И вдруг в том направлении, где находился патронный завод, в небо поднялась огромная гора. Она росла, становилась всё выше, а потом начала опадать, превращаясь в отдельные глыбы, окутанные пылью.
Тяжёлое дыхание взрыва пронеслось над притихшими домами, резко колыхнуло деревья, ударило в зазвеневшие стёкла окон.
Бастерт вернулся домой, машинально разделся в передней, прошёл в кабинет и лёг ничком на широкий диван.
Казалось, стоит только закрыть глаза - и снова увидишь, как падают, рассыпаясь в воздухе, обломки бетона, брошенные в небо страшной силой взрыва.
Бастерт застонал, потом неожиданно приподнялся и сел,
- Гибнет сила Германии…
Эти слова вырвались непроизвольно, из самой глубины его души. Всё сконцентрировалось в них: и дикая ненависть к советским людям и тщетность надежды на возрождение фашистской Германии. Как он мечтал увидеть её опять сильной, вооружённой, диктующей свою волю другим странам! Теперь нечего даже и думать об этом. Никогда уже не пойдут на восток немецкие солдаты…
Нечем было дышать. Он снял галстук, расстегнул воротничок. Но легче не стало.
Конечно, ему следует покинуть Дорнау. Тут оставаться нельзя. Придётся уехать на запад: там-то уж не взрывают заводов, там он, Бастерт, с его опытом, репутацией ещё может пригодиться. Надо ехать!
Бастерт поднялся, подошёл к шкафу, достал чемодан, осторожно вытер с него пыль, но потом поставил чемодан на место. Нет, так просто уехать он не может. Надо сделать что-то такое, чтобы в Дорнау долго помнили Лео Бастерта. Ярость, накопившаяся в нём за эти месяцы, требовала выхода.
Он снова задумался. Особенно острую ненависть вызывал в нём Бертольд. Грингель. Пожалуй, именно из-за этого молчаливого токаря и произошли все его несчастья.
Да, с Грингелем надо расправиться. Пусть не думают его рабочие, что они могут так вот, совершенно безнаказанно, занимать директорские места. Бастерт уедет из Дорнау, уедет навсегда, но на прощанье крепко хлопнет дверью.
Он выдвинул ящик письменного стола и долго рылся там, пока не нашёл то, что искал. Это был тяжёлый кастет с четырьмя круглыми дырками для пальцев. Бастерт надел его на руку, сжал кулак и оглядел острые шипы. Теперь рука казалась бронированной. Последний раз он надевал этот кастет ещё в студенческие времена. Драться ему, правда, никогда не приходилось. Молодой Лео Бастерт завёл кастет, как и все студенты, больше для шику.
Он представил себе, как острые шипы с размаха рассекают висок Грингеля, и поморщился. Вот уж, действительно, не по нём это занятие. Он положил кастет в карман и брезгливо вытер одеколоном руку.
Неужели придётся самому?..
Несколько минут он стоял, уставившись в одну точку. Потом прошёл на кухню и приказал старухе-экономке созвать господина Брилле.
Старуха, ни о чём не спрашивая, вышла из квартиры. Через полчаса мастер Адам Брилле явился. Невысокий, сутулый, видимо, очень сильный человек, с тусклыми, узко посаженными глазами, выжидающе смотрел на бывшего директора. Он вовсе не был удивлён этим неожиданным вызовом.
Бастерт подумал, что, конечно, этот Брилле - человек жестокий и лучше кого-либо другого справится с таким поручением.
- Бертольда Грингеля необходимо убрать, - говорил Бастерт. - Что из того, что вы выводите из строя станки, - надо вывести из строя человека, который столь самонадеянно руководит сейчас всем заводом! Надо, чтобы рабочие боялись занимать такие посты. Убрать Грингеля я поручаю вам.
Брилле покачал головой:
- Я на это не пойду, господин Бастерт. Слишком опасное дело. Теперь уже создана новая полиция, и, должен вам сказать, там подобраны дельные ребята. Они моментально до всего докопаются, как бы осторожно я ни действовал. Да и в комендатуре тоже не дремлют. Нет, это сейчас - дело неподходящее. Я даже думаю, что и со станками надо прекратить… Уж очень рабочие теперь ко всему присматриваются.
И мастер, стараясь не раздражать бывшего директора, в осторожных выражениях сообщил ему о недавнем собрании. Лицо Бастерта потемнело от гнева. Именно теперь он окончательно убедился в том, что нового директора надо убрать, убрать во что бы то ни стало!
- Я приказываю вам убить Грингеля! - тихо сказал он.
- Нет, господин Бастерт, - любезно ответил Брилле. - Я на это не пойду.
- Хорошо! Тогда я сегодня же кое-что сообщу о вас коменданту.
- Это мне не страшно. Ну, допустим, меня арестуют, а я сразу скажу, что вы хотели убить Грингеля и всё прочее. Посмотрим, где тогда вы очутитесь. Нам нет смысла ссориться. Счастливо оставаться, господин Бастерт.
И Брилле медленно вышел из комнаты. Дверь закрылась тихо-тихо, будто подплыла к косяку.
Бастерт выругался. Всё поведение Брилле говорило о том, что мастер боится, что рабочие стали теперь мощной силой и что такое положение сложилось не только на "Мерседесе", но и по всей советской зоне оккупации. Что же это делается на белом свете! Неужели ему, Лео Бастерту, остаётся признать своё полное поражение, покориться судьбе и уехать на запад?
Нет, так нельзя! Перед отъездом он всё-таки рассчитается с проклятым Грингелем, как ни противно ему самому браться за это дело. Уж теперь, видно, другого ничего не придумаешь.
А хорошо бы взорвать завод, комендатуру, весь город! Да и самому погибнуть… Нет1 Это позорная мысль. Он должен жить! Ещё всё изменится. Надо только запастись терпением. Он хочет жить, но пока там, в его кабинете, сидит этот Грингель, у него не будет ни минуты покоя.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Наступила весна, тёплая, дружная, солнечная. Потянулись на север большие стаи гусей, ожили окрестные леса, с холмов побежали ручьи. Крестьяне Гротдорфа принялись за работу, кто как мог. Почти все они пахали на коровах, да и сами зачастую впрягались в плуг. У большинства не было тягла. Зато впервые в жизни обрабатывали они собственную землю и уж, конечно, не жалели сил.
Лешнер и Марта почти не знали отдыха. Теперь они жили в одном из домиков, где прежде помещались зандеровские служащие. Никогда раньше Эрих даже мечтать не мог ни о чём подобном.
Вечером, вернувшись домой, он засыпал, как убитый, чтобы рано утром снова отправиться в поле. Он работал до седьмого пота и с тоской вспоминал тракторы господина Зандера.
Тракторы… Один из них, поломанный, до сих пор стоял на господском дворе под навесом. Перед тем как убежать, господин управляющий старательно изуродовал машину. Другую в суматохе присвоил богатейший в деревне кулак Якоб Брумбах. Конечно, у него трактора сейчас не получишь, а о ремонте поломанного и думать не приходится: денег ни у кого нет, да и ремонтировать некому.
Тяжело было Лешнеру видеть, как бьются люди на своих делянках, а ещё тяжелее - смотреть на красную морду Брумбаха, наблюдать, как тот выезжает в поле на своих сытых лошадях.
Макс Дальгов приехал в Гротдорф, когда Лешнер уже засеял почти весь свой участок. Эрих очень обрадовался представителю СЕПГ и стал рассказывать ему о жизни в деревне.
- А где тракторы? - первым делом спросил Дальгов.
Выслушав Лешнера, Макс пошёл к Брумбаху. Тот, приветливо улыбаясь, показал почти разрушенную машину. Он в любую минуту готов отдать эту развалину, если только она ещё на что-нибудь годится.
- Так вот, - сказал Дальгов, - во избежание неприятностей верните её поскорее на бывший помещичий двор.
Когда они с Лешнером обошли все поля и вернулись в усадьбу, второй трактор уже оказался на месте. Брумбах привёз машину и поставил её под навес, не скрывая усмешки: чем только люди собираются работать!
Дальгов созвал беднейших крестьян, из тех, что недавно получили наделы, и сказал им:
- Вот что, друзья. Так вы из беды не выберетесь. Надо придумать что-нибудь другое. Мой вам совет: организуйте у себя комитет крестьянской взаимопомощи. Этот комитет будет владеть всем инвентарём бывшего помещика. Сев вы проведёте, это я вижу, но дальше хозяйствовать без машин не сможете. Тракторы необходимо отремонтировать. Вы доставите их в Дорнау, а там уж мы всё устроим. Рассчитайте также, какое количество удобрений вам понадобится, иначе тут у вас ничего не уродится..
Дальгов уверенно учил крестьян хозяйствовать, будто сам он всю жизнь трудился на этой неплодородной, красноватой земле. Крестьяне слушали и удивлялись: откуда этот высокий красивый человек так хорошо знает их нужды?
- Раздел помещичьих владений - это не конец, а только начало демократических преобразований, - прощаясь, говорил Дальгов. - Реформу надо закрепить. Вот выберете комитет крестьянской взаимопомощи, и пусть председатель приедет ко мне, мы вместе подумаем, как помочь вам.
На следующий день бургомистр общины Гротдорфа Иоганн Зибель созвал народ. Собрание продолжалось недолго: слишком горячая была пора. Эрих Лешнер внёс предложение образовать комитет крестьянской взаимопомощи. За создание комитета голосовали все, даже Брумбах.
Начались выборы. Первой кандидатурой кто-то выставил Брумбаха, вторым шёл Лешнер.
- Брумбах хорошо знает хозяйство, - говорили в толпе, - он-то уж сумеет руководить комитетом.
- Этот ваш Брумбах о себе в первую очередь позаботится! - возражали другие. - Нужен такой, чтобы сам из бедняков был.
Голосовали открыто, поднятием рук. Лешнер получил большинство голосов: его единодушно поддержали все те, кто некогда просиживал долгие осенние вечера в сторожке лесника.
Брумбаха тоже избрали, но председателем всё же стал Лешнер. Казалось, это вполне удовлетворило старого Брумбаха. Во всяком случае, он не преминул поздравить Лешнера с избранием. Кроме них выбрали ещё Вальтера Шильда.
Первым делом Лешнер составил опись машин, обнаруженных в помещичьих усадьбах. Если бы все они были исправны, сев удалось бы закончить очень быстро. Но пока рассчитывать на машины не приходилось.
Брумбах предложил просто продать этот хлам, а на вырученные деньги купить две-три пары лошадей. В первый момент Лешнеру предложение понравилось, но потом он понял, что так хозяйничать нельзя. Конечно, отремонтировать машины сложнее, чем продать, но зато в случае успеха комитет будет располагать тракторами и настоящим инвентарём.
Брумбах и с этим согласился. Вообще он менял свои мнения очень быстро. Вальтер Шильд с первого же дня отнёсся к его деятельности недоверчиво. С богатеем следует вести себя осторожно. Такие люди способны на любую каверзу.
Лешнер решил повидаться с Дальговым и Михаэлисом, чтобы выяснить, на какую помощь можно рассчитывать в городе. Ясным апрельским утром он появился в здании городской организации СЕПГ.
- Ну, как ваш комитет? - спросил Дальгов.
- Комитет уже действует! - постарался бодрым тоном ответить Лешнер.
- Кого выбрали?
- Вальтера Шильда, Брумбаха и меня.
- Брумбаха?
- Да, именно его.
- Хорош общественник! - рассмеялся Дальгов. - Что же он у вас там делает?
- Работает, - неохотно ответил Лешнер, неожиданно почувствовав стыд за односельчан, которые выбрали в комитет кулака.
- Ну, ну, пусть работает, - снова усмехнулся Макс. - Только вы хорошенько за ним присматривайте. Помощь должны получить в первую очередь бедняки. Комитет создан не для таких, как Брумбах. Тащите сюда оба ваших трактора, а также все сломанные машины. Здесь вам их отремонтируют. Работа будет производиться в кредит. Ландрату уже отпущены специальные ассигнования. А вы подумайте сейчас о том, как бы побольше засеять. Если в этом году удастся собрать хороший урожай, всем вам будет значительно легче. Больше производить - лучше жить, такой у нас сейчас лозунг. А осенью получите удобрений вдоволь.
Лешнер зашёл ещё в магистрат, поговорил с Михаэлисом, потом вернулся домой и рассказал в комитете о своих городских беседах. Брумбах страшно заволновался.
- Не дам я ремонтировать в городе машины! - закричал он. - Они там реквизируют их и отправят в Советский Союз вместо репараций. Я-то знаю, русские подобных машин и не видели!
- Что же ты предлагаешь? - спросил Шильд.
- Отремонтировать самим или продать.
- Тракторы мы сами не отремонтируем. Их надо отправить на завод.
Шильд говорил твёрдо, стараясь скрыть волнение. А что, если этот Брумбах окажется прав, ведь тогда за отданные машины придётся перед всем народом отвечать.
- Глупости! - прекратил их спор Лешнер. - Я беру это на свою ответственность.
- Да? - закричал Брумбах. - А чем ты ответишь, когда машины пропадут? Ты что, никак уже разбогател?
- Таким богатым, как ты, я ещё не стал, - ответил Лешнер. - Но бояться смешно. Оккупационные власти не меньше нас заинтересованы в том, чтобы в зоне было больше хлеба, чтобы люди жили лучше.
- Трогательное единение! - иронизировал Брумбах.
- Послушай, друг, - возразил Лешнер. - Если тебе не нравится майор из комендатуры, можешь свои мысли держать при себе. А только не будь тут русских, никогда бы мне не сеять на своём участке. Ты за свою землицу боишься, потому и говоришь так.
- Да нет, ты меня неправильно понял. Я только одного хочу, - чтобы всей общине было лучше, - сразу же сдался Брумбах.
- Знаю я твои заботы, - не унимался Лешнер. - Позаботился волк о ягнятах!
- Бессмысленный разговор! - возмутился Брумбах. - Можете везти эти тракторы, куда хотите! Я считал своим долгом вас предупредить, а там поступайте, как знаете.
Оба разбитых трактора отправили в город. Михаэлис приказал доставить их на пустырь у ремонтного завода "Мерседес".
Лешнер так и сделал.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Первое мая в комендатуре Дорнау отпраздновали пышно. Утром состоялись спортивные соревнования. После торжественного обеда бойцы направились в зал смотреть новый фильм. А полковник Чайка пошёл к Соколовым, где его давно уже ждали.
У Соколовых собрались все офицеры. Настоящее грузинское "Напареули" подняло настроение. За столом ни на минуту не прекращался весёлый, непринуждённый разговор.
На вечер в городском театре был назначен концерт прибывшего в Дорнау ансамбля красноармейской песни и пляски, и потому часам к шести гости стали расходиться.
В столовой остались только полковник Чайка, майор Савченко, лейтенант Дробот и хозяин. Сегодня впервые офицеры надели парадную форму. На груди у них сияли ордена. Сидя у невысокого круглого столика, они курили, потягивали прозрачное вино и вспоминали утреннюю демонстрацию.
Неожиданно Чайка вынул из кармана и показал офицерам небольшую фотографию. Маленькая ясноглазая девочка серьёзно и в то же время чуть-чуть лукаво смотрела на большую куклу.
- Вот, сразу трёхлетняя дочка у меня появилась, - сказал полковник, думая о письме Марии и не видя ничего, кроме больших ясных детских глаз.
Наступило недолгое, чуть неловкое молчание.
- Да, - продолжал Чайка. - Уже второй раз мы празднуем Первое мая вдали от Родины.
В словах его прозвучала затаённая печаль. Каждому было понятно желание полковника очутиться сейчас дома, в кругу семьи.
- Сегодня Кривонос предлагал устроить праздничный салют, - рассмеялся Соколов.
Они снова помолчали. Затем заговорил Дробот:
- Удивительная всё-таки штука - жизнь!.. Ведь подумать только, что всего год назад в этот день мы ещё дрались за Берлин. Помните, какие все были усталые, пропылённые, злые! Бригада готовилась тогда к последнему удару, и каждый жил только одной мыслью - добить врага. Прошёл год. И вот я сижу с помпотехом бригады и инструктором политотдела. Одеты мы в парадную форму и готовимся идти… Тьфу ты, чёрт! Год тому назад сказать такое!.. Сидим мы в немецком городе Дорнау и готовимся идти на концерт в городской театр, куда приглашены и немцы. Да если вспомнить, что они в сорок первом напали на нас…
- Вот это уж напоминает Валины разговорчики, - отметил Чайка.
- Очень медленно меняются немцы, товарищ полковник.
- Это правда, но немцы немцам - рознь, и вы это прекрасно знаете. Сегодня у нас на концерте будут представители демократических организаций. Они ненавидели Гитлера и понимают, что освобождение от фашизма им принесли именно мы. Мы вселили в них надежду на процветание их родины. И немецкому трудовому народу близка и понятна наша политика. Мы пришли в гитлеровскую Германию с боями, а уйдём из демократической Германии, как друзья…
Все задумались над последними словами полковника, но сам Чайка неожиданно спохватился:
- Кстати, Соколов, как поживает ваша знаменитая актриса?
- Эдит Гартман?
- Да.
- Скоро вы её увидите на сцене.
- А вы не знаете, её что-нибудь связывало с эсэсовцем Зандером?
- Зандер был офицером гестапо, наблюдавшим за Эдит Гартман после того, как её выслали из Берлина в Дорнау. Как я понимаю, это люди, глубоко чуждые друг другу.
- Вы знаете, - вмешался в разговор Савченко, - тут действительно очень трудно выявить враждебный элемент. Ведь что получается, сколько крестьян было запугано всякими страшными записками, а мы до сих пор так никого из авторов анонимок и не разыскали. Правда, этими угрозами всё дело и ограничилось.
- Неизвестно, ограничилось ли, - заметил полковник, вспоминая об авариях на "Мерседесе".
- Зацепиться бы хоть за одну ниточку, - говорил Савченко, - тогда мы бы весь клубок распутали. Осторожно действуют, чёрт их подери!
- Так вы говорите, что Эдит Гартман уже начала работать в театре? - поинтересовался полковник.
- Да, начала. Макс Дальгов и Любовь Павловна стали у них в труппе чуть ли не главными консультантами.
- Подождите, - предупредил Дробот, - эта Гартман ещё вам наделает хлопот!
- За театр отвечаю я! - резко возразил ему Соколов, не любивший, когда кто-нибудь вмешивался в его дела.
- Вот и хорошо…
Полковник по очереди посмотрел на офицеров и рассмеялся:
- Налейте-ка, Соколов. На сегодня деловые разговоры запрещаю!
В столовую вошла Люба. Она взяла на себя хлопоты, связанные с сегодняшним концертом, и потому казалась сейчас очень озабоченной.
- Замучил меня сегодня Зигфрид Горн, - пожаловалась она. - Весь город стремится попасть на концерт.
- Что ж, желание вполне понятное, - сказал Чайка. - Впервые в Дорнау выступают советские артисты. Мы вам, Любовь Павловна, когда-нибудь сюда Центральный театр Красной Армии выпишем. Так вот, друзья, - продолжал полковник, - я предлагаю выпить по последней рюмке за наших жён. Доброе вино - "Напареули". Ваше здоровье, Любовь Павловна!
- Спасибо, - чокнулась с ним Люба.
- Вот и всё, - сказал Чайка. - Хорошо как! Словно в родной семье праздник провёл. Очень благодарен, Любушка.
Двери столовой широко открылись, и все увидели на пороге Валю, которая ради сегодняшнего концерта сменила свою обычную форму на яркое весеннее платье. Эффект превзошёл её собственные ожидания. В таком наряде она была очень хороша. Поняв это по выражению лиц, Валя даже зарделась от удовольствия.
- Отлично! - сказал Чайка. - Ну, Валюша, быть тебе сегодня моей дамой. Переводчик всегда должен находиться при командире. Так что ж, товарищи офицеры, пошли? Сейчас артисты приедут. Надо их встретить. Ещё раз благодарю, Любовь Павловна. Капитан за вами зайдёт. А за тобой, егоза, - обратился он к Вале, - я уж заходить не буду. Придёшь с Соколовыми.
Офицеры вышли, и некоторое время в комнате царило молчание. Потом Валя подошла к зеркалу, осмотрела себя со всех сторон и сказала: