Примечательно, что в романах конца 50-х - начала 60-х годов усиливается тенденция к показу воспитательной роли коллектива, к раскрытию моральных аспектов труда. Автор не скрывает серьёзных трудностей на этом пути. Воспитывать - значит бороться за чистоту, интеллигентность человеческих взаимоотношений, за добросовестность в груде. И почти всегда Вадим Собко ставит своих героев в экстремальные условия, повышая требовательность к духовному потенциалу личности, обостряя конфликты. С этой точки зрения "Дело прокурора Малахова", "Матвеевский залив" и особенно "Суровый друг", произведения различные по объектам исследования, отражают целый мир становления, идейной закалки молодого современника, утверждают высокие нравственные ценности, идеалы будущего.
Нравственная проблематика, формирование новой, социалистической личности - в центре повествования последних романов Вадима Собко "Лихобор" (1974) и "Ключ" (1978). Сфера художественных поисков романиста здесь значительно расширена за счёт глубокого проникновения во внутренний мир человека, более тщательного раскрытия гражданственных и партийных позиций нашего современника.
В романе "Лихобор", удостоенном Государственной премии УССР имени Т. Г. Шевченко, на примере деятельности рабочих киевского авиазавода созданы правдивые, словно выхваченные из жизни характеры героев. Главное действующее лицо - молодой рабочий Лука Лихобор, человек сложной судьбы, черпающий силу и мужество для творческих дерзаний из нелёгкой, но прекрасной своим героизмом чаши жизни отца-воина, ветерана труда, работавшего до войны на заводе, тяжело раненного в боях танкиста, навсегда прикованного к госпитальной койке.
В "Лихоборе" чётко проявилась одна из основных особенностей творчества Вадима Собко: роман пронизан памятью о войне. Поэтому и трудовой подвиг оценивается современниками не иначе как высшей мерой подвига фронтовика. Следует сказать, что и художественная палитра романа в обрисовке характеров и обстоятельств, вне всякого сомнения, богаче, чем в романах "Покой нам только снится" и "Белое пламя".
Неожиданным для критики и читателей как по содержанию, так и по форте оказался роман В. Собко "Ключ" - в немалой степени поисковый, экспериментальный роман. Однако он вполне отвечает манере Собко-эпика, одного из видных мастеров украинской советской прозы. Психологически тонко обосновывает писатель мысль, что человек, воспитывающийся в коллективе на лучших традициях рабочего класса, непременно станет нужным и полезным обществу.
Как точно заметил академик И. К. Белодед, в самом названии произведения заложена метафора, которая как бы "развёртывается писателем: ключ к успехам в жизни… в социальном прогрессе, в знаниях, которые нужно приобретать ежеминутно, в духовном богатстве человека, коллектива" .
Нельзя не упомянуть ещё об одной грани дарования В. Собко - драматургии. Его драмы - это рассказы о героизме советского народа в Великой Отечественной войне, от боёв за Киев ("Голосеевская осень", "Киевская тетрадь") и до завершающих битв с фашизмом ("Максим Шайтан", "Далёкие окна", "За вторым фронтом"). Ряд пьес посвящён международным темам ("Сто миллионов", "Жизнь начинается снова", "Комендант Берлина"). Включённые в репертуар многих театров страны, пьесы В. Собко внесли значительный вклад в становление и развитие украинской советской драматургии.
В произведениях В. Собко всегда было немало неожиданного в сюжете, в способе создания характера рабочего человека как труженика и гражданина, патриота и интернационалиста, - иногда здесь проявлялась назидательность в детализации поступков, и это нередко вызывало кое у кого непонимание замысла в целом, ведущей тенденции в обрисовке образа рабочего. Но В. Собко упорно не отказывался от своей манеры остросюжетного восприятия действительности, изображения человека в действии. Он сумел воплотить в лучших своих героях черты, присущие советскому рабочему классу на разных этапах социалистического строительства. Они, герои, утверждают гражданский пафос и непримиримость к недостаткам.
Вчитываясь снова и снова в материалы XXVI съезда КПСС, где с такой большой заботой говорится о формировании нового человека, мы возвращаемся к произведениям литературы, в которых перед нами предстаёт образ рабочего, труженика. Конечно же, среди них надлежащее место по праву занимают романы и повести В. Собко. Писатель, вооружённый творческим опытом и знанием жизни рабочего класса, художественно раскрывает "производственную" тему в широких социальных, моральных, духовных измерениях.
Вадим Николаевич Собко остался в нашей памяти как неутолимый труженик пера. Он работал много и самоотверженно. Его вдохновляла сама жизнь, современность. Книги писателя, так же как и его герои - рабочие, воины - борются за прекрасный коммунистический идеал, против всех носителей зла, эгоизма, против косности и равнодушия, против узости взглядов на жизнь и недальновидности тех, кто, по статуту и по долгу, обязан смотреть вперёд. Всё его творчество обращено к людям труда и пронизано идеями интернационализма, братской дружбы трудящихся.
Жизнь и деятельность писателя-коммуниста - пример беззаветного служения Родине. Произведения украинского писателя ныне известны всесоюзному и зарубежному читателю. Лучшие из них опубликованы не только на языках народов СССР, но и на немецком, чешском, болгарском, польском, французском, английском.
Лауреат Государственных премий СССР и УССР, Вадим Собко много сделал для развития многонациональной советской литературы. Его книги пришлись по душе многим читателям во всех уголках нашей страны.
Л.Г.Логвиненко
ЗАЛОГ МИРА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Десятого мая 1945 года танковая бригада покидала Дорнау. Тяжёлые машины неторопливо выползали из широких ворот бывших кавалерийских казарм и выстраивались вдоль окаймлённой старыми липами площади. Глухо гудели мощные моторы, тарахтели по брусчатке сверкающие на солнце гусеницы, весело перекликались танкисты, и ветер, слетая с окрестных холмов, шумел в молодой листве. Город сразу наполнился разноголосыми звуками.
Офицеры в новых гимнастёрках с ещё непривычными для глаза золотыми погонами прохаживались вдоль строя машин. Медленно переходили они от экипажа к экипажу, в последний раз проверяя готовность бригады к маршу. Свежая зелёная краска скрыла следы, оставленные осколками и снарядами на мощной броне, и сейчас на ней чётко выделялись белые пятиконечные звёзды, означавшие количество уничтоженных неприятельских танков. Красные флажки трепетали над башнями. Длинные орудия, вытянувшие далеко вперёд свои жерла, были закрыты новыми брезентовыми чехлами.
Неожиданно зазвучал баян, на другом конце площади отозвалась лихая песня. Где-то раздался дружный взрыв хохота, послышались оживлённые возгласы, а затем, покрывая все остальные звуки, загремел оркестр. Задорная мелодия разлилась по площади, и танкисты пошли в пляс, зачастили каблуками по серой брусчатке.
Весеннее солнце плыло над Дорнау. Ровный, аккуратный, с прямыми, чистенькими улицами, обсаженными липами и клёнами, город лежал между холмами, будто торт, нарезанный старательной хозяйкой. Впрочем, кое-где на окраинах эта размеренная правильность городского пейзажа была нарушена. Казалось, кто-то раздавил огромным кулаком целые кварталы, превратив их в зловещие развалины, от которых теперь несло гарью и трупным запахом.
Жители города с утра толпились на тротуарах, рассматривая танки и высказывая различные предположения относительно ухода советской части.
Это событие обсуждалось не только немцами. Танкисты, прохаживаясь между машинами, нет-нет да и заговаривали о том же. Никто не знал, куда направляется бригада, но тем не менее все готовились к дальнему по-
Назначенный два дня назад комендантов города помощник командира бригады по технической части полковник Чайка хорошо понимал, что новая его служба будет мало походить на прежнюю. Теперь придётся иметь дело с немцами не на поле боя, а в мирной жизни. И это, видимо, будет труднее, чем на фронте. Придётся испытать себя и в роли политработника, и в роли хозяйственника, и - дипломата.
Полковник Чайка приступил к исполнению своих новых обязанностей с нескрываемым интересом. Ему нравились трудные, большие задачи, над решением которых иной раз приходится поломать голову.
Инструктору политотдела капитану Соколову, наоборот, очень не хотелось оставаться в Дорнау. Теперь уж, конечно, придётся надолго распроститься с мечтой о Москве. Дёрнула же его нелёгкая изучить так хорошо немецкий язык! Вот и оставайся теперь в Германии, надолго забудь свои мечты об академии, живи здесь один, вдали от Любы. Затянувшаяся разлука с женой, пожалуй, огорчала его больше всего. Теперь уже трудно сказать, когда им суждено снова увидеться.
Однако ни на одну минуту капитан не поддался желанию обратиться к командованию с рапортом. Ещё до войны, будучи секретарём райкома комсомола, он привык безоговорочно выполнять самые неожиданные и трудные поручения. Он отчётливо представлял себе государственную важность порученного ему дела, смысл своего назначения. Даже сейчас, в минуту расставания с товарищами, он уже размышлял о том, как придётся вести себя в новых условиях и за что следует взяться в первую очередь.
На прощанье все офицеры собрались в большом зале того самого здания, где до сегодняшнего дня размещался штаб бригады. Теперь здесь расположится комендатура. На длинном столе в высоких бокалах со старинными вензелями пенилось искристое вино.
В небольшом немецком городке Дорнау, затерянном в горах Саксонии, боевые друзья прощались после великой победоносной войны.
Когда-то ещё придётся встретиться!
Приближался назначенный час. Ещё несколько дружеских слов, снова напутствия, пожелания, крепкие рукопожатия, и вот уже прозвучал последний приказ командира бригады, отданный в городе Дорнау.
Головной танк круто развернулся на ровной брусчатке и загромыхал вдоль улицы. Одна за другой двинулись к остальные машины.
С балкона комендатуры капитан Соколов долго смотрел на уходящие машины. Вот проходят они, его боевые друзья, и кто знает, когда ещё придётся увидеться с ними! А танки идут и идут по неширокой улице, и немцы останавливаются на тротуаре и провожают взглядом тяжёлые боевые машины. За танками потянулись грузовики с мотопехотой, с бригадным хозяйством. Последней идёт открытая легковая машина командира бригады, который приветливо машет рукой остающимся товарищам. Автомобиль ускоряет ход. И вот уже исчезли, словно растаяли в просторах дальних дорог, боевые машины и боевые друзья. Площадь опустела.
Соколов почувствовал, как на город опустилась давящая, плотная тишина. Будто лежала она на окрестных холмах и ждала лишь той минуты, когда уйдёт бригада, чтобы навалиться на улицы, на дома, на людей, - да такая тяжёлая и гнетущая, что трудно было дышать и хотелось расстегнуть ворот.
Соколов прислушался. Откуда-то издалека ещё доносится гул моторов… Нет… Это только показалось. Ничто уже не нарушит покоя в тихом городе Дорнау. Даже ветер затих. Даже липы не шелестят своими клейкими, нежно-зелёными листьями.
Капитан вернулся в зал. Никого… Только где-то наверху раздаются неторопливые, деловитые шаги. Это, наверно, сержант Кривонос ходит по комнатам верхнего этажа и наводит порядок в хозяйстве роты.
Соколов прошёл в кабинет коменданта. Полковник сидел за столом и, придерживая левой рукой словарь, читал немецкий справочник по экономике Саксонии. Заметив капитана, полковник отложил книгу и улыбнулся.
- Ну вот и попрощались, - сказал он, взглянув на помрачневшего Соколова. - В чём дело, капитан?
- Уж очень резкая перемена… - признался Соколов.
- Да, - согласился полковник, - войну мы выиграли. А теперь надо выиграть длительный, прочный мир.
Он встал и, прохаживаясь по комнате, продолжал говорить, словно размышляя вслух:
- Демократическая Германия - это залог мира в Европе, и способствовать её созданию - дело, понятно, нелёгкое. Скоро в нашей зоне оккупации возникнут различные партии, всевозможные культурные и профессиональные организации, появятся газеты, - Полковник остановился перед Соколовым и посмотрел в его чёрные глаза. - Действовать будем сообща, - продолжал он, - но помогать развитию всех демократических организаций будете именно вы.
Полковник снова зашагал по кабинету, продолжая делиться с капитаном своими мыслями:
- Задача перед нами поставлена, как видите, трудная и почётная. Справимся - честь нам и слава! Не сумеем выполнить дело, которое нам сейчас доверили, - значит, и офицерами Советской Армии недостойны называться. Некоторые мыслят так: офицер - это только воин. Но советский офицер, офицер Вооружённых Сил Советского Союза, - это прежде всего носитель самых передовых идей нашего времени.
Полковник умолк. Соколов, который имел только самое общее представление о характере своей будущей деятельности, подумал, что ему, пожалуй, придётся здесь даже потруднее, чем он предполагал. И снова его охватила печаль, вызванная прощанием с товарищами. Далека, ох, как далека отсюда Родина!..
Словно догадавшись о мыслях Соколова, полковник не спеша подошёл к радиоприёмнику и включил его. Спокойный низкий голос московского диктора, тот самый голос, к которому все эти годы с таким волнением прислушивались советские люди, наполнил комнату.
За тысячу километров от города Дорнау жила напряжённой, деятельной жизнью могучая, великая страна. За тысячу километров отсюда спокойно билось её сердце. И хотя необъятные просторы пролегли между маленьким, аккуратным саксонским городком и далёкой столицей Советского Союза, Соколов внезапно ощутил, что Москва совсем-совсем близко.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вместе с несколькими десятками тысяч других заключённых Лекс Михаэлис до конца апреля 1945 года находился в концентрационном лагере Заксенгаузен. Узники были отрезаны от всего мира, и, конечно, им не говорили о наступлении советских войск. Но заключённые и без того заметили охватившее охрану беспокойство, а в последние дни до них стали доноситься звуки канонады.
Приближение фронта наполняло сердца измученных людей надеждой на близкое освобождение и одновременно вселяло страх. Лекс Михаэлис, как и многие другие, прекрасно понимал, что в последнюю минуту эсэсовцы могут перебить всех заключённых, а уж коммунистов-то прежде всего.
Но в одно прекрасное утро необычная тишина, царившая в лагере, поразила заключённых: оказалось, что вся охрана лагеря внезапно исчезла. Осторожно, ещё не веря в своё избавление, потянулись за ворога первые смельчаки: основная масса всё ещё боялась выйти за ограду.
Весь день прошёл в спорах и догадках. К вечеру по шоссе быстро промчались в западном направлении последние грузовики, наполненные перепуганными эсэсовцами, а вслед за ними около ворот появился советский танк.
К этому моменту Лекс Михаэлис был уже далеко. При первой же возможности он поспешил уйти. Выйдя за проволоку, Михаэлис с наслаждением сорвал с пиджака опостылевший лагерный номер и сразу превратился в обыкновенного измождённого и оборванного человека. Множество таких людей двигалось в те дни по дорогам Германии.
Без всяких приключений - при случае на попутных машинах, а чаще всего пешком - добрался Лекс до своего родного города Дорнау.
Гитлеровцы бросили Михаэлиса в концентрационный лагерь шесть лет назад. Это было накануне нападения на Польшу. В те дни гестаповцы провели основательную чистку населения, стремясь изъять всех, кто когда-либо сочувствовал коммунистам.
Михаэлис уже давно интересовал гестаповцев. Они хорошо знали, что до запрещения компартии он был активным её членом. Правда, потом этот мастер завода "Мерседес" как будто бы совершенно отошёл от политической деятельности и никаких прямых улик против него не было, но штурмбанфюрер Зандер всё же подозревал, что Михаэлис ведёт подпольную работу.
И это действительно было так. Недаром на заводе время от времени появлялись листовки, призывавшие рабочих бороться против фашизма. Когда такая листовка попадала к Зандеру, он приходил в бешенство. Вот почему Леке в конце концов и предстал перед штурмбанфюрером. Конечно, мастер ни в чём не признался, но со свободой ему пришлось распроститься надолго.
Шесть долгих лет провёл в концлагере Лекс Михаэлис. Казалось, весь мир забыл о нём. Он не знал, что делается в родном Дорнау, что стало с его женой Матильдой; он не знал даже, жива ли она. Ни одной весточки, ни одной строчки не дошло до Михаэлиса за все эти страшные годы.
И вот теперь, стараясь сдержать всё нарастающее волнение, шёл он по Кверштрассе, приближаясь к дому, в котором некогда жил.
Как можно скорее пройти последний квартал; как можно скорее открыть дверь второго подъезда и подняться к себе на третий этаж! А вдруг его квартира сохранилась? А может быть, Матильда жива?
Открыв тяжёлую входную дверь, Михаэлис почувствовал, что его покинули последние силы. Пришлось долго стоять на площадке, ожидая, пока уймётся сердце. Потом медленно, ступенька за ступенькой, он стал подниматься по лестнице.
Ничто как будто не изменилось здесь за время его отсутствия. На дверях висели знакомые таблички. По-прежнему блестели кнопки звонков и автоматических выключателей.
Он остановился на верхней площадке и долго не решался взглянуть на дверь своей квартиры. Потом всё же отважился и даже улыбнулся от радости: табличка с его именем висела на своём старом месте. Как и прежде, она была начищена до зеркального блеска. Краска на двери около медных винтов была слегка поцарапана: видно, табличку привинтили совсем недавно.
Он надавил кнопку, но привычного звонка не последовало. Тогда Лекс постучал, и сразу же где-то в глубине квартиры послышались шаги.
- Кто? - спросил женский голос.
У Михаэлиса перехватило дыхание. Он не мог вымолвить ни слова. Дрожащей рукой Лекс снова постучал в дверь. Вопрос повторился:
- Кто?
- Откройте!
Михаэлису казалось, что он кричит, в действительности же только хриплый шёпот слетел с его губ.
Дверь отворилась, Лекс Михаэлис увидел жену. Да, это, конечно, она. Изменившаяся, постаревшая, но это она, Матильда!
В первую минуту она не узнала мужа. Да и трудно было узнать в этом сутулом, грязном, заросшем рыжеватой щетиной оборванце всегда подтянутого, аккуратного, чисто выбритого мастера завода "Мерседес" Лекса Михаэлиса.
- Это я… - сказал он, растерянно улыбаясь.
Ока побледнела, схватилась за косяк, потом всё же овладела собой, и на губах её тоже появилась робкая улыбка.
- Я ждала тебя. Входи, Лекс, - тихо сказала она.
Многое пришлось испытать Матильде Михаэлис за эти шесть лет. После ареста мужа с большим трудом устроилась она сиделкой в городскую больницу. Ночи напролёт дежурила, выполняла тяжкую, изнурительную работу, но не поддавалась отчаянию. В работе проходили дни, месяцы. А потом её всё-таки выгнали из больницы, как жену заключённого, и пришлось жить уже совсем впроголодь, продавая вещи или время от времени прирабатывая стиркой.
Но всё же не угасла в её сердце надежда. Бывало, в скорбном раздумье подходила она к шкафу, где по-прежнему висели костюм и летний плащ мужа, и пыталась вообразить своего Лекса снова таким же красивым и представительным, каким он был прежде.