"Казахфильм"
БУЛАТ МАНСУРОВ
РЕКА МОЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ…
Древний парусный баркас-каик причалил к большой соляной пристани на берегу Сыр-Дарьи.
Ветер гонял по пристани клубы пыли, временами закручивая ее в столбовые заверти, и эти смерчевые вихри по-шайтански лихо плясали, шествуя над белыми тарелками выпаренных сульфатных и соляных озер.
Шатаясь и падая от ветра, женщины и мальчики-подростки укладывали шпалы и рельсы, по которым медленно двигался соляной комбайн. С воющим самолетным гулом комбайн врезался, как в лед, в метровый слой соли и пересыпал разжеванную кашицу в вагонетки, стоявшие иа параллельных путях. На черных, изъеденных солью и прокопченных дымом и солнцем вагонетках белели надписи: "Все для фронта!", "Смерть фашистам!".
От соляного озера к берегу реки тянулась узкоколейка, и по ней скользили загруженные солью вагонетки. Параллельно узкоколейке змеилась пыльная дорога, и по ней шли караваны верблюдов и волов с повозками, заполненными мешками и корзинами с солью. Вагонетки, верблюды, арбы останавливались около ветряных и водяных мельниц. Ветер и течение большой реки вращали мельничные крылья и колеса. Огромные жернова мололи крупные кристаллы соли.
Везде на пристани громоздились холмы соли, бережно прикрытые кусками брезента, плотной бумагой.
Двенадцатиметровый скелет мачты каика возвышался над малым причалом.
Изнуренные женщины разгружали рыбу с каика и загружали его мешками с солью, мукой, ящиками с консервами, рыболовецкими снастями.
Следя за погрузкой, молча сверяя товар с накладными листами, на берегу стоял рослый сутуловатый старик. Возле него скакал на деревянной ноге рыжий юркий снабженец. Часто печатая в сыром песке кругляки, он также быстро сыпал словами:
- Салам алейкум, Зейнолла-ага! Во дела! С чего бы? Война, что ли? Май месяц, а нет ходу пароходу! Каики выручают! Безотказная техника- каик на порогах, арба на дорогах. Мужик в бою, а баба в тылу! - загоготал снабженец, проскакивая мимо женщин-грузчиц.
Женщины хмуро улыбались, загружая каик.
Снабженец, упираясь костылем в бочку с керосином, кряхтел и все молол языком:
- Эх-ма! Красавицы! Подсобите малость инвалиду! А вернутся ваши кавалеры, будут вас за то на руках носить. Катайся, каблуками пинайся! Не хочу)
Две женщины подошли к снабженцу. Одна из них, здоровая, легко подняла его, закинула на гору мешков с солью и, улыбнувшись, сказала:
- Айналайн! Посиди, покури! С утра скачешь и скачешь! Деревяшка твоя треснет!
Женщины покатили бочку керосина к каику, а снабженец сполз с мешков и, подойдя к старику, снова заговорил:
- Плохая река этой весной! Сколько аулов унесла. Гуляет, как лихой казак. Где из русла ушла, где бакены унесла. Как говорит бакенщик Канеке, ищи фарватер, едрена матэр…
Старик скрытно оглядел двух мальчиков, стоящих с узелками на берегу.
- Это внуки Канеке, - сказал снабженец, проследив взгляд старика. - Из города приехали и болтаются как беспризорники. Вот Канеке и послал их к вам. Пусть, говорит, Зейнолла-ага к делу приучит.
Двенадцатилетняя девочка у причала спешно стирала белье, экономно расходуя маленький кусочек черного мыла. Она тоже по-птичьи зорко поглядывала на мальчиков.
Снабженец ковырнул костылем со столба сухую глину, и под ней зароилось несметное множество муравьев. Столб был источен муравьями до сердцевины, и труха, как песок, осыпалась с него.
- Вот фашисты! Вот фашисты! - воскликнул возмущенный снабженец. - Лет десять такого не было. С чего бы?! Война, что ли?! Люди гибнут, а они плодятся. Вот фашисты! Вот хитрецы! Обмазались глиной, чтобы их птицы не склевали, и жрут! Это за три дня. Так они весь причал сожрут!
Старик отвернулся от столба и снова посмотрел на мальчиков.
Те неприкаянно топтались у причала, робко поглядывая по сторонам. Им было лет по двенадцать. Один был повыше ростом.
- Почему сам не учит? - спросил старик хмуро, кивая на мальчиков.
Снабженец пожал плечами:
- Я ему говорил. Сказал, река плохая, на семьдесят первом километре вчера рыбак утонул. А он говорит: Дарья берет, Дарья дает.
Старик посмотрел на девочку, которая волокла по песку корыто с бельем, и окликнул ее. Девочка остановилась в растерянности.
- Эй, как вас зовут? - крикнул старик мальчикам.
- Меня - Амир, а его - Мухтар! - с живостью отозвался длинный мальчик.
- Отнесите в лодку! - крикнул старик и кивнул на корыто с бельем.
Не сразу сообразив, что от них требуется, мальчики стояли некоторое время в нерешительности. Затем тот, что поменьше, подбежал к девочке, на бегу крикнув брату: "Айда!".
Понаблюдав, как мальчики, старательно покопошившись, понесли корыто на каик, старик перевел взгляд в сторону, где у баркаса, на берегу, выстроилась длинная серая очередь.
Оттуда доносились слабые голоса переклички:
- Сто восемьдесят седьмой…
- Громче!
- Сто восемьдесят восьмой…
- Ясно, что по килограмму не хватит, - устало сказала женщина.
- И по полкило не хватит! Хватило бы по рыбешке! - разом заговорили вокруг.
Очередь загудела. Весовщица, гремя тарелками весов, ругнула впереди стоящих, и шум, затухая, откатился в конец очереди. Захлебнулся, и оттуда снова послышались женские голоса:
- Двести пятый…
- Двести шестой…
Вдоль очереди как-то боком, припадая на одну ногу, шел солдат-танкист. Под руку с ним ступала по песку девушка, одетая в наряд невесты. Люди в очереди сразу стихли, приветливо заулыбались.
Танкист с невестой встали в самый конец очереди. Люди снова смолкли. Возникло гнетущее молчание. Вдруг кто-то лихо и отчаянно крикнул:
- Клади рыбу в общий котел! На свадьбу танкиста!
Несколько секунд было тихо, потом гул одобрения волной прокатился по очереди. Весовщица стояла, держа в руках рыбину, не двигаясь и как бы что-то соображая, потом улыбнулась и под общее ликование бросила ее в корыто.
За громадным столом, составленным из ящиков, досок, бочек, стояли и сидели люди: каждый со своей пайкой хлеба, кружкой, миской и ложкой. Из мисок парила уха, но никто из взрослых к ней не прикасался. Затаив дыхание, люди смотрели на серый от пыли раструб репродуктора, торчавший на столбе. Из репродуктора величественно и широко возглашал Левитан:
- Сыновья Казахстана! Наши дети, мужья и братья! Пусть каждый из вас прочтет это письмо с тем чувством, с каким он читает письмо из родного дома. Пусть каждый прочтет его не только глазами, но и сердцем, потому что писал его весь наш народ.
Старик задумчиво покачал головой. Пожилые люди, сидевшие рядом с ним, также согласно покачали головами…
- И всюду, где вы, не щадя жизни, сражаетесь за Родину, пусть для вас воспоминанием о родном Казахстане прозвучат слова этого письма…
Громогласно вещал Левитан над примолкшей соляной пристанью.
- Сыновья Казахстана! Из седой дали времен звучат голоса знаменитых батыров. Они зовут нас к мужеству и победам. Пятьсот лет назад враги ворвались в наши степи, и трусы уже крикнули единственное подлое слово, которое знает трус: "Бежим!". Но пятнадцатилетний мальчик Карасай, сын Орака, дал жестокий урок трусам.
Все ребятишки разом перестали хлебать уху и навострили уши.
- Карасай им ответил: "Родила для того меня мать, чтоб со славой я дух испустил, чтоб умел за народ постоять, чтоб и мертвый врагов победил." И Карасай повел сородичей на врага с единственной мыслью о победе.
Мухтар и Амир поглядывали на грудь танкиста, сверкавшую медалями и Красной Звездой. Голос Левитана набирал силу и раскатисто гремел над пристанью.
- Уже недалек великий день Победы! Для воина смерти нет! Мы должны победить, и мы победим! Да здравствует великая нерушимая дружба народов нашей страны!
- Ура-а-а-а! - взорвалось над рекой, и сквозь этот многоголосый взрыв прорезался визгливый лихой голосок:
- Го-о-орько-о-о!
Жених и невеста, охваченные радостным смущением, робко повернулись друг к другу.
Мальчики с застывшими улыбками испуганно таращили на них глаза.
- Поцелует? - шепотом и со страхом спросил один из них.
- Не поцелует! - твердо ответил другой.
Дети стыдливо отвернулись - жених и невеста целовались.
…Всю ночь пели, плясали, смеялись люди, истосковавшиеся по общению друг с другом не в горе, а в празднике.
На соляных и сульфатных озерах блуждали лучи прожекторов, гудели комбайны, гудели паровозы, ведя за собой вагонетки, груженные сульфатом и солью. Никто не спал - ни те, кто работал в ночную смену, ни те, кто отдыхал после дневной.
Возбужденные Амир и Мухтар тоже не спали. Они лежали на мешках с солью, составленных на борту каика, и смотрели на мерцавший свет костров на берегу.
Где-то недалеко под скорбные звуки домры сильный гортанный голос пел песню народного акына Турсунбая Аралбаева:
В ауле Терен-Озек,
На берегу Сыр-Дарьи,
Спокойно жил человек,
Работал до поздней зари.
И вот звучит по радио весть,
Народ всполошился весь:
"Фашисты затеяли бой
С нашей мирной страной."
Злоба клокочет в груди,
Гнев затуманил глаза.
"Смерть их ждет впереди, -
Так я народу сказал. -
Вместе со всею страной
Я ухожу на бой."
- Вот приплывем на рудник, - жарким шепотом сказал Амир, - и рванем оттуда на фронт. Говорят, там проходят поезда с грузом на фронт… Знаешь, что я хочу? Поклянись, что никому не скажешь.
- Ну…
- Клянись!
- Ну. клянусь.
- Я хочу отомстить за отца, - прошептал Амир и с пылом добавил: - Я хочу быть, как Карасай! А ты?
Из шатра вышла девочка. Смутившись, что невольно подслушала разговор, виновато глянула на Амира и поспешно ушла на "голову" каика.
Переглянувшись, ребята стали нестройно насвистывать.
Рано утром, словно бы преображенные, отдохнувшие душой, люди с новыми силами принимались за тяжелую работу. Вагонетки с надписью "Все для фронта" быстро катили от соляных озер к мельницам, а от мельниц - к пристани.
Старик принимал у почтальона треугольники писем и передавал их девочке. Взяв "похоронку", старик долго разглядывал ее, сказал со вздохом:
- Да-а… Куляш-апа. Мужа и сына убили, а теперь вот… дочь. Амина…
Почтальон протянул солдатский вещмешок, исписанный химическим карандашом и заляпанный сургучным крошевом.
- Это бойцы прислали ее вещи… Вот опись. Можете проверить.
Старик промолчал, потом передал вещмешок девочке. Та боязливо приняла его и поставила туда, где стояли посылочные ящики и мешки.
…Сильно перегруженный каик осел так, что волны допрыгивали до самых фашин - возвышения ив прутьев джингиря на бортах. Мешки с солью громоздились на баркасе, оставляя узкий проход от кормы к шатру и немного места у очага. Буксирный катер, надсадно. тарахтя, тащил за собой каик, выводя сто из затона соляной пристани на фарватер реки.
За каиком стелились но воде плоты силанного леса - плот-матка и два сплотка.
На корме рядом со стариком сидел пожилой речник с загоревшим под цвет табака лицом.
- Ты зачем бакенщика погубил? - холодно спросил старик.
Речник, потупившись, забормотал:
- Хотел скорее фарватер установить. Все кричат, груз ждут, а баржи стоят… Как будто я во всем, виноват."
- Кто в это время бакены ставит? Даже Канеке не пойдет, а ты мальчишку послал. Ты что, реки не знаешь?
- А кто ее знает? Не река, а шайтан! - выругался речник.
Взревел буксирный катер.
- Вот, не шайтан, да?! - снова ругнулся речник. - Опять сели-запели. Не река, а болото.
- Иди отцепи буксир, - мрачно заторопил старик, - дальше я сам пойду. Быстрей.
Речник поколебался и быстро заговорил:
- Зейнолла-ага, поосторожней… Лес потонет, меня тоже утопят… На руднике в шахтах все крепления сгнили. Если будет обвал, он и меня задавит.
- Ладно, ладно… - поморщился старик.
- Поосторожней, Зейнолла-ага, там, где железная дорога, шпаны всякой бродит. 3а соль убить могут. Им соль дороже человека… Поосторожней, Зейнолла-ага. Зря сопровождающего не взяли.
Царапнув речника колючим взглядом, старик медленно отвернулся…
- Везде людей не хватает, а он сопровождающего… Иди давай.
Цепляясь за мешки с солью, речник вскарабкался на них и виновато глянул на старика. Старик приказал девочке ставить парус. Речник суетливо перелез на катер и, помахав рукой, что-то крикнул старику, но его не было слышно из-за шума мотора.
Старик, поглядев на раздувшийся парус, одобрительно улыбнулся Амиру, помогавшему девочке.
Польщенный Амир шмыгнул носом и со свойственной ему непосредственностью засмеялся:
- Дети капитана Гранта!
Мухтар тоже засмеялся. Девочка, отвернувшие!", улыбнулась, и никто не увидел ее улыбки.
Река в этот месяц весны только набирала силу. Обычно желтая вода теперь стала темно-бурой - поток смывал мелкие острова, пожирал заливные и непойменные берега, унося с собой целые плоты солодкового корня, цветущего тамариска и вывороченные с корнем деревья.
Все это весеннее переселение цветов, корней, деревьев таинственно сопровождало каик по всей реке. Каик плыл медленно. Раскаленный воздух недвижно висел над рекой, хотя солнце только поднялось.
В штиль громоздкий, неуклюжий, четырехугольной формы каик становился совершенно беспомощным судном, и тогда бешеная река подхватывала его как коробку, ввинчивала в бесчисленные водовороты. И только такой опытный каикша, как старик, мог уверенно вести баркас по реке.
В носовой части баркаса был глиняный очаг с котлом. Возле него сидела девочка, пекла джугаровые лепешки и украдкой смотрела, как, неловко и суетливо расходуя силы, гребут веслами мальчики. Девочка по-взрослому хмурилась, недовольная их работой.
- Не надо грести, - наконец сказала она. - Такой каик еле гребут двенадцать джигитов. Просто держите весла в воде, и все. Их выбрасывает водяной, а вы держите. Вон он, водяной, ходит кругами, арканы кидает, хочет поймать каик.
Мальчики, хоть и старались вовсю, плохо справлялись с работой. Особенно беспомощным выглядел тот, что был повыше ростом. Недоверчиво наблюдая за водоворотным движением, он силился удержать весло, а оно выскальзывало, будто кто в самом деле его выпихивал из воды.
Уловив пристальный взгляд девочки, рослый мальчик совсем смешался и, брызгая, захлестал веслом по воде.
- Амир, ты не поднимай высоко, - подсказал ему брат.
- Да иди ты, - огрызнулся Амир, - сами знаем.
Девочка нахмурилась, потом прыснула и отвернулась.
Старое яблоневое дерево, одиноко плывшее по реке, вытянуло к небу свои корявые ветки, словно спасая от гибели только что завязавшиеся плоды.
Старик долго смотрел на дерево, потом изменил направление руля, и баркас стал медленно приближаться к яблоне.
Яблоня закружилась на месте, сопротивляясь водовороту, на миг вынырнула, встав из воды чуть ли не на весь ствол, упруго распрямляя усыпанные листьями ветки. Затем, постояв мгновение, яблоня прямо легла на плот, протянув ветви в сторону каика.
Пробираясь мимо Амира, девочка резко толкнула его, и тот, от неожиданности потеряв равновесие, шлепнулся с ящика на дно лодки.
- Ты что, чокнутая, да? - возмутился Амир.
Девочка таинственно показала на яблоню.
- Смотри, - сказала она, - водяной яблоню ловит. Весной он злой… Смотри, смотри!
Дерево закрутилось в водовороте и медленно поднялось во весь рост, распрямляя крону и сбрасывая с нее сверкающий каскад воды.
Амир аж привстал от удивления, но тут же, вспомнив обиду, загундел:
- Тоже мне, боцман на корабле. Сказать не могла? Обязательно толкать. А то я как толкну. Будешь сама водяной. Никаких водяных нет. Они в сказках плавают, а не в Сыр-Дарье. Ясно?
Дарига посмотрела на него снисходительно и пошла к очагу.
Река в этом месте дробилась на мелкие протоки, образуя множество зеленых островов и мелей.
На островах, буйно поросших молодым камышом, стояли шалаши и палатки. От островов навстречу каику плыли в легких маленьких лодках трое бородатых мужиков, дочерна прокопченных азиатским солнцем.
- Это рыбаки-уральцы, - приветливо улыбаясь, сказала девочка Амиру.
- Какие уральцы? - не понял Амин.
- Их так зовут, - кивнула она на рыбаков. - Они с Урала сюда приехали - живут здесь давно-давно.
Рыбаки притабанивалн к каику свои лодки и, весело переговариваясь со стариком то на казахском, то на русском, выгружали в каик рыбу, взамен унося ящики с консервами, мешки с солью, мукой и сахарином, керосин, спецодежду, снасти.
Мальчики, возбужденные, помогали рыбакам. Они никогда не видели столько рыбы и еще были польщены тем, что уральцы шутили с ними, как со взрослыми…
- Эх, ты! - изумленно воскликнул Амир.
В маленькой лодке, на которой подплыл
щуплый, сухой, как лещ, мужичок, лежал сом. Широченный хвост сома свисал в воду, а чудовищно огромная голова его лежала посреди лодки. Рыба была еще жива. Она лениво открывала свою пасть, в которую уралец из ведра вливал мутную речную воду.
Рыбаки на веревках стали втаскивать сома на баркас. И вдруг сом изогнулся и мощным ударом хвоста сбил своего покорителя в воду.
- Во! Едрена матрена! Второй раз саданул! - вынырнув и отдуваясь, пропищал бабьим голоском щуплый мужичонка.
Рыбаки гоготали, затаскивая уже вялую двухметровую рыбину на баркас.
- Тебе, Маруська, шамайку ловить, а ты все на людоедов крючки ставишь. Сожрут они тебя когда-нибудь, - посмеиваясь над тощим уральцем, балагурил бородатый мужик и подал ему единственную руку: - Держись! С тебя магарыч! Кружку керосина!
- Маруська! - засмеялся Амир, наблюдая, как мужичок с забавной кличкой извивался червяком, то и дело соскальзывая с борта, и пищал по-бабьи:
- Да не тяни ты, битюг орловский! Руки порвешь своим клещом!..
Наконец "Маруська" вскарабкался на борт, спрыгнул на дно каика и, на ходу отжимая широченные, ниже колен трусы, пошел к старику:
- Зейнолла-ага! Не затруднись, а? Довези живого, - пропищал он, кивая на сома. - У меня уговор был живым его, бандюгу, доставить. Кому другому не доверил бы, а ты толк знаешь. Довези, а?
Старик кивнул.
- Во спасибо! И хорошо, что катера не ходят, а то этой полундре только доверь. Не то что живого, уснувшего не довезут. А у меня уговор…
- С кем уговор-то?! - весело крикнул однорукий рыбак. - Не с эмиром бухарским?
- Не твое дело, - пискнул на него Маруська.
Мальчики обступили сома.
- Дяденька, а почему вы его людоедом зовете? - спросил однорукого Амир. - Разве он людей ест?
- Еще как! - усмехнулся однорукий. - Вон Маруськин дед на этом деле до революции поживился. Ловил таких людоедов и отправлял эмиру бухарскому. А тот пускал их в свой хауз и туда же неугодных ему человечков сбрасывал. Ну людоеды их, как червяков, гам - и нету!
Ребята опасливо поглядывали на сома.
- Да брось трепаться, Иван! Надоело! - обозлился Маруська.
- А чо не говоришь, с кем уговор? Чо темнишь? - не унимался Иван.
- Ну, со столовой! Ну и чо? Не знал, да? Людям ведь, а не себе! - взорвавшись, еще тоньше пропищал Маруська.