7
Утренняя ревизия склада, проведенная артвооруженцами под бдительным присмотром капитана Шелеста, ничего не дала. Отчетность была в полном порядке, придраться не к чему. Лишь вопрос о позднем вояже машины в Ханкалу повис в воздухе. Подполковник Хомутов начисто открестился от напраслины, заявив, что никогда не приказывал возить боеприпасы ночью. Его заместитель также ничего не ведал, кроме самого факта отправки груза. "Наверное, вчера с погрузкой задержались, - сказал он, пожимая плечами. - Может, поздно солдат прислали, вот и весь сказ…"
У прапорщика Столбуна вообще был вид оскорбленной добродетели. Его, заслуженного ветерана, имеющего боевые награды, в чем-то подозревают?.. Дело начальника склада принять, выдать что положено, а там хоть трава не расти.
Словом, ухватиться было не за что. Шелест так и сказал, когда мы остались вдвоем в штабной палатке. Потом добавил:
- Жаль, что не смогли заглянуть в саму машину.
- Не понял, что вы рассчитывали там найти.
- Неучтенный товар, Костя.
- Откуда? Там же охрана?..
- Охрана не может знать, сколько ящиков увозят. Ее задача стеречь добро.
- А вдруг вы ошибаетесь, Николай Николаевич, и у Столбуна все чисто? Интуиция иногда подводит.
- Прорабатывать разные версии необходимо, Костя, но на одних догадках и умозаключениях далеко не уедешь. Нужны неоспоримые факты.
- Где они, эти факты?
- Ох, дотошный ты парень, - устало улыбнулся Шелест. - Все больше убеждаюсь - быть тебе в будущем сыскарем. А по поводу Столбуна… Есть такое понятие - оперативные данные. Добыть их трудно, но возможно. Например, в банду, орудующую в определенном месте, засылают своего человека. Он входит там в доверие и начинает сообщать своим нужные сведения…
- Что вам передал этот человек? - напористо спросил я, сообразив, что капитан сказал правду.
- Сведения плохие, - вздохнул капитан. - У местной банды именно наше оружие, причем совершенно новое, будто только со склада. И боеприпасы тоже.
- Автоматы Калашникова, которыми вооружены "духи", делают давно во многих странах. Почему вы думаете, что они не оттуда?
- Есть основания. Каналы доставки оружия и взрывчатки извне сейчас надежно перекрыты, так что поступать этой дряни, кроме как от нас, неоткуда. Кто-то на этом крепко греет руки.
Стало жутко. Какой же сволочью надо быть, чтобы продавать врагу оружие для убийства своих же солдат! Вот он, беспредел в своей паскудной обнаженности, о котором много раз болтали по "ящику". Я воспринимал такую информацию как некую абстрактность. Только теперь, столкнувшись вплотную с подлейшим явлением, начал осознавать, насколько стерта граница между добром и злом, а процесс гниения стал тотальным, раз в нем принимают участие люди в погонах, всегда считавшиеся честью нации.
Невольно вспомнился великолепный особняк, выстроенный Хомутовым, его шикарная иномарка, дорогущие сигареты, которые курит Столбун, массивный золотой перстень с драгоценным камнем на его руке. Откуда все это? На какие шиши приобретено?..
В тот же день Шелест уехал в Ханкалу с намерением выяснить, куда и когда прибыл груз из нашего полка. И дураку было ясно: поначалу необходимо поставить под контроль пути следования оружия и боеприпасов, чтобы установить, откуда происходит утечка. Группировка-то войск на Северном Кавказе нынче разнообразна. Тут и милиция, и ФСБ, и спецназ, не считая нас - армейцев.
Мне, разумеется, чертовски хотелось поехать с капитаном. Во-первых, очень интересно, а во-вторых, избавило бы меня от многих неприятностей. Но зачем Шелесту солдат на побегушках отсюда, если он имеет возможность взять такого же в любой части? Поэтому я даже не заикнулся о своем желании.
Узнав, что надобность в персоне разгильдяя для следователя миновала, меня тотчас поставили в строй. Пришлось потопать, покувыркаться через "козла" и на перекладине, преодолевать полосу препятствий, что я уже малость подзабыл.
Где-то в душе, правда, теплилась надежда, что Боярышников вновь засадит меня писать для него конспекты, и тогда я увижу Надин. Но ротный даже не заикался, лишь враждебно взглянул на меня и отвернулся. Я всем существом ощутил причину его реакции, и душа ушла в пятки. Надюша!.. Неужели капитан, несмотря на нашу крайнюю осторожность, что-то заподозрил?.. Боярышникову нельзя отказать в проницательности. Отсутствием интуиции он тоже не страдал, а любое неточное слово, жест или едва неуловимая перемена в поведении, особенно в семейной постели, могут навести на размышления. Жена значительно моложе, они всего год вместе. Первые впечатления от близости остро живут в памяти. Мог… Мог что-то заметить. Или соседи подсказали.
Как вести себя в столь щекотливой ситуации, я не знал. Опыта не было. Нельзя же переть напролом! С солдата взятки гладки. Смешают, конечно, с дерьмом, но черт с ним. А вот Надюша… Она очень уязвима, и я не имел права ставить ее под удар, хотя таиться не привык, всей своей жизнью не был приучен прикрываться ложью. Вокруг этой мерзости и так хватало… Но пришлось по настоянию Надин пойти на тщательную конспирацию, а впереди был тупик, где нас двоих ждал полный крах.
Сом поспешил, конечно, в тот же день сунуть меня в наряд. Другие, мол, через день на ремень наяривали, а ты сачка давил, так что пойди попляши, чтобы служба не показалась медом. И упек в мерзопакостное "лакейское" место - посыльным по штабу, где каждый начальничек, даже писарчук, имел шанс тобой распорядиться в деловых и личных интересах. Но, как потом оказалось, я должен был старшине в ножки поклониться. Так случилось, что ночью совершенно случайно мы встретились с Надин…
Вечер выдался суматошный. Из дивизии внезапно нагрянула очередная комиссия, и мне пришлось того вызывать, этого разыскивать, тому доставлять срочную бумаженцию. К полуночи я вымотался так, что едва волочил ноги. Дежурный по полку заметил мой измученный вид и, когда в штабе стихло, сказал:
- Иди, Иванцов, приляг минут на триста, а к половине шестого будь здесь как штык.
Я был ему безмерно благодарен и, с трудом сгибая колени, поплелся в роту, а путь выбрал покороче. К северу от расположения полка начиналась "зеленка", приближаться к которой, особенно в темное время суток, строго запрещалось. За линией опоясывающих окопов могли находиться боевики. Попасть под пулю снайпера, оснащенного прибором ночного видения, ничего не стоило, но от штаба к нашим палаткам тут было заметно короче… Надин тоже направилась этой дорогой, то ли не зная об опасной зоне, то ли, как и я, пренебрегая установленными правилами. Она задержалась в штабе, принимая по ВЧ шифровку из дивизии, весь день провела в душном кабинете, дико устала и решила подышать свежим воздухом. Тут-то, на беду или на радость, пересеклись наши дорожки. Это была судьба! Наша встреча, я уверовал потом, была предопределена свыше.
- Неужели ты? - не поверил я глазам, увидев любимую женщину. - Как ты здесь оказалась?
- Попутным ветром занесло.
- Здесь ведь опасно! - ужаснулся я.
- Зато я встретила тебя… Здравствуй, родной!
Мы ринулись в объятия друг другу и забыли обо всем на свете, благо вокруг никого не было, а над землей висела ночь.
- Ты не представляешь, как тяжко не видеть тебя так долго, - простонала Надин. - Больше так не могу…
- Думаешь, я железный?
- Что же нам делать, Костик?
Вместо ответа, которого не существовало, я сжал ее в объятиях. Болтая о пустяках, мы сошли с тропы, присели на свежеоструганный столб и стали целоваться. Я весь горел, точно меня изнутри поджаривали. Надюша тоже трепетала в моих руках, как былинка на ветру. Я чуть было не уложил ее прямо в траву, но услышал:
- Нет, Костик! Не здесь!.. Знаешь что, дорогой, идем ко мне!
- К тебе? Домой? - спросил ошеломленно.
- Да! - твердо сказала Надин. - Гори все синим пламенем.
- А муж?
- Он сегодня начальник караула…
Я вспомнил: рота вечером действительно заступила в гарнизонный наряд. Ребята стоят сейчас на постах, охраняя полк и соседствующие с нами медсанбат, дивизионные вещевые склады, а также расквартированные тут же разные спецподразделения.
- А соседи? - слабо возразил я, хотя готов был, задрав штаны, бежать с любимой женщиной куда угодно.
- Да спят уже давно, - с досадой сказала Надин. - И плевать на все и всех! Хоть одна ночь, но наша!..
Семейный бокс ротного оказался крошечной комнатушкой с мизерной кухонькой в щитовом бараке. Не знаю, как тут можно было постоянно обитать, но сейчас это не имело значения. Наступила ночь неистовой любви, которую словами не описать. Мы забылись, мы не могли никак насытиться друг другом. Нервы обнажились до предела. Прикосновение женских рук било электрическим током.
Единственное, о чем следовало помнить, - соблюдение тишины. От соседских боксов отделяли тоненькие стенки, сквозь которые проникал любой звук. Но эмоции били через край, и этого нельзя было не услышать.
В единственное окошко бокса вполз мутный рассвет. Я поглядел на часы. Надин заметила жест, прижалась всем телом. Упругая с торчащими сосками грудь продавила мою кожу. Губы, мягкие, податливые, пахли парным молоком. Мы снова забылись, потеряв счет времени, а когда очнулись, шел шестой час. Натянув обмундирование, я на прощание торопливо прижался к губам моей изумительной женщины, еще не ведая, что это наш последний поцелуй.
- Такого со мной никогда еще не было, - шепнула Надин в самое ухо. - Спасибо, милый!
- У меня, родная, такое же ощущение! - приглушенно воскликнул я, с трудом освобождаясь от обвивших шею рук. И снова почуял запах парного молока, еще не зная, что он будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
Я опоздал в штаб на двадцать минут, однако дежурный по полку, славящийся педантизмом, только укоризненно поглядел на меня и ничего не сказал.
- Прошу прощения, - пробормотал смущенно. Было действительно стыдно. Человек, пусть не ведая, подарил мне, в сущности, волшебную ночь, а я ответил черной неблагодарностью и мог запросто его подвести. Мы же были на войне…
Вчерашняя усталость прошла бесследно, словно не было бессонной, точнее, безумной ночи. И очень важно, что о нашем свидании никто не узнал. Мы прошли по лезвию ножа…
Знал бы я, как жестоко ошибался! Не пройдет и нескольких дней, как, все или почти все, откроется и наступит развязка. Недаром говорится: тайное в конце концов становится явным.
Как ни старался я тихо уйти от Надин, кто-то из соседей заприметил "гостя". Да и характерный шумок, доносившийся из семейного блока Боярышниковых в отсутствии хозяина, выглядел странно. Любителей подглядывать в замочную скважину всегда хватает, как и тех, кто готов сделать соседу добро, зовущееся пакостью, и получить от этого удовольствие. Именно такие доброхоты и сообщили Боярышникову об увиденном и услышанном. Я это понял, когда мы столкнулись после подъема у палатки взвода. Он испепелил меня таким взглядом, что стало ясно: ротному все известно. Впервые я по-настоящему испугался - не за себя, за Надин. Рогоносец, подкалываемый сплетниками, очень опасен. Кривые усмешки, шушуканье за спиной выведут из равновесия даже самого здравомыслящего человека.
После развода роту не отправили, как обычно, на занятия - таков был приказ комбата. Вскоре появился перед строем и он сам. Могучей фигуре его было тесно в стираном и оттого подсевшем камуфляже.
- Слушай меня внимательно, братцы, - прогудел Горобец густым басом, - вам предстоит отправиться на блокпосты для замены сибирского ОМОНа, который уезжает, отслужив срок. Когда прибудет смена, пока неизвестно. Дело это, как вы понимаете, ответственное и опасное…
Ребята прекрасно знали: блокпосты - одно из наиболее паршивых мест на этой треклятой неправедной войне. Они подвергаются обстрелу и ночью, и днем практически ежедневно. Боевики иногда даже нападают на крохотные гарнизончики, а вокруг работают снайперы. Чуть высунешься - и вмиг превратишься в груз "200".
Новость была не из приятных, тем более предназначение десантуры все же несколько иное. Сидеть в засадах, вести досмотры, а то и зачистки - дело спецназа. Но в Чечне, где нашим братом руководит разнокалиберное объединенное командование, тянущее кто в лес, кто по дрова, с этим никто не считается. Делай, что велят. Приказ отдан и обсуждению не подлежит!..
- Сам проверю, как будете нести службу. Надеюсь на вас, бойцы! - сказал в заключение Горобец и приказал разбить роту на четыре группы. Я, конечно же, вошел в первую, которой предстояло выдвинуться на самое беспокойное, Ачхой-Мартановское направление.
Глядя вслед Горобцу, я подумал: подполковнику с семьей жить сейчас чуток полегче. Боевые - неплохая прибавка к окладу, но ходят упорные слухи, что их скоро отменят, заменив президентскими. Доплата будет выдаваться только тем, кто принимает непосредственное участие в боевых действиях. Но попробуй справедливо определить, был ты под огнем или нет, когда даже здесь нередко обстреливают из "зеленки". Вот и Горобец с тремя отпрысками и больной матерью может снова остаться на бобах…
Машины, чтобы развести нас по назначенным местам, были уже поданы, когда в роте появился капитан Шелест. Он подошел к Боярышникову, о чем-то с ним поговорил. По тому, как перекосилось лицо ротного и какой взгляд он бросил в мою сторону, я понял: речь идет о моей персоне.
- Но этот разгильдяй, в конце концов, должен участвовать в боевых операциях! - донесся гневный голос Боярышникова, и я, честно говоря, почувствовал себя скверно. Отставать от ребят не хотелось.
Неизвестно, что возразил ротному следователь, но аргументы, видимо, были убедительными, и тот махнул рукой.
- Еле отбил тебя, Костя, - сказал мне Шелест с усмешкой. - Почему Боярышников так взъелся? Покладистый вроде мужик, ни разу по твоей кандидатуре прежде не возражал.
Я неопределенно пожал плечами, но прекрасно понимал истинную причину его гнева. Меня следовало в дугу свернуть, а не оставлять в тылу на привилегированном положении. Увы, разгильдяй был бесправным и собой не распоряжался.
- Это надолго? - спросил я и поспешно добавил: - Стыдно отставать от товарищей.
Шелест взглянул неодобрительно:
- Может, все же объяснишь, в чем дело, Костя?
- Это касается только меня лично.
- Будь по-твоему, - согласился капитан. - Думал, ты мне больше доверяешь. А теперь к делу… Поймали Вышневца, и по нашему запросу переправили в Ханкалу. Сегодня предстоит первый допрос этого типа.
- Здорово, - буркнул я, - теперь гаду не отвертеться. Но при чем тут я?
- Ты его хорошо знаешь. Без малого год служили вместе. И мне очень важно твое присутствие при допросе.
8
Солнце буйно врывалось в зарешеченное окошко камеры. Тусклые мышино-серые стены окрасились желтыми пятнами. Поскольку помещение гарнизонной гауптвахты почти пустовало, Шелест договорился с начальником караула использовать его для допросов. Место уединенное, никто не помешает, по коридору ходит часовой. К единственной в камере табуретке принесли еще две для нас с капитаном.
Когда конвоир привел Вышневца, я вначале бывшего сослуживца не узнал. Куда девалась выправка, которой Жорка всегда гордился! Теперь это был сгорбленный, с опущенной головой пожилой человек. Прежде округлое сытое лицо осунулось, щеки впали, а хитрющие, ехидно поблескивающие голубые глазки поблекли.
- Приземляйся, Вышневец, - предложил Шелест, кивнув на табуретку, стоящую у другого конца стола. - Небось набегался так, что ноги едва держат.
Жорка покосился на меня, сидевшего со стопкой бумаги и ручкой в руке. Мне показалось, он прошипел - "холуй". Но Валет не издал ни звука. Молча, исподлобья недобро глядел на следователя, явно не собираясь отвечать на вопросы.
Достав из кармана распечатанную пачку "Кэмела", Шелест протянул ее Вышневцу. Тот вскинулся. Недоверчиво, сомневаясь в искренности офицера, взял сигарету, с наслаждением затянулся ароматным дымком и как-то сразу обмяк.
- Вот что, Георгий, давай-ка просто поначалу порассуждаем, - предложил капитан. - Все твои прежние показания у меня есть, можешь не повторяться. Что тебя ждет за убийство товарища и дезертирство, тоже знаешь. Как и то, что чистосердечное признание облегчит наказание. Так?
- Я все сказал, больше не намерен, - хмыкнул Валет.
- Слыхал. Но меня интересует другое, - возразил Шелест.
- Небось, откуда у солдата появилось оружие? - осклабился Валет.
- И это, и еще многое другое. Но прежде чем ты ответишь на мои вопросы или не ответишь, - протестующе поднял руку капитан, видя, что Жорка намерен сразу отмести всякие "если", - послушай. Насколько мне известно, у тебя в поселке Листвяном живут мать, сестры и прочие родственники.
- Какое это имеет значение? - набычился Валет.
- Большое. Если тебя приговорят к длительному сроку заключения, как они к этому отнесутся?.. Правильно, переживать будут, немало слез прольют. Ты у них единственный сын и брат.
- На жалость бьете? - Лицо Вышневца стало серым, как стены камеры, которые уже не окрашивало золотистым цветом закрытое облаком солнце.
- Ошибаешься, - спокойно сказал Шелест, - просто нарисовал реальную картину. Вот завтра не станет того же Иванцова. У матери он единственный сын. Перенесет ли она такую утрату?.. А послезавтра, скажем, погибнет другой твой бывший сослуживец - туляк Иван Зарубин. Сколько горя будет в его доме! А за ним последует если не подельник, то уж точно однокамерник Виталий Букетов. Следующим на очереди станет и вовсе безобиднейший парень, который и мухи не обидит, Лева Арончик…
- Не пойму, товарищ капитан, зачем вы все это говорите?
Вышневец, не улавливая логики, явно растерялся. Допрос был странным, не похожим на предыдущие. Я тоже, откровенно говоря, не представлял, куда повернет капитан.
Выдержав паузу, Шелест затушил в пепельнице, сделанной из снарядной гильзы, сигарету и снова, еще более доверительным тоном, заговорил:
- Хочешь, открою секрет, Вышневец? Только держи язык за зубами. Я не зря сказал, твои бывшие товарищи могут завтра-послезавтра погибнуть, потому что у боевиков постоянно пополняется запас оружия и боеприпасов. Откуда они их получают?.. Да, да, ты верно подумал, со складов российской армии. Вот ведь какой парадокс: наши солдаты гибнут от наших же снарядов!
- Не может быть! - вскинулся Валет.
- Еще как может. Улавливаешь, гражданин Вышневец?
- Но неужели… - начал было Валет и осекся, боясь сказать лишнее.
- Правильно. Как утекает имущество с наших складов и кто повинен в том, мы еще не знаем. Пока! Но будь уверен, установим. Только сделать это лучше раньше. Понял, в чем заключается твоя роль?..
- Хотите сделать из меня суку? - взвизгнул Валет. - Не выйдет!
- Ну, зачем же ставить вопрос в такой плоскости, - возразил капитан. - У тебя есть возможность спасти жизнь твоих сослуживцев, а негодяев, торгующих смертью, мы все равно найдем - с тобой или без тебя.
Жорка хотел что-то возразить, открыл даже рот, но Шелест остановил его повелительным жестом:
- Спокойно, Вышневец, я не склоняю тебя к предательству, не требую немедленных признаний, но призываю подумать. А к каким выводам придешь - дело собственной совести. Не захочешь, насиловать не буду.
Шелест поднялся, позвал караульного и приказал увести арестованного. Мы остались вдвоем. Казалось, Валет должен был вот-вот расколоться. Он дозрел, стоило ли прерывать допрос… Однако Шелест был иного мнения.