Сюжет этого сценария подсказан авторам кинорежиссером Павлом Чухраем. - Авт.
По улице немецкого города, прямо по разбитой снарядами и гусеницами танков брусчатой мостовой шел человек в серой вермахтовской форме. Офицерские погоны и нашивки были спороты, а на голове у немца довольно нелепо сидела клетчатая штатская кепчонка.
День был летний, солнечный, но над городом висел туман: это держалась в воздухе известковая пыль от зданий, искалеченных недавними боями и вновь потревоженных только что начавшимися ремонтными работами.
Среди руин копошились немцы и советские солдаты - разгребали обломки. Двое солдат оттащили на носилках в сторону что-то длинное, накрытое брезентом. Человек в клетчатой кепке глянул в ту сторону и ускорил шаг.
Возле афишной тумбы, оклеенной поверх фашистских воззваний плакатами, призывающими строить новую свободную Германию, и распоряжениями советской комендатуры, стоял уличный музыкант. Он был в солдатском серо-зеленом кителе и пилотке; на незрячих глазах - синие очки. Слепой играл на флейте "Хорст Всссель лид" - играл громко и словно с вызовом. У ног его дремала тощая овчарка-поводырь и лежал расстеленный носовой платок с горсткой монет.
Перед музыкантом остановился пожилой советский майор, послушал и спросил укоризненно:
- Ты зачем фашистское играешь, а?.. Зачем фашистскую песню? Нельзя!
Прохожий в клетчатой кепке подошел поближе и перевел музыканту слова майора. Слепой буркнул что-то в ответ и снова приложил флейту к губам. Прохожий пожал плечами, перевел, медленно подбирая слова:
- Он сказал, другие песни не знаю.
Майор постоял в нерешительности, потом тоже пожал плечами и пошел своей дорогой…
Немец в клетчатой кепке шагал уже по другой улице, поглядывая на номера домов. После номера "17" почему-то сразу шел "61". В недоумении немец остановился. Он не сразу понял, что это не "61", а "19" - только опрокинутое, повисшее вниз головой на одном гвозде. Дом № 19 как раз и был нужен.
Встав на цыпочки, немец вернул номер в правильное положение и толкнул дверь подъезда.
Поднявшись по засыпанной битым стеклом лестнице, человек в клетчатой кепке постучался. Дверь квартиры открылась не сразу - даже не открылась, а приоткрылась. Через щелку смотрел на посетителя настороженный женский глаз.
- Лейтенант Онезорг, - назвался немец.
Тогда женщина откинула дверную цепочку. На руках она держала грудного младенца.
В комнате, куда женщина провела Онезорга, было трое мужчин. Один запихивал какие-то пожитки в чемодан, второй наскоро брился, поставив тазик с водой на комод красного дерева, а третий молча слушал гостя.
- Я все думаю: а может, рассказать русским? - вполголоса говорил Онезорг. - А? Как тебе кажется?
- Что рассказать?
- Ну… Где и что мы оставили. Наша команда.
Хозяин комнаты не поверил своим ушам.
- Ты меня разыгрываешь?
- Нет, что ты. Просто хочу посоветоваться, обсудить… Если бы, допустим, пойти вдвоем? Вдвоем как-то легче…
- Ты уже совсем спятил? - Хозяин повернулся к женщине, которая с отрешенным лицом покачивала младенца. - Эмма! Слышишь, что он плетет?
Женщина ничего не ответила. Остальные двое будто и не слышали разговора, продолжали заниматься своим делом. Хозяин комнаты схватил Онезорга за плечи, тряхнул:
- Да они тебя сразу в Сибирь! Будешь гнить в тюрьме, пока не подохнешь!
- Ну почему в Сибирь? - неуверенно запротестовал Онезорг. - Я ведь хочу помочь… Чтоб не гибли невинные люди!
- Пускай гибнут! Наших мало погибло? Так и хочется дать по этой дурацкой роже! - Хозяин даже зубами скрипнул, но взял себя в руки. - Мы все трое уходим на Запад. Мой тебе совет - идем с нами.
- Нет, я останусь, мне надо подумать.
- Думай, думай! Кретин…
Посетитель повернулся к двери, но хозяин окликнул его:
- Ну и вид у тебя! Куда дел фуражку?
- Потерял.
- На, возьми мою. А мне отдай кепку. Мне как раз нужна.
Надо сказать, что хозяин и остальные двое были в штатском - в каких-то случайных, с чужого плеча вещах. Онезорг безропотно отдал свою клетчатую кепочку и получил взамен офицерскую фуражку.
Когда он вышел на лестничную площадку, следом за ним выбежала Эмма - по-прежнему с ребенком на руках.
- Онезорг, ты меня помнишь? Я приходила к Вернеру в лазарет.
- Помню, - кивнул Онезорг.
- Я ведь тоже остаюсь. Он не берет меня с собой. У него там жена, в Гамбурге… Знаешь что? Переезжай ко мне.
- Я? К тебе? - растерялся Онезорг.
- Да, да… Ночью они уйдут, и квартира будет совсем пустая, - торопливо шептала женщина, боясь, что Онезорг не захочет слушать или что ее позовут назад в квартиру. - Сейчас так трудно одной, так страшно, просто невозможно!
- Видишь ли, я…
- Тебе же надо стирать, варить, - перебила его женщина, но вдруг остановилась. - Или у тебя кто-то есть?
- Никого, но я…
- Смотри, что он мне оставил! - снова не дала договорить Эмма. Она достала из лифчика носовой платок, завязанный узелком. Развязав узелок зубами, Эмма показала Онезоргу три серых камешка. - Это алмазы! Если огранить, за них дадут большие деньги!..
Она стала завязывать платок, и Онезорг, воспользовавшись паузой, ответил наконец:
- Нет, нет. Ничего не выйдет… Я сам не знаю, где я буду завтра и вообще, что со мной будет.
Он двинулся вниз по лестнице, а женщина, уже без надежды, шептала ему вслед:
- Может быть, ты не хочешь из-за Труди? Но ты же видел, какой она тихий ребенок. Ни разу не заплакала… И ночью не кричит, дает спать до утра…
Опять Онезорг шел по улице, поглядывая на номера домов. Посреди мостовой стояла армейская полевая кухня и два советских солдата раздавали немцам пищу - по черпаку супа и по ломтю черного хлеба. Голодная, но чинная очередь двигалась быстро. В руках у немцев были кастрюльки, миски, но чаще - фаянсовые или фарфоровые супницы из сервизов. Онезорг потянул носом, посмотрел заинтересованно, но задерживаться не стал.
Ои нашел нужный дом и, войдя в подъезд, стал подниматься по лестнице. До площадки третьего этажа оставалось четыре ступеньки, когда Онезорг вдруг остановился. Замерев на месте, он прислушался к чему-то, потом повернулся и быстро, чуть не бегом, стал спускаться вниз.
Дверь квартиры на третьем этаже с шумом распахнулась, на площадку выскочил солдат с автоматом.
- Стой! - закричал он по-русски. - Стой, стрелять буду!
Онезорг помчался вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Загрохотала автоматная очередь - невыносимо громкая в колодце лестничного пролета. Со звоном посыпались разноцветные осколки: это разлетелся витраж в полукруглом окне над первой площадкой. Но немец уже успел выскочить на улицу. Низко пригнувшись, он побежал вдоль домов и нырнул в проходной двор.
На лестничной площадке старший лейтенант выговаривал солдату:
- Ты зачем стрелял? Шибко нервный?
- Так он побежал, - оправдывался солдат.
- Это ж не тот. Тот длинный, хромой.
- А пускай не бегает!
И снова Онезорг стоял перед чужой дверью. Он осторожно постучался, но никто не открыл. Тогда он постучал громче. Изнутри послышалось:
- Заходите! Открыто,
Онезорг толкнул дверь, прошел через неприбранную прихожую и зашел в комнату, освещенную керосиновой лампой. Лампа была старинная, с красивым зеленым абажуром. И вся комната была заставлена старинной дубовой мебелью. В кресле с высокой спинкой сидел молодой человек в таком же, как у Онезорга, офицерском мундире.
- Руди! - обрадовался он вошедшему, но не встал навстречу. - Возьми стул, садись.
Гость садиться не стал.
- К тебе никто не приходил? Я имею в виду русских.
- Нет…
- А у Шнайдера на квартире засада. Я еле убежал.
- Зачем тебя понесло к этой скотине? - нахмурился человек в кресле.
- Хотел попросить у него чертежи, схемы…
- Да на что они тебе?
Онезорг помотал головой, вытер пот со лба.
- Извини. Я волнуюсь и не с того конца начал. Дело в том, что я решил все рассказать русским - про Шнайдера, про нашу работу… Вернее, почти решил. А теперь не знаю, как быть. Ведь если они хотят арестовать его, так значит, и меня могут? А, плевать! Все равно пойду. Меня это давно грызет, еще с того времени. А теперь просто спать не могу. Лежу и думаю, думаю… А если засну, мне снятся взрывы.
- Время бросать камни и время собирать камни, - пробормотал сидящий б кресле.
- Что?
- Нет, это я так… Руди, ты правильно решил. И ничего они тебе не сделают. Наоборот, спасибо должны сказать.
- Так давай пойдем вместе? - обрадовался Онезорг.
Молодой человек невесело улыбнулся:
- Я бы пошел, честное слово… Если бы мог ходить. Помнишь, в ту ночь, в подвале, солдат меня стукнул прикладом по спине?
- Нет, не помню.
- Стукнул. Тогда я и внимания не обратил, а теперь отказали ноги. Никуда не гожусь, даже встать не могу.
- А я и не знал, - огорчился Онезорг. - Слушай, Вилли, а кто за тобой ухаживает?
- Хозяйка. Хорошая старуха.
- Ужасно, ужасно, - пробормотал гость. - Но может, еще пройдет?
- Может, пройдет, - не стал спорить хозяин. - Руди, у тебя нет чего-нибудь поесть? Хлеба?
- Ничего нету… Хочешь, я тебе денег дам?
- Деньги у меня у самого есть.
Когда за Онезоргом закрылась дверь, Вилли вздохнул и раскрыл лежавшую у него на коленях книгу - толстую, в кожаном переплете и с медными уголками. Полистав страницы, он начал читать вполголоса:
- Всему свое время и время всякой вещи под небом. Время разрушать и время строить. Время разбрасывать камни и время собирать камни. Время войне и время миру…
Возле лютеранской кирхи - бездействующей, потому что в нее угодила авиабомба, - функционировала маленькая толкучка. Спекулянты, в основном подростки, предлагали прохожим сигареты, кусочки сахара, чашечки эрзац-кофе. Сюда пришел и Рудольф Онезорг. Но его не интересовали ни торговцы, ни их соблазнительный товар. Ни на кого не глядя, он прошел в церковь.
К его неудовольствию там не было пусто: мальчишки-спекулянты устроили себе в кирхе что-то вроде штаб-квартиры. Расположившись кто на полу, кто на скамьях, малолетние деятели черного рынка делили выручку, готовили к продаже очередные партии товара, пищали, ссорились, ругались, не обращая никакого внимания па вошедшего. Они были похожи на осмелевших от голода крыс, которых не пугает даже появление человека.
Кто-то резал на кусочки толстый американский шоколад, кто-то проделывал ту же операцию с мылом, а двое, растянув на полу парашют, кроили из шелка носовые платки.
Заморыш лет восьми подошел к Онезоргу и предложил папиросу "Беломор" с привязанной к ней спичкой:
- Десять марок!
Но Онезорг отмахнулся. Он пришел сюда молиться. Чтобы не смотреть на торгующих в храме, он поднял глаза к потолку. Прямо над его головой зиял пролом, виднелось синее чистое небо. Ничто, даже церковная крыша, не мешало его общению с богом.
Глядя в синеву небес, Онезорг стоял и беззвучно шептал слова своей молитвы.
Еще издали Онезорг увидел двухэтажный особняк с красным флагом на крыше - советскую комендатуру. Увидел и невольно замедлил шаг.
К комендатуре подъезжали машины, входили и выходили люди. Онезорга обогнала маленькая яростная толпа: человек семь русских, худых и оборванных, вели, осыпая пинками и подзатыльниками, рослого немца в штатской одежде. Скорее всего, это были бывшие военнопленные, в чьи руки попал кто-то из их мучителей. Здоровенный немец шел быстро; заморенные конвоиры с трудом поспевали за ним, но все равно не отказывали себе в удовольствии подгонять его кулаками. Так они и проследовали в комендатуру.
Онезорг остановился в нерешительности. Он стоял долго. Часовой у входа даже посмотрел на него с подозрением. Собравшись с духом, Онезорг прошел мимо часового в открытую дверь.
- Я хочу говорить с советским комендантом, - сказал Онезорг дежурному офицеру с красной повязкой на рукаве. - Очень поспешное военное дело.
Дежурный оценивающе посмотрел на немца. Серьезное, даже торжественное лицо Онезорга вызывало доверие.
- Пойдемте, - сказал офицер.
Они прошли мимо русских и немцев, ожидающих приема, и дежурный офицер скрылся за дверью комендантского кабинета.
…Комендант, лысоватый коренастый подполковник, сидел за столом и слушал Онезорга. Немец говорил, то и дело спотыкаясь на сложностях чужого языка:
- Один год назад я… э-э… носил службу в шпециальной команде капитана Шнайдер… Через это в России могут гибнуть невиноватые люди… Очень много людей.
- Погодине, - нахмурился подполковник. - Так у нас дело не пойдет. Петр Степаныч, позови переводчика и Кирюшкина.
Дежурный офицер вышел, а комендант сказал:
- Вы сядьте, сядьте. А откуда вы русский язык знаете?
Онезорг, стоявший до этого навытяжку, сел.
- Мой отец и моя мать были прибалтийские немцы. Они приехали на Германию в… э-э… в тысяча девятьсот двадцать одном году.
В комнату вошел лейтенант-переводчик, а за ним очкастый сержант с блокнотом и остро отточенными карандашами.
- Рассказывайте по-немецки, - велел Онезоргу комендант. - Вам будет легче.
И Онезорг во второй раз начал свою историю, по уже по-немецки:
- Год назад я служил в особой саперной команде капитана Шнайдера. По пути отступления нашей армии мы минировали различные объекты, военные и гражданские…
Командующего дивизией, моложавого генерал-майора, комендант перехватил, когда тот уже собирался уезжать. Генерал сидел в камуфлированном "виллисе", а комендант стоял на мостовой и рассказывал:
- Они минировали заводы, вокзалы, театры… Даже больницы… И всюду оставляли мины замедленного действия…
- Погоди. Когда это было? - перебил генерал.
- В августе прошлого года.
- Так эти объекты давно взлетели на воздух.
- В том-то и дело, что нет, товарищ генерал. Если, конечно, верить немцу… Он говорит, там стоят взрывные устройства с замедлением на десять-двенадцать месяцев.
- Это что-то новое, - с сомнением сказал генерал.
Комендант энергично кивнул:
- Вот именно. Ихний командир по фамилии Шнайдер ставил устройства своей собственной конструкции. Этот Шнайдер закоренелый фашист, мерзавец высшей пробы. Расчет у него такой: кончится война, начнется мирная жизнь, люди вернутся на свои места - тогда и пойдет рвать. Он своим минерам так и говорил: "Чтобы вспомнили нас и больше никогда не забывали!".
Водитель и сидевший рядом с ним адъютант голов не поворачивали, но слушали разговор с напряженным вниманием.
- А этот твой немец? - спросил генерал. - Как он тебе показался?
- Затрудняюсь сказать, товарищ генерал… Вроде, не врет, но в душу ведь не залезешь.
- Поедем к тебе. Сам посмотрю па него, - решил генерал и повернулся к адъютанту: - Позвони Харитонову, что я задерживаюсь. Садись, подполковник.
Комендант сел рядом с генералом, и "виллис" тронулся. Сзади ехал пустой "БМВ" коменданта.
- Захватим по дороге дивинжа и кого-нибудь из особистов. - Генерал подпрыгнул вместе с "виллисом" на ухабе. - Комендант! Мостовые надо чинить. Твоя святая обязанность.
Теперь в кабинете коменданта собралось много народу. Рудольф Онезорг стоял посреди комнаты, и со всех сторон на него сыпались вопросы:
- А что привело вас к нам? - спрашивал седой замполит. - Вы немецкий коммунист?
- Я немецкий лейтенант. - Онезорг, естественно, робел от такого количества высших офицеров, но говорил отчетливо и твердо, переводчику легко было переводить за ним. - Ни в какой партии я не состоял.
- Но вы, по-видимому, сочувствуете новой демократической Германии? - продолжал допытываться замполит. Он был настроен к немцу доброжелательно.
- Не знаю… Мне неизвестно, какая она будет. А пока не увидишь своими глазами, как можно судить? Но конечно, я надеюсь на перемены к лучшему.
Этот ответ произвел неблагоприятное впечатление. Замполит нахмурился. "Дивинж", дивизионный инженер, поглядел на генерал-майора:
- Разрешите, товарищ генерал? - Он повернулся к немцу: - Сколько объектов заминировала ваша команда?
Не ожидая перевода, Онезорг ответил по-русски:
- Восемь… Большие фугасы.
- Какой характер взрывных устройств?
- Химические взрыватели, инерционные… - Это Онезорг говорил уже по-немецки. - Магнитные… Все мины ставились на неизвлекаемость. В двух случаях дублировались минами-сюрпризами, которые должны взорвать основной заряд. Взрывные устройства нестандартные, конструкции капитана Шнайдера.
Дивизионный инженер только головой покачал. Со своего места встал майор-особист:
- Разрешите, товарищ генерал? Этого капитана Шнайдера мы как раз разыскиваем. По другим делам. Им занимается старший лейтенант Кудин.
- Вызовите Кудина, - велел генерал и повернулся к Онезоргу: - Вы же прекрасно понимали, что от ваших мин погибнут ни в чем не повинные люди - женщины, дети, может быть… Как у вас рука поднялась?
Глядя в пол, Онезорг ответил:
- Я выполнял приказ. Если бы я отказался…
- Но ты ж мог саботировать! - раздраженно перебил генерал. - Разъединить какой-нибудь проводок. Хотя бы предупредить кого-то из местных. Ты ведь говоришь по-русски!
Онезорг поднял на него глаза:
- Мог… Наверно, мог… Но как бы вам объяснить? На войне человек не ведет себя по-человечески.
- Смотря какой человек, - буркнул комендант.
А Онезорг продолжал:
- Это было как психическая болезнь, как припадок буйства. А теперь я очнулся. Теперь мне стыдно и страшно.
- А вы понимаете, что мы вас можем судить как военного преступника? - спросил молчавший до этого полковник.
Со всех сторон на немца смотрели глаза русских офицеров - жесткие, враждебные, испытующие. Онезорг вытер пот со лба.
- Да. Это я понимаю. Я об этом думал, когда шел сюда.
Приоткрылась дверь. - Товарищ генерал, по вашему вызову прибыл! - На пороге стоял старший лейтенант, тот самый, что отчитывал солдата, стрелявшего в Онезорга. Увидев немца, он даже забыл о субординации. - Поймали все-таки?!
- Он сам пришел, - объяснил комендант.
А особист сразу заинтересовался:
- Ты откуда его знаешь, Кудин?
- Мы дожидались Шнайдера на квартире, товарищ майор, а этот поднимался по лестнице, но до площадки не дошел. Видно, что-то заметил, побежал вниз и скрылся.
- Почему побежали? - резко спросил генерал.
Онезорг развел руками:
- Не могу объяснить. Почувствовал засаду, и ноги сами побежали.
- А как почувствовал? По какому признаку? - допытывался особист.
- Запах русского табака. Махорки.
Генерал хмыкнул, а особист свирепо поглядел на старшего лейтенанта:
- Хорошо ты, Кудин, выполняешь инструкцию! Ладно, потом потолкуем. Что со Шнайдером?
- Вторую неделю не приходит, товарищ майор.