом.
- Это еще старашнее, наверное. Хотите, плесну еще водочки?
- Нет. Мне и так ударило в голову.
- Это хорошо. Но еще лучше потерять голову. Вы теряли?
- Наверное, нет… - неуверенно произнесла она.
- Это плохо.
- Возможно, - так же неуверенно сказала Лида.
Я мог вести разговор в таком духе до бесконечности, но вдруг, посмотрев на неё, осёкся.
У Лиды было довольно простенькое русское лицо, миловидное, но не больше, и если б не какая-то настоящая интеллигентность в её облике, то и внимания не обратишь… Но вот как раз это, да и отсутствие женской опытности в ней, которое я сразу увидел, остановили меня. Не для легкого флирта эта женщина. Такие принимают всё всерьёз. А всерьёз мне вроде бы ни к чему…
- Извините, я выйду покурить, - сказал я и направился в тамбур. Там, открыв дверь, я вдыхал влажный весенний воздух и, вглядываясь в мелькающую придорожную полосу, как-то ясно представил - я же еду! Еду подо Ржев! В прошлое! И отошли сразу глупые мысли насчёт Лидочки, вся суета сегодняшнего дня, полупьяный разговор с приятелем. Только перестук вагонов, так давно не слышанный мною и пробуждающий воспоминания о длинных эшелонных дорогах, в которых пробыл, наверное в общей сложности несколько месяцев… Путь на восток в семь тысяч километров. Потом ещё дальше на восток, почти до Владивостока, потом путь обратно на запад до Урала, где формировалась наша стрелковая бригада, потом путь на фронт… А потом пути в санитарных поездах - с фронта до Москвы, с фронта до Иванова, с фронта до Свердловска…