- Вот в этой комнате господину капитану будет очень удобно и приятно, - тараторила фрау Линде.
При этом от Соколова не укрылся негодующий взгляд, брошенный ею на старика.
- Вот что, фрау Линде, - прервал капитан хозяйку. - Это очень хорошо, что у вас нашлась свободная комната. Я поселю в ней вашего старого отца. Пусть он здесь живёт, и чтобы я больше никогда не видел его плачущим на улице.
- А кто будет платить за него? Комендатура?
Голос фрау Линде фазу приобрёл резкость, лицо её, за минуту до этого приветливое, стало злым и неприятным.
- Своего отца будете содержать вы сами, фрау Линде, - ответил капитан.
- Но я же могу кому-нибудь сдать эту комнату, возможно даже советскому офицеру, и буду тогда получать за неё деньги.
- Я говорю как представитель комендатуры, - ответил Соколов.
Он твёрдо произнёс эти слова, и вновь выражение лица фрау Линде разительно изменилось, - она снова овладела собою.
- О да, да, господин капитан! - опять зачастила фрау Линде. - Конечно, вашего распоряжения вполне достаточно для того, чтобы мой любимый старый отец жил здесь, сколько ему будет угодно. Если он пользуется вашим вниманием, никаких возражений быть не может.
Я приму его с большим удовольствием, кроме отца, у меня нет ни одного близкого человека на всём белом свете…
Услышав слова дочери, Фридрих Линде приободрился и положил на стул свой узелок. До этой минуты он неуверенно прижимал его к себе обеими руками.
- До свидания, - обратился Соколов к старику. - Если у вас снова возникнут какие-нибудь недоразумения, можете зайти в комендатуру и обратиться ко мне.
С этими словами капитан Соколов покинул дом фрау Линде.
В кабинете у полковника Соколов застал прикомандированного к комендатуре врача. Доктор с тревогой в голосе докладывал, что оставшиеся под развалинами домов трупы разлагаются, что их необходимо немедленно извлечь из-под обломков и похоронить, иначе в городе может вспыхнуть эпидемия.
Выслушав врача, полковник Чайка отдал приказ собрать всё население Дорнау для расчистки руин и пригласил бургомистра, чтобы проинформировать его о мерах, принимаемых комендатурой.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
На другой день к сборному пункту у кирхи явилось лишь несколько десятков жителей. Это из пятидесяти-то тысяч! Чайка критически оглядел из машины собравшихся и поехал назад.
Войдя в комендатуру, полковник обратил внимание на почтальона, который разгружал свою сумку. Это был обыкновенный немецкий почтальон в синей форменной фуражке. Самый факт его появления здесь был необычен: до сей поры никакая корреспонденция от местных жителей не поступала. Полковник удивлённо взглянул на большой ворох конвертов, сложенных в приёмной, прямо на полу. Он прошёл к себе в кабинет, вызвал Соколова и приказал выяснить, что это за пакеты.
Через несколько минут Соколов снова появился в кабинете Чайки. В руках он держал десятка два вскрытых конвертов.
- Все жители внезапно захворали, - негодующе проговорил капитан. - Во всех конвертах врачебные справки о болезни, Если им верить, в нашем городе объявилось множество больных: иные справки выданы на целые семьи. Я предлагаю человек тридцать немедленно арестовать и отдать под суд.
Полковник некоторое время молча смотрел на Соколова, и гот уловил в этом взгляде оттенок укоризны.
- Уж очень вы горячитесь, капитан, - сказал наконец Чайка. - Маша работа требует прежде всего хладнокровия.
- Наше хладнокровие может привести к тому, что в городе вспыхнет эпидемия.
- Думаю, что нет. Спокойнее, капитан. И давайте сначала посоветуемся с бургомистром. Это самый правильный путь, мне кажется…
Михаэлис вошёл в кабинет полковника растерянный и смущённый. Он прекрасно понимал, о чём хочет говорить комендант, но не знал, что ответить, и в душе метал громы и молнии на недисциплинированных жителей Дорнау.
- Посмотрите, товарищ Михаэлис, какая у нас отличная коллекция медицинских справок, - улыбнулся полковник.
- У меня в магистрате их тоже вполне достаточно, - сердито буркнул Михаэлис. - Даже непонятно, откуда они узнали, что я бургомистр, ведь об этом ещё нигде не объявлено.
- Слухом земля полнится, - ответил комендант. - Но раз они уже знают, то вам и надо действовать как бургомистру. Что же мы предпримем для разборки развалин?
- Пусть комендатура проверит несколько справок…
- Комендатура?
- Да, комендатура, - повторил Лекс, - у магистрата ещё очень мало людей, а народная полиция ещё не организована. Однако в этой проверке мы тоже примем участие для того, чтобы им было стыдно. Очень стыдно. И ещё хочу вам сказать, товарищ комендант, что не все жители Дорнау такие плохие, как это может показаться по справкам.
- Это я знаю, - ответил Чайка. - Ну, что ж, давайте попробуем проверить. А насчёт опоры магистрата, это вы правильно сказали, поскорее организуйте вокруг себя людей, товарищ Михаэлис, один вы много не сделаете, а в таких вопросах мы вам в дальнейшем помогать не будем. Займитесь, товарищ Соколов.
Проверка началась.
Они переходили из дома в дом, и везде их встречали охами и ахами. Явно здоровые люди жаловались на головную боль и общее недомогание.
- Если тут и вспыхнула какая эпидемия, - возмущался Кривонос, - так это эпидемия симуляции!
Обход продолжался, и, конечно, слух об этом опережал его: чем дальше они шли, тем чаще им попадались лежачие больные - кто с грелкой на животе, кто со льдом на голове. Однако лаконичное предупреждение мгновенно излечивало и поднимало на ноги всех мнимобольных.
В конце улицы сержант Кривонос зашёл напоследок в один из домов и вернулся быстрее обычного.
- Товарищ капитан… - неуверенно произнёс он. - И тут, конечно, тоже симулируют, но говорят, будто проживает здесь знаменитая актриса… Может, я чего не понял?..
Капитан подошёл к небольшой калитке, посмотрел на табличку с надписью "Эдит Гартман" и решительно вошёл в дом. Кривонос последовал за своим командиром.
В обычной немецкой квартире они увидели трёх женщин.
Одна из них лежала на тахте.
- Добрый день! - поздоровался Соколов, внимательно оглядывая женщин.
Они ответили все сразу, будто давно готовились к посещению капитана.
- А мужчин в доме нет? - спросил Соколов.
- Муж мой погиб на Восточном фронте в тысяча девятьсот восемнадцатом году, - ответила пожилая женщина.
- Мой муж тоже погиб на Восточном фронте в тысяча девятьсот сорок третьем году, - ответила больная.
Капитан перевёл взгляд на третью обитательницу дома.
- Я ещё девушка, - не без жеманства объявила она.
Соколов снова посмотрел на больную, на чёткий профиль бледного, печального лица с застывшей у мягко очерченного рта горькой складкой.
- Итак, вы не в состоянии выполнить приказ? - спросил капитан,
- Мы уже послали в комендатуру справку от врача, - быстро заговорила старуха. - Моя дочь Эдит Гартман - между прочим, она известная актриса - очень больна, а её подруга фрейлейн Гильда Фукс ухаживает за ней. Что касается меня, то мне уже больше шестидесяти лет. Мы не можем работать и послали вам справку.
- Да, в справках мы не испытываем недостатка, - сказал капитан. - Извините, один вопрос к больной. Не можете ли вы мне сказать, какое заключение вынесли врачи относительно вашей болезни?
- Я не… - начала было актриса, но старуха перебила её:
- Моя дочь очень больна. Это тяжёлый грипп, хотя я и не вполне уверена в правильности диагноза.
- Я тоже не вполне уверен. Фрау Гартман, вы сами вылечитесь или вам потребуется помощь? А то я могу прислать врача из комендатуры. Чем скорее вы встанете на ноги, тем лучше. Я выражаюсь достаточно ясно?
- Да. Хорошо… - ответила растерявшаяся Эдит Г артман.
- Завтра, - сказал капитан, - в семь часов утра вы явитесь на сборный пункт.
- Моя дочь - знаменитая актриса… - попробовала возразить старуха.
- Работать будет всё население города.
Старуха хотела сказать что-то ещё, но её прервала Гильда Фукс.
- А мне тоже надо идти на раскопки? - спросила она и порывисто села в кресло, резко вскинув ногу на ногу, чтобы капитан мог оценить красоту её длинных, стройных ног.
Соколов внимательно посмотрел на неё:
- Для вас это будет особенно полезно. И советую одеться попроще: работать придётся в пыли.
Он ещё раз оглядел комнату и вышел.
Сержант Кривонос последовал за капитаном.
- Ах, не надо, не надо было начинать эту комедию!.. - простонала Эдит, как только за Кривоносом закрылись двери.
- Да, пожалуй, ты права. - отозвалась Гильда. - Этот капитан не такой уж простак. И нам завтра придётся пойти разбирать развалины.
Вечером в городе появился второй приказ коменданта, сообщавший, что несколько симулянтов и два врача, выдавшие фальшивые справки, отданы под суд.
А на следующее утро на площади возле кирхи собралось всё работоспособное население Дорнау. Эпидемия не вспыхнула.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Эдит Гартман переехала в Дорнау в 1934 году, вскоре после прихода Гитлера к власти.
Что заставило её, актрису прославленного столичного театра Рейнгардта, поселиться в этом маленьком городке?
Жизнь Эдит сложилась несчастливо, хотя она и знала хорошие дни. Отец её - крестьянин села Гротдорф, близ Дорнау, - погиб в первую мировую войну. Мать отдала девочку на воспитание тётке, гримёрше театра Рейнгардта в Берлине. С малых лет Эдит Ранке окунулась в театральную атмосферу, она не пропускала ни одного спектакля. Сначала, забавы ради, Эдит копировала известных актрис, а потом не на шутку увлеклась театром.
Однажды тётка обратилась к директору с просьбой проэкзаменовать Эдит. Девушку в театре все знали, и никто не удивился, увидев её на сцене. Успех сопутствовал ей с первых шагов.
Вскоре Эдит вышла замуж за молодого театрального критика Гартмана, и жизнь её как будто определилась.
Но пришёл тридцать третий год. Власть захватил Гитлер. Основная часть труппы Рейнгардта бежала в Америку, но Эдит Гартман, ставшая уже известной актрисой, на предложение выехать не раздумывая ответила отказом. Ей казалось, что, покинув Германию, она совершит измену родной стране, измену искусству.
Однако разочарование наступило значительно скорее, чем могла предполагать Эдит. В гитлеровской Германии искусству отводилась только одна роль - призывать немцев к завоеванию всего мира. Эдит Гартман не хотела и не могла выступать в пьесах, прославлявших войну.
Отказ знаменитой актрисы играть в широко рекламируемом национал-социалистическом спектакле "Хорст Вессель" вызвал гнев самого Геббельса. Эдит арестовали и выслали на родину, в Дорнау, под присмотр местного гестапо. Мужа её тем временем выжили из редакции га зеты. Кто стал бы печатать его статьи? Они были проникнуты гуманизмом, а фашистская Германия готовилась воевать.
В Дорнау происходило то же, что и в столице. Всё было охвачено военной лихорадкой. Эдит пришлось добывать средства к существованию исполнением песенок и танцев в варьете и ресторанах. За это она презирала себя, но другого выхода не было.
Так тянулись годы до второй мировой войны, когда в жизни Эдит Гартман произошла новая перемена к худшему. Мужа отправили на фронт. Актрисе припомнили её старые "преступления", и ей грозил концлагерь. Оно бы так и случилось, если бы не заступничество влюблённого в Эдит Гартман штурмбанфюрера Зандера, который давно добивался её взаимности. Эдит же испытывала к нему чувство отвращения, смешанного со страхом.
В 1943 году с Восточного фронта пришло сообщение о гибели мужа. В квартире на Дрезденерштрассе, где Эдит Гартман жила со своей матерью Кристой Ранке, уже не ждали от жизни никаких радостей.
Время как бы остановилось для Эдит. Она разговаривала с людьми, двигалась, работала, но воспринимала окружающее почти механически. Жизнь с каждым днём становилась всё труднее и труднее.
Военную катастрофу третьего райха Эдит Гартман наблюдала как бы со стороны, будто это не имело к ней никакого отношения. Город Дорнау жил относительно спокойно: фронт проходил ещё где-то далеко.
Но вот пришло известие о падении Берлина, о самоубийстве Гитлера и о неизбежной капитуляции. Вслед за тем американские самолёты стёрли с лица земли несколько городских кварталов. А вскоре первые советские солдаты появились на улицах Дорнау.
Дни и ночи Эдит думала о неминуемой расплате и чувствовала себя обречённой, хотя и не знала за собой никакой вины. Ведь она ничем не запятнала свою совесть, её ничто не связывало с фашизмом. Больше того, она нашла в себе силы протестовать против завоевательных устремлений нацистов. Но сейчас всё это, наверно, ровно ничего не значит. Да и кто захочет разбираться в том, что представляет собой актриса Эдит Гартман?
Невольно приходило на память зловещее предостережение Геббельса, утверждавшего, что, в случае победы, русские просто вырежут всех стариков, детей и больных, а трудоспособных немцев угонят в Сибирь.
Откуда может прийти спасение, Эдит не знала, и ей хотелось лишь одного: оказаться за тридевять земель от этого города, от своей несчастной родины, ввергнутой фашистами в пучину горя и ужаса.
И вот однажды в её квартире неожиданно снова появился Зандер.
Штурмбанфюрер войск СС Курт Зандер был хорошо известен всему Дорнау. Он возглавлял местное отделение гестапо до самого разгрома нацистов, а в последний момент успел уничтожить все архивы, которые могли бы разоблачить его деятельность, и вскоре объявился в Мюнхене.
В американской зоне Зандер оказался не одинок. Здесь нашлось немало коллег по прежней работе. Американцы уже использовали их, и Курт Зандер вскоре также получил задание от вновь обретённых хозяев и с новым паспортом выехал на восток. Он бы, конечно, предпочёл не показываться сейчас в Дорнау, но туда его влекли личные, далеко идущие планы. Актриса Эдит Гартман занимала в них не последнее место.
У Эдит штурмбанфюрер застал Гильду Фукс. Трудно понять, что могло сблизить этих двух женщин, столь разных убеждений и вкусов. Как-то им пришлось вместе выступать в концерте, и с той поры между ними возникли приятельские отношения - ни к чему, впрочем, не обязывающие, потому что ни одна из них не позволяла другой слишком глубоко проникать в свои мысли и чувства.
Когда гитлеровский строй под ударами советских войск развалился и фашистская Германия сложила оружие, Гильда, смертельно боявшаяся одиночества, на время переселилась к Эдит Гартман.
До прихода Зандера женщины сидели в комнате Эдит и обсуждали приказ русского коменданта. Мать Эдит, Криста Ранке, выражала своё недовольство по поводу этого приказа, хотя к ней он не имел прямого отношения - ей уже исполнилось шестьдесят лет. Тем не менее старуха, не стесняясь в выборе выражений, бранила коменданта. Гильда молчала и лишь изредка покачивала головой, ничем не обнаруживая своих мыслей. Эдит вовсе не слушала слов матери. Она ходила по комнате, нервничая и злясь на всё и на всех. Она понимала, что так вот просто отсидеться в своей квартире ей не удастся.
- Может быть, включить радио? - неожиданно сказала она, чтобы прекратить брюзжание матери. - А вдруг на свете произошло что-нибудь неожиданное?
- Нет, ничего утешительного не произошло. Но, может быть, ты хочешь развлечься музыкой? - насмешливо спросила Гильда.
- Надо же что-то предпринять, что-то придумать!.. - говорила Эдит. - Сегодня они приказали всем идти разбирать обломки, завтра, чего доброго, прикажут ехать в Сибирь…
- Приказы следует выполнять, Эдит. Мы побеждены… - Гильда произнесла эти слова покорно, однако печали в её голосе не чувствовалось.
Эдит рассердилась:
- Как ты можешь говорить таким тоном? Я не выдержу всего этого!..
- Выдержишь, Эдит! - проворчала старуха. - Тебе не впервые играть роли. Сыграешь ещё одну.
- Нет, довольно! Больше я играть не буду. Хватит! Пора кончать!..
- Что кончать?
- Жизнь!
- А я советую не торопиться, - лениво растягивая слова, произнесла Гильда, пристально разглядывая на чулке подруги спустившуюся петлю. - На таких ножках ещё можно выстоять.
Эдит оставила эти слова без внимания.
Гильда скептически оглядела скромное платье подруги и так же медленно сказала:
- На твоём месте я бы сейчас надела всё самое лучшее и сделала причёску.
И, как бы в подтверждение своих слов, она извлекла из сумочки пудреницу и помаду, ловко подкрасила губы и прошлась мягкой пуховкой по лицу. Гильда в последний раз глянула в зеркальце и, должно быть, осталась довольна собой.
- Я вас не понимаю! - воскликнула старуха. - Для чего вы это, Гильда?
- О, я уже повидала всяких офицеров! - ответила Гильда. - Советских в моей коллекции, правда, ещё не было. Но думаю, что они ничем не отличаются от прочих.
- Это низко! - вспыхнула Эдит. - Нас победили, всё пошло прахом, а ты уже мечтаешь о новом возлюбленном. Как тебе не стыдно!..
Она не успела больше ничего сказать, потому что в этот момент как раз появился Курт Зандер. Он оглядел онемевших от испуга женщин, поздоровался с ними и хотел было сразу перейти к делу, однако пришлось успокаивать встревоженную его приходом хозяйку, а потом ещё рассказывать о событиях на западе.
На все вопросы Зандер отвечал торопливо. Ему не терпелось побыстрее договориться с Эдит и исчезнуть из этой квартиры, где он чувствовал себя не слишком уверенно.
- Что вы собираетесь теперь делать, фрау Гартман? - спросил он, как только увидел, что женщины немного успокоились.
- Не знаю, господин Зандер, - ответила Эдит. - Не знаю. Я теперь ничего не знаю.
- Я предлагаю вам поехать со мной в Америку сниматься в Голливуде, - резко повернул разговор Зандер. - Мне поручено получить у вас согласие.
Предложение Зандера было неожиданным. В первую минуту Эдит даже не поняла, о чём идёт речь. Она молча смотрела на не слишком приятного ей гостя.
Зандер истолковал это молчание по-своему.
- Послушайте, фрау Гартман, - сказал он. - Америка ждёт вас, ваше имя всё чаще встречается в американских газетах, для вас там пишут сценарии. Я уже не говорю о том, что вам никогда не придётся думать о всяких карточках, регистрациях в комендатуре и тому подобных вещах. Мировая слава ждёт вас…
Но актриса думала сейчас не о мировой славе. Должна ли она принять это предложение? Наверно, да. Там, в Америке, снова будет любимая работа, настоящее искусство. А главное - там будет привычная, размеренная, спокойная жизнь. Эдит так устала от всех этих нескончаемых тревог и волнений…
- Сейчас не время колебаться, фрау Гартман, - не отступал Зандер. - Вам здесь оставаться нельзя. Жизнь в побеждённой Германии скоро станет невыносимой.