Сейчас Михаэлис с удивлением рассматривал свой старый костюм.
- Как же ты ухитрилась сохранить всё это? - восхищённый, спросил он.
- Понимаешь, Лекс, мне всегда казалось, что стоит только продать твои вещи, как оборвётся последняя связывающая нас ниточка.
Матильда всё ещё не верила в своё счастье и теперь, поминутно выходя на кухню, старалась как можно скорее снова убедиться в том, что Лекс тут, что он вернулся и что это ей не приснилось.
Отвечая на бесчисленные расспросы мужа и сама рассказывая о своих злоключениях, она ухитрилась вскипятить воду для бритья, почистила костюм, достала бельё. Она суетилась, радостная, возбуждённая, но в голове её непрестанно мелькала мысль: а что будет, когда Лекс сядет к столу? Ведь всё, что у неё есть, - это кусок хлеба, полученный по старой карточке. Ничего больше! Магазины ещё не открылись, да и новых карточек пока не выдали. Чем же она его накормит?
А Лекс помылся, побрился и теперь рассматривал в зеркале своё похудевшее, вытянувшееся лицо с широко открытыми, чуть печальными глазами много перестрадавшего человека. Костюм висел на нём, как на вешалке, но это его не огорчало.
Когда он сел к столу, Матильда поставила перед ним стакан суррогатного кофе и положила на тарелку свой единственный кусок серого, будто из опилок выпеченного хлеба. Она виновато улыбнулась, ставя тарелку на стол, и Лекс сразу всё понял.
Он привлёк к себе жену, крепко поцеловал её и сказал:
- Боже мой, как я тебя люблю!.. Не горюй, Тильди, будем надеяться, что скоро в Германии хлеба будет вдоволь.
С этими словами он отрезал себе кусочек, а остальное отодвинул в сторону.
- Что будет теперь с Германией? Что будет со всеми нами, Лекс? - спросила она.
- Не знаю, Тильда, этого я пока не знаю, - задумчиво ответил Михаэлис.
Что же будет теперь с Германией? - этот вопрос волновал Михаэлиса уже давно, но теперь его надо было решать без промедления.
Долго сидел он, задумавшись, у стола, и Матильда притихла где-то в уголке, ощущая важность этой минуты, боясь нарушить течение мыслей мужа. О чём он думает сейчас? Наверное, о чём-то очень тревожном, но радостном. Вот так всю жизнь с ним - никогда не бывает покоя! Даже в день возвращения из лагеря, в день спасения, не может оставаться спокойным, беззаботным. Завтра будем думать о делах и о будущем! Завтра!
Нет, видимо, не удастся отложить это дело на завтра. Вот он уже встал, прошёлся по комнате. Матильда знает не только выражение его лица, но и каждое движение. Он не усидит ни одной минуты без дела.
- Ты не знаешь, - послышался тихий голос, - Бертольд Грингель в городе?
- Кажется, да.
- Очень хорошо. А Дидермайер?
- Не знаю.
- А Ганс Нушке?
- Нет, он погиб на фронте.
- Ты не хочешь пойти погулять?
Матильда внимательно посмотрела на мужа.
- Может быть, лучше я приглашу их всех сюда? - несмело сказала она.
Лекс рассмеялся:
- Чего ты боишься? Теперь нам бояться нечего. Кажется, пришла именно та минута, когда надо показать всему миру, что в Германии тоже есть честные люди.
- Это не опасно, Лекс?
- Раньше у нас быть честным человеком всегда было опасно, - улыбнулся он, - думаю, что теперь эта опасность миновала. Ты понимаешь, у меня появилось чувство ответственности за всё, что происходит в нашем городе…
- При чём здесь ты?
- Сам не знаю, но чувство это не исчезает. Пойдём.
Они пошли на прогулку, которая очень напоминала путешествие по кладбищу. Они заходили в знакомые дома и очень часто слышали:
- Разве вы не знаете? Погиб на Восточном фронте.
- Даже могила его неизвестна, так спрятали его гестаповцы.
- Ничего не известно, пропал без вести.
Несколько старых друзей всё-таки нашлось. Многие ещё не пришли в себя от происшедших событий, и появление Михаэлиса озадачивало и смущало их. Однако это чувство очень скоро рассеивалось, слишком хорошо знали они Лекса, совершенно точно знали, за что гитлеровцы посадили его в концлагерь. В сердцах уже зарождались смелые и очень радостные мечты, но высказать их ещё не решался никто.
- Завтра пойдём в комендатуру, поговорим с комендантом, - решил Михаэлис.
Это предложение кое-кому показалось очень смелым.
- Может быть, пусть они нас позовут, - предложил Дидермайер.
- Откуда они знают кого звать?
- И это правда, - тихо сказал Грингель. - Мне немножко боязно, но я понимаю - надо идти.
На другой день утром небольшая группа людей появилась перед зданием комендатуры - большим кирпичным домом, над входными дверями которого развевался красный флаг, а сбоку виднелась вывеска на русском и немецком языках: "Комендатура города и района Дорнау". Фасад дома был украшен широкими красными полотнищами и лозунгами.
Немного удивлённый часовой предложил Михаэлису и его друзьям подождать, вызвал дежурного офицера, и через несколько минут немцы уже сидели в кабинете капитана Соколова. Ещё не зная, с чем пришли гости, он присматривался к ним очень внимательно. Нет, это не могли быть спрятавшиеся гитлеровцы, уж очень измученными были их лица. Неуверенность сквозила в каждом их движении, но сквозь эту неуверенность пробивалась радость. С чем они пришли, капитан сразу понять не мог и потому выжидательно молчал.
- Слушаю вас, - сказал он, когда пауза показалась уж слишком долгой.
- Как будет дальше жить наш город? - спросил Дидермайер.
- И вся Германия? - прибавил Михаэлис.
- Давайте сперва познакомимся, товарищи, - улыбнулся Соколов. - Я очень рад, что вы пришли. И давайте поговорим о том, как будет дальше жить город и вся Германия.
Они говорили сперва несмело, а потом стали открыто высказывать всё, что их волновало. Они говорили о маленьких кусочках суррогатного хлеба, который получают далеко не всё. О детях, которым в эти голодные дни приходится очень туго. О мёртвых заводах Дорнау. О том, что в водопроводных кранах нет воды, а под развалинами гниют тысячи трупов. И ещё о том, что они очень хотят, чтобы слово "немец" перестало быть равнозначным слову "фашист", потому что это неправильно.
Вошёл полковник Чайка, присел на стул в углу, прислушался, кивнул Соколову. Капитан понял - следует продолжать разговор.
- Ну, хорошо, товарищи, - сказал капитан, - а кто же всё это будет делать? Кто будет строить новую Германию, о которой вы мечтаете? Комендатура?
Михаэлис растерялся. Об этом он ещё не думал.
- Нет, конечно, не комендатура, - сказал он, - но ведь власть в ваших руках.
- Да, конечно, власть в наших руках, - ответил Соколов, - но паша задача только создать условия для строительства новой демократической миролюбивой Германии, а создавать свою страну будете вы сами.
- Как мы это будем делать? - растерялся Дидермайер.
Об этом подумаем все вместе. А для начала, мне кажется, будет очень правильно, если большую часть власти, сосредоточенную в руках комендатуры, мы передадим вам.
Соколов посмотрел на Чайку, тот улыбнулся, - значит, линия правильная, так и надо продолжать.
- Вы хотите назначить бургомистра? - спросил Дидермайер.
- Назначить? Кого? Ведь мы здесь люди новые, никого не знаем, значит, и выбор наш может быть ошибочным. Конечно, со временем, когда отменят военное положение, будут проведены муниципальные выборы, и бургомистра выберут тайным голосованием. А пока мы попросим вас избрать его из своей среды. Ваше предложение будет наверняка более правильным, чем наш выбор, потому что вы знаете здесь всех.
- Он должен быть обязательно коммунистом? - спросил всё тот же Дидермайер.
- Нет, - ответил Соколов, - он обязательно должен быть честным человеком, но мы, конечно, ничего не будем иметь против, если на этом посту окажется коммунист. Однако, повторяю, принадлежность к партии тут не решает дела, среди социал-демократов было тоже много честных людей.
- Совершенно верно, - подтвердил Грингель, - однако я думаю, что лучшей кандидатуры, чем Лекс Михаэлис, нам не найти.
- Я? - изумился Лекс. - Но ведь я только что вернулся из концлагеря, всех забыл… Надо кого-нибудь, кто был здесь всё время, всех знает…
Он совершенно растерялся. О строительстве новой
Германии он размышлял вообще, а вот когда дошло до дела…
Полковник понял состояние Михаэлиса. Он уже располагал сведениями об этом узнике фашизма и думал сам с ним познакомиться.
- Вам не следует бояться этого назначения, ведь рекомендуют товарищи, уверенные в ваших силах, - сказал Чайка. - На первых порах мы будем во всём вам помогать, а потом вокруг вас появятся нужные люди.
- А что, если я не справлюсь? - уже овладев собою и немного стыдясь своего волнения, воскликнул Михаэлис.
- Большую часть своей жизни вы отдали борьбе за счастье народа, - ответил полковник. - Неужели сейчас, когда ваша родина избавлена наконец от нацизма, вы испугаетесь трудностей работы на посту бургомистра?
Полковник говорил очень убедительно, и Михаэлис начал понемногу обретать уверенность. В самом деле, разве он не справится?
Слушая последние слова полковника и ободряющие возгласы товарищей, Михаэлис даже плотнее уселся в глубоком кресле.
- Вы не должны забывать одного, - продолжал Чайка, - чем больше ваших товарищей будет участвовать в создании новой Германии, тем успешнее пойдёт дело. Так будем считать, что назначение бургомистра состоялось! - улыбаясь, сказал полковник. - А теперь давайте наметим основные вопросы, которые вам как будущему бургомистру надлежит разрешить.
И уже совершенно по-деловому и подробно все присутствующие начали обсуждать неотложные задачи. Главное - это организация снабжения, Но в первую очередь надо заняться санитарным состоянием города.
Через два часа Лекс Михаэлис смотрел на всё окружающее уже совершенно другими глазами - глазами хозяина этого города, ответственного и за транспорт, и за снабжение, и за чистоту улиц. Михаэлис и его друзья шли, пристально вглядываясь во всё и замечая непорядки, которые следовало немедленно устранить.
Вскоре они оказались у здания ратуши. Лекс Михаэлис постоял у двери, потом решительно вошёл внутрь, за ним последовали остальные. На них пахнуло затхлым воздухом давно пустующего помещения. В комнатах царил сумрак - окна были закрыты плотными листами картона: здесь ещё не сняли маскировки.
Михаэлис распахнул окна. И сразу в кабинет бургомистра ворвался поток яркого света, и майский тёплый ветер весело зашелестел старыми бумагами. Лекс улыбнулся.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Он был очень невелик, этот немецкий городок Дорнау. По официальным данным, в нём насчитывалось немногим более пятидесяти тысяч жителей. В большинстве своём это были рабочие и служащие многочисленных промышленных предприятий. Город производил впечатление глубокой провинции: заводы не работали, драматический театр и кинематографы бездействовали, пивные и рестораны были закрыты.
Главная улица пестрела вывесками. Высокие желтокрасные заправочные колонки попадались почти на каждом углу. В своё время нефтяные фирмы не поскупились на рекламу и всячески старались придать этим колонкам привлекательный вид. Но краска на них давно уже облупилась и железо покрылось ржавчиной.
Однообразие городского пейзажа оживляли три кирхи. Возвышаясь над остальными строениями, они как бы впивались в небо своими высокими острыми шпилями. Да на главной улице, там, где она расширялась, образуя нечто вроде площади, высился старинный замок, служивший некогда резиденцией заглохшей ветви саксонских королей. В течение многих десятилетий замок пустовал и служил обиталищем летучих мышей. Напротив замка стояло кирпичное здание ратуши.
Сбегавшая с гор неширокая речушка с переброшенными через неё живописными мостами делила город на две половины.
На улицах ещё сохранились следы агонии гитлеровского режима. Паника, неодолимый ужас нацистов перед наступающими советскими войсками, шпиономания, наконец боязнь гитлеровских чиновников, как бы сами немцы не рассчитались с ними в последнюю минуту, - всё это нашло своё отражение в надписях, листовках и объявлениях, оставшихся на стенах домов. Здесь ещё можно было прочитать последние лживые сводки главной квартиры Гитлера и увидеть плакаты с исступлёнными при-зывами соблюдать абсолютное спокойствие. Почти на каждой стене виднелась большая чёрная фигура человека в низко надвинутой на глаза шляпе, с пальцем, предостерегающе прижатым к губам. Под рисунком была подпись: "Тсс! Враг подслушивает!"
Груды бесформенных развалин и иссечённые осколками стволы старых клёнов и лип напоминали о страшной бомбёжке, которой подвергли Дорнау американские самолёты в последние дни войны. Этот налёт не вызывался соображениями стратегического порядка: здесь не было никакой концентрации войск. Но находившаяся в городе фабрика синтетического волокна когда-то конкурировала на мировом рынке с продукцией американского концерна Дюпон. Во г почему, уже после того как красное знамя победы взвилось над рейхстагом и в Берлине воцарилась тишина, большое соединение "летающих крепостей" старательно бомбило Дорнау, стремясь разрушить фабрику. Дюпон платил хорошо, - немецкие нейлоновые чулки не скоро появятся в продаже. Да и помимо того, американцы знали, что Дорнау займут советские войска.
На следующее же утро, после того как ушла бригада, капитан Соколов занялся тщательным изучением Дорнау. Ведь, собственно говоря, поле его новой деятельности не за письменным столом в комендатуре, а именно здесь, среди жителей этого небольшое аккуратного городка.
Капитан начал с того, что окинул взглядом старинный замок, прошёлся по главной улице и посидел на берегу речушки, в том самом месте, где, если верить преданию, любил сиживать Гёте. Но не красота горной речушки и не старинные легенды, связанные с заброшенным замком, интересовали Соколова. Ему хотелось присмотреться к людям.
В те дни появление советского офицера на улицах немецкого города ещё вызывало у прохожих острый интерес. Соколов всё время ощущал на себе любопытные взгляды горожан.
"Пожалуй, лучше было бы для такой прогулки переодеться в штатское", - подумал Соколов.
И всё же, несмотря на какую-то невидимую преграду, как бы отделявшую капитана от местных жителей, он начинал привыкать к городу, вживался в него, старался уяснить себе особенности здешней жизни.
Какие только люди не встречались на улицах города! Стремительное наступление советских войск спутало расчёты множества беженцев, застрявших в Дорнау, привело сюда окресных ополченцев, незадолго до поражения призванных в фолькенштурм, наконец заставило осесть здесь всякий иной народ, по различным причинам оказавшийся в дни раззрома на дорогах Германии и застигнутый военной катастрофой вдали от дома. Сейчас все эти люди либо собирались двинуться на старые места, либо пытались обосноваться в городе.
Ещё с юных лет капитан любил угадывать профессию или даже биографию незнакомых людей, основываясь лишь на их внешнем облике. Далеко не всегда Соколову удавилось проверить подобные догадки, но нередко он испытывал истинную радость, убеждаясь в правильности своих предположений.
И теперь, проходя по улицам Дорнау, капитан пытался распознать попадавшихся ему навстречу немцев.
Вот, боязливо озираясь по сторонам, идёт пожилой человек в кепке военного образца. За плечами у него солдатский рюкзак. Тут, пожалуй, гадать нечего: очевидно, это фольксштурмист. Вероятно, он при первой же возможности просто-напросто удрал из отряда и сейчас возвращается домой, ещё не веря тому, что благополучно унёс ноги.
За ним, сторонясь и подобострастно заглядывая в глаза русскому капитану, проходит немец в потёртой шляпе. Трудно сразу определить его профессию. По всей вероятности, это парикмахер, но, может быть, и кельнер: так заученно округлы его движения.
Неожиданно к капитану без всякой робости подходит пожилая женщина и, многозначительно скосив глаза, спрашивает, не будет ли у господина офицера каких-нибудь пожеланий.
Тут дело ясное. Это обыкновенная спекулянтка, которая раньше держала лавчонку или, что ещё вероятнее, какое-нибудь увеселительное заведение.
И снова мелькают дома, деревья, заборы. И снова внимательные, осторожные взгляды прохожих. Из улицы в улицу одно и то же.
Но вот, завернув за угол, капитан в недоумении остановился. На крыльце небольшого домика, увитого густым плющом, сидел пожилой человек. Он плакал. Капитан окинул взглядом двухэтажный особнячок, заметил на двери блестящую медную табличку с фамилией владельца и обратился к старику. Немец вздрогнул, поднял голову, и в глазах его мелькнул страх. Он попробовал было вскочить, но старые ноги не выдержали, и старик бессильно опустился на ступеньки. Он даже не пытался вытереть слёзы на изборождённом морщинами лице.
В ответ на вопрос капитана старик поведал ему, что в этом доме живёт его дочь - фрау Анна Лиза Линде; она была замужем за его племянником Гансом Линде. Сам он раньше жил на другом конце города, тоже в собственном доме, но недавняя бомбёжка уничтожила там целый квартал, Фридрих Линде - так звали немца - сразу лишился всего имущества. Благодарение богу, что хоть сам остался жив.
Несколько дней он провёл у соседей, надеясь при раскопках развалин спасти что-нибудь из добра. А когда выяснилось, что спасать нечего, старик отправился к своей единственной дочери. Фрау Линде первым делом спросила, имеются ли у отца деньги, чтобы платить за питание и за комнату. Денег у старика не было, и фрау Линде отказала отцу в приюте, строго-настрого запретив впредь показываться ей на глаза. И вот теперь старый Фридрих Линде не знает, куда ему деваться…
Немец рассказал свою историю без тени возмущения; он только жаловался на судьбу, а о поведении дочери говорил как о чём-то обыденном, естественном, само собой разумеющемся.
Сначала капитану показалось, что его подводит несовершенное знание языка, что он, видимо, не всё понял в рассказе этого человека. Однако никакой ошибки не произошло. Фридрих Линде нисколько не осуждал свою дочь, не возмущался её поступком. Он плакал лишь потому, что не знал, куда ему теперь деваться, и даже осмелился спросить об этом русского офицера.
Капитан протянул руку к кнопке, которую заметил над блестящей медной табличкой, и позвонил. С минуту всё в доме было тихо, затем послышался щелчок автоматического замка, и дверь отворилась.
- Входите, - предложил Фридриху Линде капитан и сам шагнул через порог.
Неуверенно, опасаясь, как бы вся эта история не закончилась для него печально, старик последовал за русским офицером.
На пороге гостиной их встретила женщина лет сорока, одетая в старое, поношенное платье. Лицо её, полное и выхоленное, никак не соответствовало нищенской одежде.
"Наивная маскировка", - подумал Соколов, разглядывая Анну Лизу Линде.
Чувствуя на себе спокойный, изучающий взгляд русского офицера, га внезапно расцвела приветливой улыбкой. Для неё будет настоящей радостью, если господин капитан поселится здесь, в её доме. У неё приличные комнаты, да и улица тихая. Ничто не будет беспокоить господина капитана.
Соколов отметил про себя, что фрау Линде сразу же определила его звание. Позднее он привык к тому, что местные жители удивительно быстро постигли значение звёздочек на погонах советских офицеров и никогда не ошибались.