– Это случается нечасто, – ответил Вильгельм. – На самом деле я благодарен Жерару за то, что он не уступает принцу, как другие.
Мальчишки продолжали выяснять отношения. У Жерара на загорелой щеке появилась безобразная рана, из которой сочилась кровь и стекала по шее, но он не обращал на нее внимания, устремив злой взгляд на Балдуина.
– Они все тебя боятся! – выкрикнул он. – Ведь ты будешь ими повелевать, когда станешь королем. А я, когда вырасту, стану великим магистром тамплиеров, как мой дядя. И никому не буду подчиняться, кроме Бога и папы. Ты никогда не будешь править мной!
– Все равно сделаешь как я скажу, – парировал Балдуин, приосанясь и пожав плечами. – Хочешь, подеремся на это.
– О нет, не надо! – крикнул тот мальчик, который первым полез их разнимать. – Жерар, когда злится, дерется не по-честному. Он пытался тебя убить.
– Принц слишком драгоценен и не может получать тумаки! – усмехнувшись, воскликнул Жерар.
Принц Балдуин осмотрелся вокруг, что-то соображая. Его взгляд упал на малыша Роже, присевшего на край бассейна и растиравшего руку.
– Я скажу тебе, – сказал он. – Ты щиплешь меня, как щипал Роже, а я – тебя. Первый из нас, кто откажется или заплачет, считается побежденным. А чтобы показать тебе, что я не выигрываю благодаря своему положению, позволяю тебе начать. – Он закатал рукав. – Арнульф будет считать до двадцати, пока ты будешь щипаться. Только считай помедленнее!
Жерар ухмыльнулся:
– Ладно, мой черед! – Он схватил протянутую ему руку и от души ущипнул ее над локтем.
– Начинай считать, – спокойно произнес Балдуин, как только пальцы закрутили его кожу. – Не спеши.
Вильгельм и принц Сидонский наблюдали, выглядывая из-за олеандра, по крайней мере частично скрывавшего их от мальчиков. Балдуин сохранял абсолютное спокойствие и улыбался противнику, который в неистовом усилии даже наклонил над рукой свою темную голову.
– Двадцать! – выкрикнул Арнульф.
Жерар обнажил руку и вытянул ее перед собой. Счет начался заново.
Жерар стиснул зубы и стоял неподвижно; он побагровел, но не издал ни звука.
– Это больно, – заметил принц Сидонский. – Он крепкий мальчик.
– Ну а другой? В конце концов, ему всего лишь девять лет, а Жерару одиннадцать.
Рейнальд Сидонский кивнул, находясь под впечатлением разворачивавшегося поединка. Первейшим долгом иерусалимского короля была защита своего королевства. Очень часто это приходилось делать в тяжелых сражениях, что в первую очередь требовало от него стойкости.
– И по уму тоже, – продолжал архидиакон, – Балдуин значительно превосходит других. Смотрите, и манеры у него уже как у принца!
Балдуин отпустил противника на счет "восемнадцать", заметив, что ради него Арнульф считал медленнее.
Во второй раз протянул он руку, и Жерар внимательно ее осмотрел, ища тот же участок кожи. Он впился в руку ногтями и выкручивал кожу изо всех сил, но лицо принца оставалось непроницаемым, и легкая улыбка не покидала его уст. Будто он наблюдал, как мучают кого-то другого. Даже архидиакон удивился:
– Все говорят, что он храбрый мальчик, но это превосходит все слышанное мной раньше.
Второй раз наступил черед Балдуина. Если раньше Жерар краснел, то теперь побледнел. Он приоткрыл рот, но не издал ни звука.
– Ни за что не уступит, – предположил Рейнальд. – Он скорее умрет.
– Он всего лишь мальчик, – примирительным тоном произнес архидиакон. – Слушайте!
Из открытых губ мальчика вырвался звук, тягучий, негромкий, чуть громче шепота, – так звучала мучительная боль.
– А-а!
Балдуин отпустил его руку, и Жерар быстро провел другим рукавом по глазам, смахнув навернувшиеся слезы ярости и боли. Он резко развернулся и бросился прочь со двора, пробежав очень близко от того места, где стояли принц и архидиакон.
– Не нравится признавать поражение, – сердито крикнул Арнульф.
Балдуин покачал головой:
– Оставь его. Он сам знает.
Короткий эпизод подошел к концу, принц снова сел к бассейну и стал ополаскивать руки в воде с видом человека, беспечно убивающего время. Остальные мальчики собрались в кружок и обсуждали происшедшее, поглядывая украдкой в сторону принца, о котором они, видимо, говорили. Прошло еще несколько минут, и колокольный звон из часовни возвестил, что пора привести себя в порядок, приготовиться к вечерней службе. Балдуин поднялся на ноги и направился через колоннаду. Когда он проходил мимо двоих мужчин, Вильгельм его окликнул:
– Принц Балдуин, здесь со мной Рейнальд, принц Сидонский, он желает вас поприветствовать.
Балдуин с готовностью подошел к ним, учтиво поклонился, как было принято при дворе его отца, сохранив при этом спокойное достоинство. Вблизи он оказался привлекательным мальчиком крепкого сложения, с приятными серо-голубыми глазами. Рейнальд улыбнулся ему:
– Вы храбры, принц.
Вильгельм высказал более веское одобрение:
– При случае я вас похвалю вашему отцу, и вам известно, что я не стал бы этого делать, не имея на то причины.
Мальчик покраснел, и на какое-то время царственная уравновешенность совершенно его покинула. Зацепив одной ногой за другую, он повесил голову, не глядя в глаза своему наставнику.
– Ну что еще случилось? – мягко спросил Вильгельм.
– Возможно, вы посчитаете, что я поступил не по-рыцарски, – пробормотал ребенок, смущенно поеживаясь. – Но вы говорили мне, сударь, что человек должен управлять, полагаясь на разум, а не только на силу. Поэтому я подумал… – Он вдруг умолк.
– Это было впечатляющее состязание, – сказал ему Рейнальд, – и как проверка лучше всякой драки.
– Ах нет! – быстро сказал мальчик. – На самом деле это не было состязанием. – Он снова повернулся к Вильгельму. – Понимаете, я знал, что не буду ничего чувствовать… Если вы считаете, что это не по-рыцарски, – поспешно проговорил он, – я признаюсь Жерару…
– Балдуин, – прервал его Вильгельм, глядя, нахмурясь, с высоты своего огромного роста, – что вы имеете в виду, когда говорите, что не чувствуете?
– О, да я вовсе не чувствую руку, – легко ответил ребенок. – И здесь, выше, тоже. Так… честно ли я поступил? – В его взгляде была заметна тревога.
На вопрос Вильгельм не обратил никакого внимания.
– Как давно ваша рука онемела? – резким голосом спросил он.
– Ой, не знаю. Уже давно. – Вдруг он осознал, что Вильгельм говорит с ним непривычным тоном, и неловко добавил: – Да с ней все в порядке, сударь, ничего дурного, только немного шелушится.
На этот раз Вильгельм ничего не ответил, и, так как молчание затянулось, мальчик беспокойно повторил:
– Она правда в порядке! – Он согнул руку в локте. – Видите, она в порядке!
Вильгельм приоткрыл рот, но не смог издать ни звука. Он сделал глотательное движение, и принц Сидонский явственно услышал его тяжелое дыхание.
– Ну да, конечно, с ней все в порядке, – наконец выговорил Вильгельм. – Надеюсь, вы меня простите. Я почувствовал приступ ревматизма в больном плече. – Вероятно, приступ был очень болезненным, поскольку его лицо посерело. – Так, значит, она немного шелушится? Такими круглыми кусочками? Наверное, вам потребуется мазь. Позвольте мне взглянуть.
Он вытянул руку, чтобы взять мальчика за кисть, но Рейнальд его остановил:
– Пусть врач посмотрит. Это его дело. Не трогайте ее, Вильгельм!
Но архидиакон отстранил руку своего друга:
– Так мы заставим принца Балдуина беспокоиться о руке, хотя все дело только в том, что вы не доверяете моим знаниям. На всякий случай врач, если сочтет необходимым, даст нам мазь, но не стоит же поднимать такую суету по пустякам. Ведь принц сказал нам, что его рука в порядке.
Он осторожно взял руку мальчика и отогнул рукав, приоткрыв круглые пятнышки огрубевшей кожи, более светлые по сравнению с остальной поверхностью руки. Коснувшись одного пятнышка, он надавил на него:
– Чувствуете нажатие?
Мальчик покачал головой, глядя на своего наставника испуганными глазами. Вильгельм разжал руку и отвел ее немного в сторону, словно по какой-то причине не хотел ей пользоваться в ближайшее время.
– Хорошо, бегите и приведите себя в порядок, не то опоздаете к вечерней молитве. Сегодня я пришлю к вам капеллана, а сам не приду – что-то плечо пошаливает. Завтра, возможно, вас посмотрит врач и даст мазь.
Мальчик убежал. Вильгельм молча поднял руку ладонью вверх и посмотрел на растопыренные пальцы сквозь слезы, медленно стекавшие с обеих сторон по его крупному носу.
– Иисус, Мария и все святые угодники! – прошептал Рейнальд в ужасе. – И вы его коснулись!
– Господи, прости меня! – сказал архидиакон, не отводя взгляда от своей руки. – Ибо слаб я духом.
– Вы ошибаетесь, – поспешил возразить Рейнальд. – Этого не может быть. Вы не врач, друг мой. Какая-то кожная болезнь…
– О, врачи распознают ее, не беспокойтесь; но я не ошибаюсь, как, впрочем, и вы. У мальчика проказа, и я обязан сказать это его отцу.
– У короля могут быть другие сыновья. Он еще молод.
– Но не такие, как этот мальчик, – сказал Вильгельм. – Такой прекрасный принц! – Он не мешал слезам стекать на подбородок, потому что не мог воспользоваться рукой и смахнуть их. – Десять лет, самое большее – пятнадцать, и вы знаете, как они умирают! Тяжела рука Божья, если дитя должно страдать за грехи королевства.
– Молите Бога о королевстве, – тихо проговорил Рейнальд, – и о короле. – Он не больше архидиакона был предан королю Амальриху, как государственный муж. Но он меньше тревожился о судьбе мальчика, думал о потребности королевства иметь вождя во время сражения, а Вильгельм думал о Балдуине.
– Мальчик должен будет узнать, – сказал Вильгельм, – и что тогда? Ведь это нельзя скрыть даже от него?
– У короля должен появиться еще сын, – решительно повторил Рейнальд. – Непросто было вырастить здорового ребенка в этом климате, а мальчиков труднее воспитывать, чем девочек. Но времена наступили тяжелые, и у королевства должен быть вождь.
Вильгельм его не слушал.
– Каким бы он стал королем, этот бедный мальчик! Что ему теперь делать?
Обладатели
1183 год
Дорога тянулась из Египта на север, к Дамаску через красные горы Моава, огибая Иерусалимское королевство по восточному берегу Мертвого моря. Это была чрезвычайно оживленная дорога – поскольку Саладин в последнее время сделался султаном и Египта, и Дамаска, между ними наладилась бойкая торговля. В самую жару дорога пустовала; даже сразу после дождя путешествовать по ней в это время было тяжело. Ничто на ней не шевелилось, кроме, быть может, старого ослика, в последний раз упавшего под тяжестью груза и брошенного хозяином. Рядом с умирающим животным дожидалась своего часа дюжина стервятников, и каждый ревниво приглядывал за сородичами, чтобы ни один не получил больше положенной ему доли добычи. То здесь, то там какая-нибудь птица не выдерживала и приближалась к цели, тогда и другие из расчетливой подозрительности продвигались вперед точно на такое же расстояние.
Как это напоминало ненависть, возникавшую между родственниками в преддверии дележа богатого наследства. Во внутреннем дворе замка Керак, возведенного на крутом гребне горы, господствовавшем над дорогой, стояла его хозяйка Стефания де Мильи, владычица Моава и всех частей королевства за Иорданом. Оцепенев от подозрительности и гордости, стоя под балдахином, который, оберегая цвет ее лица, держали у нее над головой, она ждала, пока мать невесты сына подойдет к ней.
Королева Мария Комнина, вдова покойного короля Амальриха и двоюродная сестра самого императора, была уверена, что Стефания, стоявшая ниже ее по положению, первой должна ей поклониться. Но хозяйка замка совершила проступок, не вышла поприветствовать своих гостей, когда они въехали из города на подъемный мост. И теперь, высоко держа голову, королева Мария рассматривала соперницу.
Ни одна из дам не могла утверждать, что одеждой превзошла другую, поскольку посетители перед въездом в город сменили дорожное платье в палатках, установленных специально с этой целью. Королева блистала в золотой парче на пурпуре, а Стефания облачилась в серебряную парчу на бирюзе. В росте у Стефании было преимущество перед невысокой и несколько коренастой королевой. Но госпоже де Мильи уже почти исполнилось сорок лет, а климат, в котором она жила, не щадил блондинок со светлой кожей. С другой стороны, темные глаза королевы Марии по-прежнему блестели, губы были подкрашены так искусно, что их цвет казался естественным, а красивая смуглая кожа отличалась гладкостью.
"Какой у нее ужасный нос! – подумала Стефания. – А если она еще немного потолстеет, то это платье затрещит на ней по всем швам. – Она обозначила холодный поклон и реверанс. – Ее зубы желтеют, а дурной цвет лица она пытается скрыть толстым слоем краски".
Королева Мария ответила кивком, иначе это нельзя было назвать, и слегка раскрыла в улыбке губы, чтобы показать белоснежные зубы.
Солнце заливало ярким светом эту замечательную картину. Замок Керак одел своих пеших воинов в новые красно-бурые куртки, а рыцари-вассалы щеголяли в восточных тюрбанах и хвастались награбленным на большой дороге. На каменных плитах, где расположилась Стефания, лежал бесценный ковер восточной работы, и его голубые и розовые краски гармонировали с цветом ее платья. Замковые трубачи исполнили приветственный туш и умолкли; молчали и обе дамы, каждая ждала, чтобы начала говорить другая.
Неловкую паузу прервал Рейнальд Шатильонский, теперешний муж госпожи де Мильи. Было что-то нерушимое в этом веселом, грубом мужчине, который со всеми держался запанибрата и чудом сумел прожить шестьдесят лет, в то время как более выдающиеся люди погибли на войне или умерли от болезней из-за здешнего климата.
– Где же невеста? – проревел Рейнальд, поспешив выйти вперед. – Ну же, Гемфри, мальчик мой, не мешкай, веди сюда мою падчерицу. Нацелуешься с ней позднее, ладно? Сначала, клянусь святыми мощами, я поцелую ее сам!
Гемфри, семнадцатилетний сеньор Торона и наследник обширных владений госпожи де Мильи, вышел вперед, ведя за руку принцессу Изабеллу, сводную сестру короля Балдуина. Они составляли красивую пару. Гемфри Торонский имел длинные светлые волосы и краснел, как девушка, а его маленькая принцесса, только что вышедшая из детского возраста, была одета в мягкое розовое платье, украшенное жемчугами и обшитое серебряной каймой. Тончайшая, как паутина, вуаль покрывала ее волосы под короной, также украшенной жемчугом.
Изабелла получила указания преклонить колени перед новой матерью, но Рейнальд в них не упоминался. Она придвинулась ближе к жениху и взглянула на него с робкой мольбой. Поскольку юноша колебался, Рейнальд обнял ее и поцеловал в губы. Всем было ясно, что она сопротивлялась и пыталась его оттолкнуть, но Рейнальд, отпустив ее и заметив слезы, навернувшиеся ей на глаза, лишь хрипло рассмеялся:
– Ты что такая робкая, дочка? Слишком поздно быть робкой. Можешь сказать своему жениху, что целоваться тебя учил Рейнальд Шатильонский.
Балиан Ибелинский, теперешний супруг королевы Марии, шепнул своему брату:
– Следи за волком, когда он прикидывается шутом.
– Следи за ягнятами, – отозвался Балдуин Ибелинский, не отрывая глаз от молодой пары, опустившейся на колени перед Стефанией. – Юный Гемфри кажется слишком мягким, чтобы стать королем. Но Торон – это название, которое может прекратить распри.
Когда приветствия завершились, путникам поднесли вина – промочить горло. В комнаты в замковых башнях, прохладных благодаря толстым стенам, принесли ароматную воду в серебряных кувшинах. Здесь гости смогли прилечь на пуховых подушечках и шелковых покрывалах. На столах, инкрустированных слоновой костью и серебром, стояли чаши с инжиром и яблоками, возвышались хрустальные графины с напитком, сделанным из гранатового сока.
– Рейнальд Шатильонский живет королем, – заметил Гуго Сент-Авольд, совершавший паломничество из Франции и отправившийся со своим восточным кузеном Ренье сопроводить посольство Ибелинов. – Пожалуй, даже у французского короля нет таких шелковых портьер и серебряных ламп.
– В Иерусалимском королевстве, – мрачно откликнулся кузен Ренье, – жизнь важного сеньора коротка. Вот он и наслаждается ей, пока может.
Гуго осмотрел ковер, и на его лице отразилось сомнение. В Сент-Авольде не придавали значения таким вещам, никто не страдал от их отсутствия. Это же такое громадное невезение – приехать сюда во время перемирия и не иметь возможности биться с неверными. Несмотря на все воинственные речи этих сеньоров, они разнежились при такой-то жизни и предпочитают перемирие честному выполнению своего христианского долга. Он открыл рот, чтобы проворчать:
– Если бы только король Балдуин… – Но тут он вспомнил о короле Балдуине и умолк.
– Король уже не может передвигаться без посторонней помощи, – без обиняков заявил Ренье. – У него гниют руки и ноги, говорят, что в его покоях день и ночь курятся благовония, чтобы заглушить запах разложения.
– Как эти благовония здесь, – сказал Гуго, презрительно ткнув пальцем в сторону чаши, стоявшей наготове у очага, полного дров на случай дождливых дней, когда в башне становилось сыро и холодно. Про себя он подумал, что от Керака, да и всего Иерусалимского королевства воняет разложением.
Несомненно, королю Франции недоставало таких ламп и портьер, как в Кераке. Безусловно, у него не было таких поваров, таких дорогих приправ, такого разнообразия мясных блюд, таких маленьких конфеток и пирожных с миндальной пастой и такого сладкого глинтвейна. Королева Мария, любившая хорошо поесть, во время пира смягчилась, а Стефания, как только Балиан Ибелинский, сидевший рядом с ней, похвалил музыкантов, послала им блюдо со своего стола.
Рейнальд раскраснелся. Спереди на его тюрбане красовался рубин размером с голубиное яйцо.
– Я нашел его, – хвастался он королеве Марии, – в мешке у одного из тех купцов, на которых мы налетели в прошлом году. Он предназначался для Саладина.
Его громоподобный голос разносился по залу, и все разговоры прекратились.
– Правда ли, – негромко спросил Балиан Ибелинский, – что, когда вы нарушили перемирие и отказались вернуть добычу даже по приказу короля Балдуина, Саладин поклялся…
– Отрезать мне голову самолично! – Рейнальд рассмеялся и погладил свою шею. – Пока она все еще у меня на плечах. Короткая жизнь – веселая жизнь, говорит пословица, но у меня есть другая: самые веселые живут дольше других. – Он осушил свою чашу, велел наполнить ее заново и, размахивая ей, поднялся с места. – Провозглашаю тост за государя. Долгих лет жизни королю Балдуину!
Балиан Ибелинский вскочил:
– Сядьте, как не стыдно!
Но утихомирить Рейнальда было трудно.
– Король более не может принимать участие в войне и поэтому заключает с Саладином перемирие. Жирные маленькие мышки начинают бегать мимо скалы, а там в Кераке сидит и ждет большой кот. Рано или поздно я прыгаю. Никто не может меня удержать, ни гниющий заживо король Балдуин, ни Саладин, занятый заговорами или слухами о заговорах против своей персоны. Поэтому пожелаю удачи заговорщикам, и да здравствует король Балдуин Прокаженный.