- Это твое рабочее место. Здесь будут храниться инструменты и некоторые наиболее сложные и ценные запасные части. Ты будешь кладовщицей.
Начальник ремонтной базы изложил своей новой сотруднице обязанности. Прежде всего учет. В любой момент кладовщица должна быть готовой ответить на вопрос, какие инструменты и запасные части имеются в наличии и когда, кому выданы остальные, числящиеся в инвентарных списках. Инструменты можно выдавать ремонтным рабочим только взамен предъявленных ими личных номерных жетонов, образцы которых она получит. Жетоны могут быть возвращены рабочим только после того, как те сдадут инструменты, обязательно в исправном виде. Кладовщица должна ограничить свое общение с рабочими-пленными до минимума. Никаких вопросов, никаких разговоров на посторонние темы. Сейчас она должна заняться чисткой инструмента и раскладкой его на стеллажах. Итак, за работу!
Любу не нужно было подгонять. Она нашла в углу кусок брезента, обкорнала его ножницами для резки листового железа, подвязала на груди в виде фартука и принялась обтирать промасленной тряпкой инструменты, раскладывать их на стеллажах - те, что полегче, на верхние полки, тяжелые вниз.
Возиться со слесарными инструментами было приятно. Они будили у Любы воспоминания о детстве. Ее отец, слесарь-лекальщик, оборудовал в сарае крохотную мастерскую, в которой делал все "железное" для дома. Валерий почти всегда помогал отцу. Сколько помнила Люба, у дверей сарая вечно толклись мальчишки - верстак с маленькими изящными тисками, за которым под руководством отца мастерил что-либо Валерка, притягивал их, как магнит. Лет в пятнадцать Валерий уже был заправским слесарем. Многому научились в мастерской и его товарищи, даже Любе привился вкус к работе с металлом - она могла сделать ключ к замку, отре монтировать медный кран, мясорубку. Недавно все было, а кажется - далекие годы. Нелепый, несчастный случай унес в могилу отца, брат после окончания школы поступил в военно-летное училище и окончил его за несколько недель перед войной. Где теперь их крылатый Валерий? Летает ли?
Доносившиеся сквозь окно голоса пленных, твердивших первый урок, внезапно стихли. Через несколько минут переводчик привел в кладовую человека в выгоревшей, залатанной гимнастерке, державшего в руке кисть и ведерко с черной краской.
- Стой тут, у порога. С места не сходить. Я сейчас приду.
Пленный был молод, узкое лицо его заросло реденькой бородкой. Он бросил быстрый пытливый взгляд на девушку, стараясь, очевидно, определить, кто она. Вид девушки успокоил его. Он понял, что с ее стороны ему пока ничто не угрожает, и, слегка прикрыв глаза ресницами, замер у порога в позе терпеливого ожидания. Тогда-то и рассмотрела Люба лицо юноши, его затененные длинными ресницами теплые, добрые глаза, неуловимо меняющие свое выражение. Глаза были печальные, но к печали все время добавлялось еще что-то. Казалось, все новые и новые, может быть, даже не связанные друг с другом картины стремительно несутся в воображении этого человека, и только их неясные тени отражаются в расширенных зрачках.
Люба испытывала странное чувство. Ей показалось, что она угадывает эти смутные образы, слышит их звучание - свет, узким пучком вспыхивающий в темноте, щебет и тревожный крик птицы, сияние солнечного дня, скорбная мысль о прошлом, смертельный риск, гибельный шаг по краю бездны, тайное торжество, падение в пропасть, в небытие, счастье победы, тревога, отчаяние и снова надежда - так много можно было прочесть в этих, кажущихся покорными, чуть-чуть больше, чем следовало бы, прикрытых длинными вздрагивающими ресницами глазах.
Пустое... Она ничем не сможет помочь этому несчастному. Возможно, он болен. Он и в самом деле чем-то напоминает душевнобольного - шевелит потрескавшимися губами, словно шепчет во сне. Не от мира сего.
Пленный, почувствовав, что за ним наблюдают, как бы очнулся, еще раз посмотрел на девушку. Кажется, он хотел произнести какое-то слово, что-то спросить, острый кадык под грязной кожей худой шеи качнулся, но тут в кладовую вошел переводчик, и пленный напрягся, ожидая приказаний.
- Гауптману понравились твои надписи. Сделано быстро и хорошо, говорит. Он решил поручить тебе еще одно срочное дело. Изготовишь сотню алюминиевых жетонов. Пятьдесят больших, пятьдесят маленьких. Номерные. У каждого свой номер, от одного до пятидесяти. Понял? Вот таких размеров. Это гауптман образцы нарисовал.
Пленный как-то нерешительно взял поданную переводчиком бумажку, начал рассматривать рисунок. Вид у него был явно растерянный.
- Работать будешь здесь, - продолжал переводчик. -Ставь свою мазницу в угол, бери инструмент и приступай. Давай.
- Может, еще кого мне на помощь дадите? Дело, говорите, срочное.
- Без фокусов. Для слесаря четвертого разряда этой работы на час. Приступай.
- А из чего делать? Материал? - облизав губы, спросил пленный.
- Возьми тонкий алюминий. У нее есть. Без меня отсюда ни шагу.
Переводчик ушел. Люба положила на верстак два помятых листа дюралюминия, содранных, очевидно, с крыла сбитого самолета.
Пленный взял один и попробовал разравнять его руками на верстаке.
- Дать молоток? - спросила Люба.
- Да, - оживился пленный. - И зубило, пожалуйста. Широкое.
Он выровнял молотком покореженный лист, а затем долго возился с ним, стараясь как можно точнее вычертить острым углом зубила восьмиугольник жетона. Наконец рисунок был полностью перенесен на металл, и пленный, поставив зубило на черту, ударил молотком. Очевидно, в последний момент остриё зубила съехало с черты, и обрубленная линия оказалась кривой. Неудача обескуражила юношу; закусив губу, он смотрел на испорченную заготовку, капля пота текла по его виску. Наконец поднял голову.
- Пилку-ножовку я бы попросил. Пожалуйста...
"Он не слесарь и никогда не имел дела с металлом, - пронеслось в голове Любы. - Алюминий мягок, жетоны лучше всего вырезывать ножницами, а не вырубывать или выпиливать. Это и легче и быстрей". Не говоря ни слова, она положила на верстак ножницы, циркуль, кернер, напильник и несколько листков наждачной бумаги. Неужели не поймет?
Он понял... Не притрагиваясь к инструментам, окинул их несколько раз внимательным взглядом, стараясь установить, какая связь существует между этими предметами, словно перед ним были слагаемые хитро придуманного ребуса. Затем взял ножницы и, пробуя, осторожно отрезал от листа алюминия небольшой уголок. Линия среза получилась ровной. Обрадовался, бросил благодарный взгляд на кладовщицу. Люба отвернулась, будто ее совершенно не касалось, как справляется со своей работой слесарь четвертого разряда.
Вычерчивая на металле новый восьмиугольник, пленный догадался использовать циркуль, кернер, и дело у него пошло быстрее. Минуты через две-три первая заготовка была вырезана, но этот чудак не сообразил, что в его руках находится лекало. Он снова взялся за циркуль.
Чуть не плача, Люба схватила заготовку и, зажав ее в тиски, быстро зачистила напильником заусеницы на срезах, затем потерла ее наждачной бумагой и положила с краю на лист.
- Шаблон... - пораженный открытием, едва слышно произнес лжеслесарь.
Больше подсказывать не пришлось. Пленный проявил смекалку: сперва нарезал из листа узкие полоски, затем начертил при помощи лекала контуры жетонов, разрезал полоски на прямоугольники. Отхватить ножницами уголки было делом несложным.
Стопка заготовок росла. Капли пота струились но лицу юноши, судя по всему, впервые осваивающему самые несложные приемы обработки металла. Казалось, он полностью отдался работе и не обращает внимания на кладовщицу.
Любу даже обидело это безразличие. И вдруг ее слух уловил тихое:
- Вы похожи на мою сестру...
Пленный сказал это, не подымая головы и не глядя на кладовщицу.
Люба обтирала тряпкой дрель, готовясь положить ее на полку, и сделала вид, что она ничего не слыхала.
- Очень похожи... - так же тихо, точно разговаривая сам с собой, продолжал юноша. - Нет, не буквальное сходство. Есть что-то общее в облике.
Люба и бровью не повела: не слышит она - и все.
- По внешнему виду нельзя судить о человеке. Можно ошибиться и жестоко. Но все-таки характер, духовный мир находит какое-то отражение во внешних чертах. И вдруг обнаруживается, что два человека, казалось бы, совершенно разных, чем-то неуловимым похожи друг на друга. Мы говорим - родство душ...
Ну и ладно. Пусть себе бормочет, если ему нравится. Учитель, может быть, или студент. А говорит складно, будто книгу читает.
- Я вам благодарен дважды. За помощь и за это сходство.
Видимо, удивленный упорным нежеланием кладовщицы дать понять, что она слышит его голос, пленный слегка повернул голову и взглянул на девушку - уж не глухонемая ли? Не заметила Люба этого взгляда. Была она в тот миг далеко-далеко. Голос юноши, его слова совершили волшебство: увели Любу из грязной кладовой на зеленый луг, на широкую, пахнущую хвоей лесную просеку, к берегу тихой, запутавшейся в лозняке и камышовых зарослях реки. Шла она с братом, беседовала, нагибалась, рвала цветы. И был их молодой, сильный, счастливый Валерка чем-то похож на пленного, изготовлявшего алюминиевые жетоны. Но не было в мире ни жетонов, ни пленных, ни войны - сиял солнечный день, шли двое - юноша и девушка, беседовали, показывали друг другу сорванные цветы, и Люба была счастлива.
Мелькнуло, погасло. Перед ней снова куча сваленных на пол инструментов, верстак и этот исхудавший от недоедания, одетый в жалкое тряпье юноша-пленный, старающийся изо всех сил освоить нехитрые секреты слесарного мастерства. Ну и пусть старается... Видать, это ему очень-очень нужно.
И вдруг Любу охватило предчувствие надвигающейся опасности, непоправимой беды, предчувствие, которое она все время пыталась в себе подавить. Да, с тех пор, как гауптман объяснил ей обязанности кладовщицы, она старалась обмануть себя, прикинуться эдакой несмышлёной девчонкой, не понимающей, что происходит рядом. Ведь здесь, на площадке, будут ремонтировать, восстанавливать танки. Руками советских военнопленных. И этот симпатичный, умный юноша будет из кожи лезть, чтобы угодить мастеру - "слово немецкого мастера есть закон!". Отремонтированные танки снова станут смертоносным оружием. Следовательно, и она, кладовщица, будет причастна к делу, которое сродни измене, предательству. Конечно, у нее особенные обстоятельства, безвыходное положение... Но ведь всегда можно найти уважительные причины, чтобы оправдать собственную трусость. А этот пленный? Он молод, хочет жить, цепляется за жизнь. Наверное, их, работающих на ремонте, будут подкармливать. Он видит в этом спасение. Спасение в предательстве... Слишком суровое, слишком жестокое определение? Нет, именно так это и называется - предательство товарищей по оружию. Он умен, образован, но, видимо, слаб духом, не выдержал испытания голодом. А она смогла бы выдержать? Ужасно...
- Возможно, вы фольксдойче? Нет, не похоже... Впрочем, и среди немцев есть хорошие, добрые люди. Должны быть...
"Какое тебе дело, кто я? Помогла немножко, и все. На большее не рассчитывай. А добрые немцы... Разве есть такие? Фрау Боннеберг тоже зверем не назовешь..."
- Возможно... Мне кажется, у вас какая-то беда. Я не ошибся? Сочувствую.
"Угадал. Видимо, уловил что-то в глазах. Наблюдателен. Неужели станет расспрашивать, попытается залезть в душу?"
- Я понял, вам нельзя со мной разговаривать. Запрещено. Благодарю.
Юноша умолк и до конца своей работы уже не проронил ни слова.
Утром, когда пленные получали из кладовой инструменты, знакомый Любы подал ей свой малый жетон с грубо вычеканенным № 13, попросил ведерко с краской, кисть. Он ушел, а Люба, вешая жетон на доску, увидела на верстаке горевший, как пламя, букетик тронутых увяданием кленовых листьев - четыре маленьких резных листочка с коричневыми, блестящими, словно лакированными черенками, перехваченными грязной, очевидно выдернутой из старой ткани, ниткой. Два были ярко-желтые, третий такой же по тону, но забрызганный пурпурными веснушками, и, наконец, совсем крохотный вишнево-красный, напоминающий по цвету не пламя, а кровь.
Конечно, этот так просто и хорошо подобранный букетик незаметно бросил ей на верстак чудаковатый пленный. Как привет, как свою благодарность, как намек на то, что даже в самые тяжелые моменты жизни красота природы может доставить человеку крупицы радости и счастья. Люба торопливо спрятала букетик на полку и заглянула в список пленных, занятых на ремонте. Там под несчастливым тринадцатым номером числился Ключевский Юрий Н.
Контакты караются смертью
В тот же день ремонтную базу посетил оберштурмфюрер Брюгель.
Верк охотно показывал эсэсовцу свое хозяйство. Гауптман не был лишен честолюбия, и ему не терпелось рассказать о своих первых успехах. Он создавал базу на голом месте, в труднейших условиях, но тем не менее одновременно с установкой оборудования уже начались ремонтные работы на двух танках - на одном сняли заклинившуюся башню, у другого меняют вышедшие из строя катки. Да, Верк при случае не прочь был хвастануть. Особенно он рассчитывал на тот эффект, какой, по его мнению, должны были вызвать у Брюгеля "наглядные пособия".
Однако комендант лагеря заглянул на базу не для того, чтобы своими похвалами доставить удовольствие "инженеришке". К надписям на стенах он отнесся иронически, и появившаяся на его лице глумливая улыбка должна была свидетельствовать, что он не одобряет столь наивных затей. Но надписи были не существенной мелочью. Придраться, показать свою власть следовало по более солидному поводу. И такой повод нашелся, им оказалась колючая проволока, протянутая в три ряда поверх стен.
- Немедленно все переделать, - тоном приказа заявил Брюгель. - Всю территорию обнести с внутренней стороны у стен столбами с колючей проволокой густого и сложного переплетения. В двух метрах от столбов нанести по земле широкую белую черту. Объявить, что по пленному ремонтному рабочему, если он окажется за этой чертой, часовые будут открывать огонь без предупреждения. Вышку для часовых поставить на крыше конторы.
Верк не стал спорить, хотя все эти предосторожности казались ему чрезмерными, а следовательно, и не нужными. Ведь, кроме часовых, имелись еще и мастера, которые должны были следить за прикрепленными к ним рабочими. Но все, что касалось конвоирования и наблюдения за пленными, полностью было в компетенции коменданта лагеря, и Верку оставалось лишь молча, терпеливо кивать головой.
Однако такая послушность "инженеришки" только подзадоривала Брюгеля. Он вошел во вкус и продолжал перечислять свои требования.
- Мастеров следует уведомить под расписку, что они должны каждый час, нет, каждые полчаса выстраивать своих рабочих и по всей форме производить перекличку. После этого они докладывают дежурному, что все рабочие налицо.
Верк начал испытывать раздражение. То, что в приказном порядке излагал ему эсэсовец, было явной бессмысленностью. Кому нужны столь частые переклички и, тем более, доклады дежурным, да и сами дежурные, если рабочие все время перед глазами мастера, а часовые на вышках следят за передвижением каждого на базе.
- Оберштурмфюрер, - не без издевки вставил Верк, - вы, возможно, забыли, что эти люди нужны мне не для строевых упражнений, а для довольно сложной, кропотливой работы?
Брюгель бросил уничтожающий взгляд на начальника рембазы.
- До тех пор, пока за пленных отвечаю я, вам, гауптман, придется считаться с моими указаниями, даже если они покажутся вам нелепыми. Переклички, доклады каждые полчаса - обязательно!
Тут внимание эсэсовца привлек пленный, шагавший к кладовой с заляпанным черной краской ведром.
- Вот они! - с явно наигранным возмущением воскликнул Брюгель. - Разгуливают у вас совершенно свободно, без надзора. Праздношатающиеся!
- Этот пленный выполняет мой приказ, - спокойно возразил Верк. - Он пишет на стене второй урок. Для пользы дела необходимо, чтобы они выучили хотя бы сотню немецких слов. Всего три урока.
- Уроки... - сварливо пробормотал оберштурмфюрер, провожая пленного недобрым взглядом. - Поможет, как мертвому горчичники. Им нужен более впечатляющий урок. И он будет. Сегодня же...
Ключевский шел в кладовую, у него кончилась краска, а нужно было написать еще почти половину слов второго урока. Юрий заметил, что комендант обратил на него внимание, и, хотя не расслышал ни одного слова, понял, что эсэсовец говорил о нем. Само по себе это не сулило Юрию ничего хорошего, однако он все же не обеспокоился - рядом с Брюгелем стоял технический гауптман, которому работа Юрия понравилась.
Оказалось, девушка-кладовщица ждала его прихода. Глянув в окно, она торопливо произнесла:
- На верстаке в бумажке бутерброд. Съешьте. Сейчас же! И никому ни слова.
Юрий оцепенел - девушка отдавала ему свой завтрак, а может быть, не только завтрак, но и обед, ужин, все, что предназначалось ей на весь день. Как бы защищаясь, он поднял руку с кистью. Это был непроизвольный жест, невольно выразивший охватившие его противоречивые чувства.
- Не надо...
- Берите ешьте! - От тревоги и нетерпения девушка притопнула ногой. - Сразу, здесь...
Она беспокойно взглянула в окно. Знала, чем рискует, и волнение ее нарастало.
А чудаковатый пленный с жетоном № 13 на груди медлил, кусал губы.
- Ешьте, - почти умоляюще крикнула Люба. - Скорее!
- Нет, нет... - затряс головой юноша. - Я один не могу. Товарищи...
Он не может есть один, он должен поделиться с товарищами. Люба была в отчаянии. Все складывалось гораздо сложнее и опаснее, нежели она предполагала, когда решила отдать свой завтрак пленному. По ее предположению, он должен был тут же, в кладовой, проглотить маленький бутерброд, облизать губы и этим уничтожить все следы. Но он оказался не из тех, кто думает только о себе. Как благородно с его стороны - бутербродик с крохотными ломтиками сала делится на три-четыре равных части. Очень трогательно! Но и степень риска, на который отважилась она, сразу увеличивается пропорционально числу его друзей.
Юрий овладел собой. Голод, начавший терзать его при виде хлеба, отступил, как зверь, отогнанный огнем от его жертвы.
- Не надо. - мягко сказал Юрий. - Лучше скажите, где линия фронта. Знаете?
- Наши вышли к Днепру, - встрепенулась Люба. И, почувствовав прилив смелости, снова показала на бутерброд.
- Берите! Ну берите же...
Юрий решился, сделал шаг к верстаку.
- Только газету оставьте. И, пожалуйста, осторожно. Если узнают, мне... - В голосе девушки звучали слезы.
Юрий посмотрел на нее и как-то особенно, одними глазами грустно улыбнулся.
- Не узнают. Помните: вы мне ничего не давали, и я ничего не брал. Спасибо!
Пленный быстро и осторожно завернул бутерброд в тряпицу и сунул в карман: