Все эти разговоры, - а каждый новый слух доходил до управляющих мгновенно, - глубоко взволновали жителей Гротдорфа. Скоро всё население деревушки разделилось на две группы. Принадлежность к тому или другому лагерю определялась отношением к земле. Преобладающее большинство батраков и малоземельных крестьян мечтало о собственном наделе. Зажиточные крестьяне, не говоря уже об управляющих, стремились любой ценой сохранить существующее положение вещей и не допустить раздела землевладений. В Гротдорфе, как и в других деревнях советской зоны оккупации, разгоралась глубокая скрытая борьба.
Эта борьба обострилась ещё больше, когда в деревню возвратился Эрих Лешнер. В боях на Днепре Эриху раздробило левую руку, и её пришлось ампутировать почти по локоть. Лешнер долго пролежал в протезном госпитале и по выходе оттуда на первый взгляд мог показаться здоровым человеком, только левая рука у него всегда была в чёрной перчатке.
Жизнь никогда не баловала Лешнера. Отец его был таким же батраком в имении Зандера, как и сам Эрих. Старый Лешнер служил покойному отцу штурм банфюрера. Оба они уже давно умерли. Теперь сын батрака работал на сына помещика. Ничто не изменилось.
Всю свою жизнь Эрих Лешнер мечтал о собственной земле. Однажды он даже попробовал арендовать три моргена. Когда составляли договор, Генрих Корн охотно согласился вставить пункт о том, что земля переходит в полное владение арендатора, если тот в течение пяти лет выплатит определённую сумму денег. Лешнер подписал договор, и ему казалось, что теперь начинается для него новая жизнь.
Однако уже на второй год от всей этой затеи пришлось отказаться. Доход от земли далеко не покрывал арендной платы. Кроме долга, который пришлось отрабатывать, так ничего и не вышло из попытки Лешнера приобрести землю.
Но мечты о собственном наделе не давали ему покоя. И чем несбыточнее они были, тем чаще Лешнер предавался им.
Он женился на Марте, девушке из такой же бедной семьи, и сам господин Корн был у него на свадьбе посажёным отцом. Управляющий очень любил, когда его батраки женились: это лишало их возможности кочевать с места на место, заставляло больше работать и меньше думать о вещах, о которых думать батракам не полагается.
Но детьми Эрих Лешнер обзавестись не успел. Началась война, и скоро он уже шагал с винтовкой по истоптанным полям. Всё существо его рвалось к мирному труду, а ему только и приходилось теперь что разрушать. Война была ему ненавистна, и он даже не слишком горевал, очнувшись однажды осенним утром в полевом госпитале.
Эрих вернулся к себе в Гротдорф злой и возбуждённый до крайности. Инвалидность, отсутствие пристанища, полнейшая неуверенность в завтрашнем дне - всё это порождало в нём отчаянную решимость от слова перейти к делу, но в чём должно заключаться это дело, Эрих не знал. Посягнуть на собственность господина помещика он, конечно, не осмеливался. Пришлось поступить лесным сторожем в имение штурмбанфюрера Зандера да рассчитывать на помощь жены, которая ходила на подённую работу либо в город, либо к тому же господину Корну.
В ту весну многие помещичьи участки остались незасеянными. Поля не обрабатывались, посевы гибли на глазах. Управляющие не заботились о будущем урожае. С болью в сердце смотрел Лешнер на землю, зараставшую бурьяном и чертополохом.
Однажды вечером в начале июня распространилась весть, взбудоражившая весь Гротдорф. Управляющие созывали крестьян на помещичий двор, чтобы огласить какое-то важное решение. Село заволновалось. Из дома в дом поползли разные слухи. Управляющие собирались говорить о земле, и волнение нарастало с каждым часом.
Перед тем как отправляться на сход, к Эриху Лешне-ру в лесную сторожку зашли его друзья. Всё это были люди пожилые, кряжистые, у каждого на голове зелёная шляпа с коротким петушиным пером, у каждого во рту старая, прокуренная фаянсовая трубка. Ни у кого из них не было собственной земли. Испокон веков все они трудились на зандеровских участках. Они зашли к Лешнеру посоветоваться, но тот и сам ничего не знал. После короткой беседы уговорились пойти на помещичий двор, всё выяснить, а уж тогда принимать решение.
Лешнер шагал по направлению к господской усадьбе, где ему пришлось столько лет проработать, и чувство у него было такое, что его собираются обмануть. Он никак не мог разобраться, из чего возникло это подозрение, однако оно не только не исчезало, а скорее превращалось в уверенность.
Когда Лешнер и его друзья вошли во двор, огороженный высокой кирпичной стеной, там уже толпилось немало народу. Вскоре собрались почти все крестьяне Гротдорфа, и оба управляющих - Швальбе и Корн - вышли на высокое крыльцо, чтобы огласить своё предложение.
С их появлением в толпе воцарилась тишина, крестьяне сняли шляпы. Заметив это, Швальбе удовлетворённо кивнул головой и начал свою речь.
Он говорил о чрезвычайно скорбном времени, которое переживает сейчас немецкий народ, он взывал к справедливости и братской любви. В устах Швальбе эти слова звучали кощунственно, но крестьяне молчали, ожидая более существенного разговора.
К удивлению собравшихся, Швальбе объявил, что оба помещика, побуждаемые любовью к односельчанам, намерены сдать свою землю в аренду на весьма доступных условиях. Земля отдаётся на пять лет, причём почти всю плату можно будет внести после окончания срока. Подобного ещё никогда не слыхали в Гротдорфе. Видно, и вправду господа Фукс и Зандер крепко полюбили своих земляков.
Услышав предложение управляющего, Лешнер окончательно убедился в том, что здесь дело нечисто. Нельзя было и в мыслях допустить, чтобы Зандер, который прежде за несколько пфеннигов мог затаскать крестьянина по судам, добровольно пошёл на такую жертву. А сейчас, пожалуйста, почти задаром отдаёт свою землю на пять лет!
В чём тут хитрость, Лешнер понять не мог. Он спрашивал у товарищей, но и те ничего не понимали. А возле столика, вынесенного на крыльцо, уже вытягивалась очередь - люди охотно подписывали заблаговременно подготовленные управляющими арендные договоры. В бумагах требовалось только проставить фамилию арендатора и обозначить номер делянки.
Очередь быстро продвигалась, а Лешнер всё не мог решиться, брать ему эту землю или нет. Друзья безмолвно стояли вокруг, ожидая его решения.
- А можно спросить? - громко произнёс Лешнер, и высокий худой Гельмут Швальбе, сразу почувствовав опасность, быстро повернул к нему свою крысиную физиономию.
- Слушаю вас, господин Лешнер, - встревоженно ответил он.
- Я хочу знать, почему это господин Зандер стал вдруг таким добрым и отдаёт свою землю почти что даром. В чём тут дело?
- Наглый вопрос! - возмутился другой управляющий, чрезвычайно благообразный и смиренный с виду, Генрих Корн. - Разумеется, только христианские чувства могут побудить на такое деяние. Господин Зандер не допустит, чтобы вы зимой умерли с голоду… А кроме того, он выехал из Германии и не хочет, чтобы его земли пустовали.
- Значит, он прежде всего заботится о себе?
- Это - гнусное подозрение! Это - издевательство и поношение прекраснейших человеческих чувств! Неужели нищий имеет право сомневаться в милосердии дающего?
- Так вот, слушайте! - крикнул оскорблённый Лешнер. - Хоть я и нищий, но землю эту арендовать не буду. Пусть господин штурмбанфюрер Зандер сам её обрабатывает, и пусть ему помогают те, кто позволит обвести себя вокруг пальца.
- Почему обвести, Эрих?
Этот вопрос донёсся из глубины толпы, и Лешнер не знал, что ответить.
- Ты что-нибудь знаешь, Эрих? - допытывался в наступившей тишине тот же голос.
Толпа замерла в ожидании.
- Нас хотят обмануть, - настаивал Лешнер.
- Какие же у вас доказательства? - ехидно спросил Корн, почувствовав неуверенность в тоне противника.
- А я не собираюсь доказывать, - ответил Лешнер и, повернувшись, решительно двинулся через толпу к воротам.
Следом за ним потянулись ещё несколько человек. А когда Лешнер отошёл шагов на двадцать, очередь у столика заволновалась. Подозрительным, насторожённым крестьянам не много нужно было, чтобы усомниться в истинности разглагольствований о милосердии. В самом деле, а не кроется ли за этим предложением какой-то обман? Они отлично изучили своих помещиков и их управляющих, видимо, Эрих Лешнер что-то знает, раз он осмеливается так говорить. Лучше подождать…
Лешнер сам не мог бы объяснить, что заставило его произнести такие смелые слова. Может быть, этим он только навредил себе? Может быть, ему гоже следовало взять участочек? Условия-то исключительно выгодные! На чём основана его уверенность в обмане? Ведь никаких определённых данных у него нет…
Но, обдумывая происшедшее, Эрих всё больше и больше убеждался в своей правоте. Не могли же эта волки, которые всегда драли с него три шкуры, сразу превратиться в ягнят! Нет, здесь что-то таится, они чего-то испугались.
Лешнер и его товарищи уже дошли до ворот, когда на шоссе вдруг прозвучал гудок автомобиля и возле усадьбы остановилась маленькая машина. Из неё вышел русский майор и уверенно, будто он бывал здесь уже не раз, двинулся к помещичьему дому.
Крестьяне поняли, что разговор окончен, и стали расходиться. А майор, подойдя к крыльцу, осведомился, где он может видеть управляющих имениями.
Швальбе и Корн представились.
Что это у вас тут за собрание было? - спросил майор Савченко.
- О, мы обсуждали, как нам лучше помочь оккупационным властям навести порядок в нашей округе, - ответил Корн.
- Ну и что же? Договорились?
- Безусловно. В нашей деревне всегда был и всегда будет абсолютный порядок.
Савченко ещё раз внимательно оглядел двор, с минуту о чём-то подумал и пошёл к машине. Автомобиль отъехал не более чем на сто метров от ворот поместья, когда Савченко внезапно распорядился остановиться.
- Что случилось, товарищ майор? - удивлённо спросил водитель.
- Да вот хочу узнать, как они собираются помогать нам, - ответил Савченко и подошёл к группе крестьян, которые неторопливо шагали по дороге. - Где потеряли руку? - обратился он к немцу в поношенной одежде, у которого левая рука была в перчатке.
Лешнер остановился и густо покраснел.
- В районе Днепра.
- И я там побывал, - улыбнулся Савченко. - Выходит, мы старые знакомые. Вы что же тут, советовались с господами управляющими о своих делах?
Лешнера вдруг словно прорвало, хотя перед ним и стоял представитель оккупационной власти. Он с отчаянием посмотрел на майора и сказал:
- Наши помещики, господа Зандер и Фукс, предложили нам взять их землю в аренду, а деньги, кроме небольшого задатка, разрешили уплатить через пять лет.
Савченко не сразу понял, о чём говорит крестьянин. Он попросил объяснить ещё раз. Лешнер послушно повторил. Савченко рассмеялся.
- От гады! От подлюги! - заговорил он, как и всегда в минуты сильного возмущения, по-украински, качая при этом головой. - До чего додумались! - Потом, сообразив, что этак разговор не получится, майор перешёл на немецкий язык и сказал: - Так ведь это они просто испугались и хотят раздробить свои владения. Мол, их угодьями всё равно крестьяне пользуются. Надеются таким способом затруднить или отдалить проведение земельной реформы. А что, разве у вас собственных наделов нет?
- Пока не обзавелись, - хмуро ответил Лешнер, который только сейчас начал понимать, почему господа Зандер и Фукс стали вдруг такими добрыми.
- Ну, так я вам вот что скажу, - продолжал Савченко. - Вы этим управляющим не верьте и ни на какие их предложения не соглашайтесь. Всё равно земля скоро будет вашей, если вы только действительно неимущие. В Дрездене самоуправление уже обсуждает, как делить помещичьи владения между крестьянами. До свидания!
Он быстро сел в машину, и только лёгкая тучка пыли пронеслась по дороге вдоль деревни.
Эрих Лешнер был поражён. Неужели ему могут дать землю? Неужели этот русский офицер говорил правду? Нет, этого не может быть! Но тогда почему же стали вдруг такими заботливыми управляющие? Да, их предложения красноречивее всего подтверждали слова русского офицера.
И всё-таки поверить сразу было невозможно.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Контрольный совет - высший орган, управляющий побеждённой Германией, - разрешил существование в стране политических партий и демократических организаций. В советской зоне оккупации сразу же возникли четыре партии: коммунистическая, социал-демократическая, либерально-демократическая и христианско-демократический союз. Все эти партии имели в Дорнау свои местные организации. Наблюдать за тем, как и в какой мере они борются за создание демократической Германии, и должен был капитан Соколов.
Приглядываясь к общественной жизни города, капитан пришёл к твёрдому выводу, что его работа требует глубокого изучения и отчётливого понимания исторических особенностей общественного развития Германии.
Он взялся за книги. Пока их было здесь очень мало. Но и то немногое, что ему удалось на первых порах прочесть, ещё больше убедило его в правильности такого вывода. Вот почему каждому ехавшему в отпуск на родину капитан вручал список и строго-настрого наказывал привезти побольше книг.
Ежедневно в течение трёх-четырёх часов Соколов принимал посетителей. Любой горожанин мог обратиться в комендатуру.
Самые разнообразные люди приходили к капитану. Сегодня утром, когда он, как обычно, ждал у себя в кабинете появления первых посетителей, к нему постучались. Капитан отозвался. Дверь приоткрылась, и в комнату вошло, вернее сказать, вползло какое-то странное существо.
Капитан даже с места поднялся, не понимая ещё, в чём тут дело. Посетитель смотрел на него снизу вверх, немного испуганно и в то же время с нескрываемым удовлетворением. Очевидно, он добивался именно той реакция, которую и вызывало его появление. Руки и ноги этого подобия человека напоминали перекрученные корни старого дерева, во многих местах они были согнуты под углом, и с первого взгляда могло показаться, будто по и не человек, а гигантское насекомое.
- Якоб Тидке, - отрекомендовался посетитель.
- Слушаю вас, - стараясь не проявить изумления, ответил капитан. - Присядьте, пожалуйста.
Тидке примостился на стуле и заговорил.
Он вчера прибыл в Дорнау во главе труппы бродячего цирка Рискато. Правда, сейчас военное положение, но тем не менее труппе надо выступать, иначе артисты умрут с голоду. Господин капитан будет, наверное, столь любезен, что разрешит несколько представлений. Вот здесь на бумажке перечень номеров, которые они исполняют.
Соколов взглянул на список. Обычная программа немецкого бродячего цирка. Такое выступление наверняка можно разрешить. Капитан взял ручку и письменно подтвердил своё согласие.
- Очень признателен, - произнёс Тидке.
Он слез со стула и уже заковылял было к двери, когда Соколов, не удержавшись, спросил:
- Послушайте, господин Тидке, как это с вами случилось?.. Как это вас так искалечило? Мне пришла в голову мысль…
- Что меня изуродовали нарочно? - закончил Тидке. - Именно так и было, вы не ошиблись. История эта чрезвычайно проста. Если вы располагаете несколькими свободными минутами, я вам расскажу.
- Пожалуйста, - ответил Соколов.
Тидке снова примостился на стуле.
- Я происхожу из известной цирковой семьи, - начал он. - Мой дед был акробатом, отец - клоуном. Меня тоже с малолетства стали приучать к цирковому делу. В семь лет я вместе с братом уже недурно работал на трапеции. Мать горевала оттого, что я начинаю так рано, но отец об этом не задумывался: нужны были деньги, а следовательно, новые номера. Однажды во время представления я сорвался с трапеции и сломал себе ногу. Оно бы ещё полбеды - переломы в детском возрасте срастаются быстро и не оставляют следов, - но я к тому же порвал сухожилие. А это уже оказалось непоправимым. Я должен был остаться хромым на всю жизнь. Ногу мою уложили в гипс. А затем у нас в цирке появился синьор Винченцо. Мать, увидев его, горько зарыдала. Я же тогда ничего ещё не понимал. Этот синьор Винченцо, который был таким же итальянцем, как я папуасом, слыл цирковым лекарем. Когда Винченцо забирал меня из дому, даже отец прослезился.
Тидке умолк, как бы вспоминая те далёкие дни. Затем он снова заговорил:
- За три месяца синьор Винченцо основательно переделал меня. Он снял с моей ноги гипс, немного повернул кости и дал им срастись под углом. Под наркозом - спасибо и за это - он сломал мне руки и ноги и сделал так, чтобы они срослись вкривь. Я пробыл у него почти год, а когда вышел, все ужасались. Зато я уже не был лишним ртом в семье. "Человек-паук" стал популярным аттракционом, который с успехом можно было демонстрировать на любой арене. Некоторое время дела у нас действительно шли недурно. Потом отец умер, и всё снова пошло прахом. После его смерти я взял на себя руководство цирком и уже почти двадцать лет разъезжаю по городам Германии. Вот и вся моя история.
Капитан Соколов сидел молча, поражённый до глубины души.
- Я надеюсь, - продолжал Тидке, - вы и сами придёте поглядеть на наше представление. Мы будем очень рады приветствовать вас.
- Благодарю, - ответил капитан, всё ещё находясь под впечатлением услышанного. - Возможно, приду.
- До свидания!
Тидке слез со стула и заковылял к двери.
Теперь капитан действительно видел в необычном посетителе сходство с огромным пауком. Тидке исчез за порогом, а капитан провёл рукой по лбу: "Ну и нравы!"
Снова раздался стук, и капитан откликнулся, невольно ожидая появления ещё какого-нибудь урода. Но вместо этого в кабинет вошла, сияя улыбкой, Гильда Фукс.
Одно мгновение Соколов припоминал, где он видел эту женщину. Вспомнив, он заинтересовался. Гильду Фукс он увидел впервые в квартире Эдит Гартман. Любопытно, зачем это она пришла сюда?
А Гильда, обращаясь к капитану как к старому знакомому, попробовала придать беседе интимный характер. Она, например, весело смеялась над тем, как господин капитан разоблачил тогда, мнимую болезнь фрау Гартман. Соколов слушал и всё не мог уяснить себе цели её прихода. А Гильда болтала без умолку. Между прочим, она спросила:
- Скажите, господин капитан: в Германии будет произведён раздел земли?
- Да, это вполне возможно, - ответил Соколов.
Гильда почти не обратила внимания на ответ капитана и сразу заговорила о чём-то другом. Но Соколов почувствовал, что ради этого вопроса она и явилась сюда.
- А что сейчас делает Эдит Гартман? - в свою очередь спросил он.
Гильда позволила себе лукаво улыбнуться:
- Она произвела на вас такое сильное впечатление? Я могу передать ей, что вы хотите её видеть. Думаю, она согласится.
- Я прошу вас оставить этот тон, - сухо произнёс Соколов, раздражённый готовностью Гильды взять на себя роль сводни. - Меня интересуют намерения фрау Гартман как актрисы и больше ничего.
- О, как актриса она теперь не представляет интереса, - ответила Гильда. - Ведь она не выступала на сцене уже больше десяти лет, и неизвестно, когда ещё будет выступать.
Соколов задумался над её ответом.
- Если господину капитану станет скучно в нашем городе, - продолжала Гильда, - и захочется немного развлечься, я буду рада видеть его у себя. Сейчас я живу одна в своей квартире, и вы можете быть вполне уверены в моей скромности. Вот мой адрес.
И она протянула ему визитную карточку.