- Всего наилучшего, - ответил Соколов, взбешённый бесцеремонностью посетительницы. - Вряд ли я воспользуюсь вашим гостеприимством.
- Этого никогда нельзя знать заранее.
Гильда улыбнулась самой чарующей из своих улыбок и вышла из кабинета.
Зачем приходила сюда эта Гильда Фукс? Во-первых, узнать о земельной реформе - это очевидно; во-вторых, пригласить к себе капитана из комендатуры. Значит, она стремится завести близкое знакомство с кем-нибудь из советских людей. Для чего? Над этим следует хорошенько подумать.
Затем пришёл Лекс Михаэлис, и капитан просидел с ним около часа, обсуждая непривычные для советского человека вопросы, вроде того, имеет ли немецкая женщина право свободно поступать в высшую школу, могут ли встретиться препятствия к браку между людьми, не располагающими доходом, и тому подобные казусы.
Их беседа подходила к концу, когда в кабинете появился Болер и церемонно поздоровался с капитаном.
Соколов приветливо ответил. Трудно было узнать старого писателя! Неужели это он собирался свою первую ночь в Дорнау провести иод мостом? На старике был новый костюм, взгляд его стал бодрым и энергичным, даже морщины на его свежевыбритом лице, казалось, немного разгладились.
Капитан Соколов неустанно заботился о Болере. Писателю предоставили квартиру, и в Берлине уже было решено издать его роман из времён прошлой мировой войны. Недавно ему перевели аванс.
- Последнее время я пользуюсь исключительным вниманием оккупационных властей, - сказал Болер, когда Михаэлис вышел. - Мне дали квартиру, деньги, особое снабжение. Я хочу задать вам прямой вопрос, господин капитан: что вы рассчитываете за это получить?
- Ничего, господин Болер, - рассмеялся Соколов. - Было бы очень странно, если бы мы не поддержали известного писателя. Мы хотим создать вам такие условия, чтобы вы могли спокойно работать. Вот и всё. Я думаю, скоро сама жизнь заставит вас сесть за роман о новой, демократической Германии, которую создаёт сейчас немецкий народ.
- Я не собираюсь писать никаких книг, - ответил Болер. - Я специально пришёл предупредить вас об этом, чтобы у вас не было никаких иллюзий на мой счёт.
- У меня их и нет, - возразил капитан.
Соколову показалось, что старый писатель даже обиделся. Во всяком случае, ответ пришёлся Болеру не по вкусу. Старик ещё раз подчеркнул:
- Словом, я вас предупредил.
Поблагодарив капитана за все заботы, он попрощался. Соколов встал. Это посещение его развеселило. Ему казалось, что старик и в самом деле испытывает потребность написать книгу, посвящённую современности, но в то же время хочет, чтобы его об этом попросили. Просить же Соколов никого не собирался. Настоящие демократические писатели сами, без приглашений, найдут своё место в новой Германии.
Капитан проводил Болера до дверей и снова сел за стол. Приём продолжался, и до самого вечера Соколов не имел ни одной свободной минуты.
После окончания рабочего дня все офицеры собирались в кабинете у Чайки, чтобы поделиться впечатлениями и поговорить о своём житье-бытье. Этих сборов никто не объявлял, но так уж с самого начала повелось.
Однажды, когда все, как обычно, сошлись у полковника и в здании комендатуры уже воцарилась тишина, речь зашла о семьях, о разлуках и встречах военных лет. Затем разговор коснулся житии на Родине. Так бывало почти каждый раз.
- Я вчера от жены письмо получил, - произнёс Соколов. - Хотите, вслух прочту? - неожиданно для себя добавил он.
- Только, чур, ничего не пропускать! - пошутил кто-то.
- Это уже на моё усмотрение, - ответил капитан.
Он читал, почти не глядя на бумагу. Всем было ясно, что полученное вчера письмо Соколов уже знает наизусть и читает его, как любимые стихи, с наслаждением произнося каждое слово.
Соколов умолк, и на какое-то время воцарилось молчание. Каждый думал о Родине, о своей семье, и так захотелось всем им уехать из этой чужой страны и очутиться где-нибудь в Киеве, или у себя в МТС, или на большом ленинградском заводе!
- Вот получил я это письмо, - заговорил Соколов, - и много у меня сомнений появилось. Правильно ли я сделал, послав жене срочный вызов? Конечно, жить без неё мне очень трудно, но не совершаю ли я по отношению к ней несправедливость? Она окончила институт, стала режиссёром; ей бы работать на сцене, а я зову её за границу, в город Дорнау, где даже и театра нет.
- А между тем здесь, говорят, когда-то был хороший театр, - заметил полковник.
- Большинство актёров разбежалось, - ответил Соколов. - Вот я и думаю: что она здесь будет делать? И, признаться, порой чувствую себя эгоистом. Ведь я вполне сознательно отрываю её от любимого дела по крайней мере на два-три года. За это время она многое успела бы сделать…
Капитан замолчал. Неожиданно меняя тему разговора, а по существу продолжая беседу о том же самом, Чайка сказал:
- Нам необходимо как можно больше рассказывать немцам о Советском Союзе, потому что они ещё почти ничего не знают о нас и до сих пор из них не выветрилась геббельсовская брехня. Надо рассказать им о нашей
Родине, о нашей революции, о наших людях, о пятилетках, о социализме. И знаете, что я подумал: "А что, если жена капитана Соколова, приехав сюда, поможет магистрату и местным артистам возродить здесь театр?" Ведь они, наверно, захотят ставить и немецкие и наши, советские, пьесы. А сейчас среди нас нет таких специалистов, которые могли бы помочь им. Вот тут-то жена капитана и окажет нам большую услугу. Не правда ли, товарищи?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Дверь в кабинет коменданта слегка приоткрылась и почему-то закрылась снова. Полковник приподнял голову, никого не увидел и опять углубился в свои бумаги. Но ручка снова задвигалась, а дверь так и не отворилась: очевидно, кто-то хотел войти и не осмеливался. Полковник встал из-за стола, подошёл к дверям и широко распахнул их. У порога стоял незнакомый человек средних лет.
- Что вы здесь делаете? - спросил полковник.
Немец побледнел от волнения. Взгляд его, скользнув по фигуре коменданта, забегал по комнате. Что-то необычное в выражении его лица заинтересовало Чайку.
- Войдите, - пригласил полковник.
Незнакомец, видимо, ещё колебался, но затем осторожно, озираясь по сторонам, вошёл в кабинет и сел на предложенный стул.
- Я слушаю вас, - промолвил Чайка, ободряюще поглядывая на незнакомца.
- Я убежал из психиатрической лечебницы, - неожиданно сказал тот. - Меня упрятали туда без всяких оснований. Я изобретатель Гроссман.
Полковнику стало не по себе: а вдруг этот Гроссман и вправду сумасшедший? Однако Чайка ничем не выдал своих мыслей. Он чувствовал, как напряжённо следит посетитель за его лицом, стараясь угадать впечатление, произведённое этими словами. Поэтому полковник повторил:
- Слушаю вас, господин Гроссман.
- Я пришёл к вам по очень серьёзному поводу, и касается это не столько моего изобретения, сколько значительно более важных обстоятельств.
- Что же вы изобрели? - внимательно следя за каждым движением посетителя, спросил полковник.
- Когда-то я предложил новый краситель для текстильной промышленности, но теперь он уже не имеет ко мне никакого отношения.
- Что же произошло?
- Эти и краски, которые одно время были довольно модными, к сожалению, не носят моего имени. Получилось так, ч то ими завладел всесильный концерн - "ИГ Фарбениндустри".
- Не можете ли вы рассказать более подробно?
- Охотно. Я, как уже имел честь вам сказать, химик-изобретатель. Работая в своей домашней лаборатории, я открыл новый, весьма экономичный краситель. Мне выдали на него свидетельство. Затем я явился в "ИГ Фарбениндустри", с тем чтобы продать своё изобретение. Мне предложили за него пятьсот марок, да ещё на том условии, что я сниму с патента своё имя и передам новый краситель в собственность концерна. Я не согласился. Ведь моё открытие обещало миллионные прибыли. Я надеялся, что кто-нибудь другой купит его. Но к какой бы химической фирме я ни обращался, все они так или иначе зависели от "ИГ Фарбениндусгри".
Гроссман тяжело вздохнул, вытер лоб и, заметно нервничая, продолжал свой рассказ:
- Я не мог ничего добиться, а потом, вдобавок ко всему, долго болел. Лишения и голод очень отразились на моей внешности. Люди, с которыми я вёл переговоры, стали называть меня сумасшедшим и всячески издевались надо мной. Однажды я возмутился и учинил скандал. Тогда меня связали и отправили в психиатрическую лечебницу. Там я был признан больным. Теперь-то я знаю, что врачам за это хорошо заплатили. А вскоре моя жена, оставшаяся без всяких средств, вынуждена была продать моё изобретение тому же "ИГ Фарбениндустри" уже за триста марок.
У Гроссмана дрожали руки, лицо его выражало крайнее возбуждение.
"Если он и не душевнобольной, - подумал полковник, - то пребывание в психиатрической лечебнице, очевидно, здорово повлияло на его нервную систему".
- Да, - продолжал инженер. - Так я утратил не только авторство на своё изобретение, но и свободу. Когда подошли ваши войска, мне удалось бежать из больницы.
Я вернулся домой и прятался, опасаясь розысков. Но недавно я узнал о том, что происходит на здешнем химическом заводе…
- Вы имеете в виду "Сода-верке"?
- Так точно. Я должен сделать очень важное сообщение, господин полковник. Но у меня много врагов в городе, и я хотел бы иметь гарантию безопасности.
- Излишнее опасение. Я гарантирую вам полную безопасность.
Гроссман несколько секунд молчал, как бы взвешивая слова полковника.
- Хорошо! - наконец заявил он. - Я вам расскажу всё. Знаете ли вы, сколько специалистов работает на "Сода-верке"?
- Точно не знаю, но там их значительно больше нормы.
- Обратили ли вы внимание, что одних лаборантов на заводе почти столько же, сколько рабочих?
- Да, вы правы.
- Все эти так называемые специалисты появились на "Сода-верке" за несколько дней до капитуляции, а то и после окончания войны. Никогда там не было такого количества инженеров.
- Что же это означает?
- Просто-напросто на заводе нашли себе пристанище затаившиеся гитлеровцы. Пока что они получают там карточки и документы, но, конечно, не в этом дело. Все они или ждут удобного случая, чтобы бежать на запад, или же рассчитывают хоть чем-нибудь навредить вам.
- Ваше сообщение очень интересно, - сказал полковник, отметив про себя, что слова Гроссмана подтверждают его собственные подозрения. - Что касается вашего красителя, то, надеюсь, в скором времени мы сможем вернуть вам все права.
- Я даже мечтать об этом не смею! - ответил Гроссман.
- Почему же? Это дело поправимое. Сейчас я очень занят, но обещаю помочь вам. Я вас попрошу только оставить у дежурного свой адрес, а если у вас будут ещё какие-нибудь новости, приходите прямо ко мне.
- Очень благодарен, - сказал Гроссман.
Когда он ушёл, полковник серьёзно призадумался. Гроссман мог и вправду оказаться душевнобольным. Но, с другой стороны, коменданта и самого удивляло количество специалистов на "Сода-верке". Эго явно было подозрительным.
Чайка пришёл к выводу, что лучше всего посоветоваться с товарищами, и отправился к Савченко. В кабинете майора находился также Соколов. Комендант рассказал им о визите изобретателя.
- Пренебрегать таким сообщением нельзя, - сказал в заключение Чайка. Для начала выясните точно, действительно ли на завод принято за последнее время гак много специалистов. Это сразу внесёт ясность. И обо всём доложите мне. А потом я уже сам этим займусь.
Первые же данные, полученные в комендатуре, подтвердили всё сказанное Гроссманом. Одновременно полковник направил к изобретателю врача. Медицинское освидетельствование показало, что Гроссман психически здоров, но нервная система у него расшатана.
- А у кого сейчас нервы в порядке? - сказал врач, сообщая свои выводы. - Просидеть почти три. года в психиатрической лечебнице! Да от этого и самый здоровый человек утратит душевное равновесие.
На другой день полковник Чайка появился на "Сода-верке". Его встретил директор и пригласил к себе в кабинет.
Лицо директора не выражало особенного восторга. Сейчас ещё не пущен ни один цех, но скоро дело наладится. Завод должен приступить к производству минеральных удобрений для сельского хозяйства. В настоящее время проводится большая исследовательская работа, связанная с предстоящим выпуском новой продукции.
Полковник выслушал объяснения директора, затем выразил желание пройтись по заводу.
Осмотрели пустующие цехи. Перешли в лабораторию. Директор распахнул двери в большой двухсветный зал со стеклянным потолком, и Чайке показалось, будто он и в самом деле попал в царство точнейшей науки. У столов, заставленных приборами и аппаратами, в полнейшем молчании трудились сотни людей в белых халатах.
Директор пояснял: здесь проводится огромная работа научно-исследовательского характера. Полковник подошёл к одному из специалистов и спросил:
- Чем вы сейчас заняты?
- Я проверяю эффективность нового удобрения, - ответил химик.
- Какое же это будет удобрение?
Человек в белом халате стал рассказывать. Он выражался весьма туманно, и Чайка, который всегда любил и хорошо знал химию, сразу убедился в том, что его собеседник - полнейший невежда. Полковнику стоило больших усилий сдержать себя, чтобы спокойно выслушать нескончаемый поток ничем не связанных формул и терминов. Расчёт здесь был весьма простой: советский офицер всё равно ничего не понимает - значит, ему можно преподнести любую бессмыслицу. Присутствующие слушали объяснения коллеги внимательно и серьёзно, только один молоденький лаборант наконец не выдержал, фыркнул и быстро спрятался где-то за столами, заставленными колбами и ретортами.
- Сколько здесь у вас научных работников? - спросил полковник у директора, когда инженер наконец умолк.
- Сто тридцать восемь человек.
- Многовато… - отметил комендант, снова оглядывая зал. - Ну, хорошо, - добавил он. - Я думаю, с осмотром завода мы покончили.
Он видел, с каким облегчением вздохнули, услышав эти слова, все присутствующие.
"Ладно, ладно, радуйтесь, - подумал комендант, вспоминая Гроссмана. - Сейчас я вам устрою концерт!"
Он зашёл с директором в кабинет и очень медленно, так, чтобы тот мог наверняка понять каждое его слово, проговорил:
- Я в своё время окончил технологический институт и глубоко поражён удивительными познаниями, которые обнаружили ваши "учёные".
При первых же словах коменданта директор побелел. Растерянный, он пытался что-то объяснить, прекрасно понимая всю несостоятельность своих доводов.
- Мне всё ясно, - сказал Чайка. - Сколько человек и кого именно вам приказали принять на работу перед нашим приходом?
- Я никого не принимал.
- Вы же сами понимаете: я всё знаю, и не стоит вам усугублять свою вину.
Директор сдался. Торопливо, чуть не плача, он стал оправдываться. Сам он ни при чём: его здесь долго не было, а этих людей принимал на работу его заместитель, проклятый нацист, который успел сбежать на запад.
Через пять минут комендант получил полный список лжеспециалистов. Среди них оказались и такие личности, которых уже давно разыскивали. Во всяком случае, ни один из этих "химиков" не хотел бы встретиться лицом к лицу с правосудием.
- Благодарю, - сказал полковник, пряча в карман список, - завтра на работу они уже не придут.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
На окраине Дорнау, против последней бензоколонки, стоит длинное четырёхэтажное здание заводского типа. В открытые широкие окна видны ряды станков, оттуда доносится приглушённый шум моторов.
Авторемонтный завод "Мерседес" в те дни выполнял заказы Советской Военной Администрации. На соседнем пустыре выстраивались целые шеренги искорёженных, искалеченных войной машин. Трактор ежедневно втягивал несколько таких автомобилей в широкие заводские ворота. Казалось бы, никакие усилия не смогут придать изуродованным машинам прежний вид. Но умелые руки выпрямляли помятые крылья и кузова, покрывали их блестящей краской, перебирали моторы, и машины снова выбегали на простор дорог.
Для контроля сюда был направлен военный представитель лейтенант Дробот, в прошлом танкист, хорошо знакомый с ремонтом двигателей.
Заводом уже лет тридцать управлял директор господин Бастерт. Авторитет его здесь был непререкаем, он считался незаменимым специалистом.
Лейтенант Дробот пристально приглядывался к действиям Бастерта. Больше всего удивила лейтенанта система оплаты на заводе. Рабочие получали жалованье подённо, и о высокой производительности труда говорить не приходилось.
Дробот пробовал поговорить на эту тему с директором, но тот только руками разводил: испокон веков здесь платили так, требовать сейчас от рабочих большей производительности он не может. Ведь снабжение плохое, да и завод не получает необходимых материалов. Свою правоту директор подкреплял множеством доказательств.
А тем временем рабочие целые дни слонялись из цеха в цех в поисках инструмента и материалов или подкарауливали мастеров, которые го и дело куда-то исчезали.
Дробот поинтересовался, как работал завод в прежние времена. Оказывается, раньше из ремонта ежедневно выходило тридцать - сорок машин, а теперь великим достижением считалось выпустить в день пять автомобилей.
Лейтенант отправился за советом к капитану Соколову. Офицеры долго сидели в тот день, обсуждая положение на заводе. Конечно, существуют различные административные меры, но приведут ли они к повышению производительности труда, неизвестно.
- Знаешь, Дробот, - после длительного раздумья заговорил Соколов, - мы, кажется, пошли по неправильному пути. Мы тут с тобой соображаем, как и что изменить, а нам прежде всего нужно заручиться поддержкой самих немецких рабочих. Среди них найдутся и такие, которые шли за Гитлером, но ведь большинство-то таких, которые Гитлера ненавидели. Вот с ними нам и нужно посоветоваться.
- А может быть, всё-таки издать приказ об обязательной норме выработки? - предложил Дробот.
- Нет, здесь нужно придумать что-то другое. Давай всё-таки посоветуемся с рабочими и с бургомистром города, он ведь на этом заводе работал мастером.
На этом беседа окончилась, а на следующий день лейтенант Дробот пригласил к себе Бертольда Грингеля, токаря из моторного цеха.
Получив такое приглашение, Бертольд Грингель немало удивился, но тут же подумал, что к нему-то лейтенант не может иметь никаких претензий. Будучи человеком честным, Грингель и сам возмущался положением на заводе.
У лейтенанта токарь застал капитана Соколова. С самого начала разговора Грингель понял, что его пригласили сюда как друга.
Дробот говорил о неудовлетворительной постановке дела в "Мерседесе", а токарь, как бы соглашаясь с ним, утвердительно кивал головой. На прямой вопрос лейтенанта, что нужно сделать для повышения производительности труда, Грингель ответил не сразу. Он помолчал, закуривая предложенную папиросу, а затем неторопливо начал: