Когда началась война, отец написал Полине: "Костя пусть сейчас же просится в армию. В тылу с его образованием он никому не нужен, только на фронте и место здоровому парню. Если, паче чаяния, его не будут брать, можно обратиться к секретарю горкома, который хорошо меня знает".
Но Ватолина взяли без протекции. Через неделю поздно вечером он, чмокнув в мокрую щеку тетку, сел в поезд, а рано утром был на месте.
Еще через день Ватолин, помывшийся в бане, постриженный под машинку, обмундированный, стоял в толпе гудящих, неуклюжих в непривычном одеянии, абсолютно схожих юнцов. И внезапно услышал хорошо знакомый командирский голос: "Внимание, товарищи курсанты!" То был голос Юрки Павельева. Ватолин очень обрадовался. Встретить в чужом городе почти близкого человека - это ли не удача?
…Костя закончил письмо, свернул его, положил в конверт - один из тех, что прислала Поля, и сунул в карман. Сладко потянулся. Батарее осталось спать час. Скоро он прокричит: "Подъем!", сдаст дежурство второму дневальному, позавтракает и - на боковую, пока все будут мерзнуть на полигоне.
…Уезжать должны были Павельев, Ватолин и Синельников в одной теплушке. Однако накануне отъезда бывший старшина, ныне лейтенант Павельев объявил:
- Мне разрешили на три дня домой заглянуть. Стариков надо навестить. - Помедлив, добавил: - И Кира звала.
Поезд уходил метельной февральской ночью. Костя с Семеном грелись у железной печки, сидя на поленьях. Семен говорил:
- Ничего-о… После войны поедем ко мне домой в мягком вагоне. Я уступлю тебе верхнюю полку.
5
Мало что понял только что ставший командиром дивизиона лейтенант Ватолин из доклада своего начальника штаба. Фронт обороны, зона огневого обеспечения, ИЗО (неподвижный заградительный огонь), ПЗО (подвижной заградительный огонь), БК (боевой комплект боеприпасов)… Обо всем этом он знал, слышал в лекциях майора Впноградского, а сейчас с трудом представлял, где должны находиться участки этих ИЗО и ПЗО, и зачем они нужны, и какие конкретно выводы следуют из того, что от БК в дивизионе осталась едва треть.
В училище на эти вопросы он ответил бы, не раздумывая, и самый строгий преподаватель не смог бы найти изъяна в ответе, а тут надо командовать, давать четкие, не подлежащие обсуждению указания, вроде тех, что давал бывший командир дивизиона.
- В создавшейся обстановке, - продолжал начальник штаба, - считаю целесообразным четвертую батарею передислоцировать поближе к переднему краю, в район запасных наблюдательных пунктов. Здесь она может вести огонь с закрытой огневой позиции, а при нужде, выдвинувшись чуть вперед, стрелять прямой наводкой. Пятую - оставить на месте, шестую батарею - переместить правее, к урочищу, у нее остался всего один ствол.
- Так, так, - кивнул Ватолин, сдерживая вздох облегчения.
Хабаров поднял глаза от карты.
- Если вы утвердите мои наметки, я доложу их в штаб полка, получу "добро" и немедленно доведу ваше приказание до командиров батарей.
- Да, да… Конечно, - поспешно согласился Ватолин и, осмелев, счел нужным заметить: - Боекомплект следует пополнить.
- Обязательно. Вот боевое донесение. В нем все указано. Отправим, как только подпишете.
Ватолин взял карандаш, расписался против тщательно выведенного штабным писарем "Врио командира дивизиона" и вздохнул глубоко, не таясь. А начальник штаба не умолкал:
- Еще вопрос, товарищ лейтенант. Ординарца вы собираетесь взять с батареи?
Лейтенант не знал, что ответить. А Хабаров и тут заготовил свой ответ:
- Я бы не советовал вам брать с батареи, народу там мало осталось. Могу рекомендовать разведчика из взвода управления дивизиона. Хороший боец, исполнительный, грамотный…
- Согласен.
Начальник штаба вышел за занавешанную плащ-палаткой дверь, что-то сказал и, вернувшись, принялся быстро, размашисто писать на узком листе сероватой бумаги.
- Подготовлю пока проект приказа. Вы посмотрите…
- Да, да, - сказал Ватолин, оглядывая обшитую гладко выструганными досками землянку. Здесь все было намного солиднее, чем у него на пятой батарее: широкий стол, настоящие стулья, большая керосиновая лампа. А рядом, видимо, еще несколько таких же помещений. На батарее, правда, землянки перекрыты несколькими рядами бревен, но здесь такого перекрытия и не требуется - над головой развалины электростанции: никакая бомба не возьмет. Прохладно и тихо, не слышно ничего, что делается снаружи. Благодать…
- Разрешите войти, - в дверях появился широкоплечий сержант с глубоким шрамом на подбородке.
- Вот какое дело, Недайвода, - поднял на него глаза начальник штаба. - Вы назначаетесь ординарцем командира дивизиона лейтенанта Ватолина.
- Есть, - ответил сержант спокойно, как отвечал, видимо, на любое приказание.
- Смотрите, чтобы все было как следует. А пока позаботьтесь об отдыхе командира дивизиона.
Ватолин чувствовал себя неловко: в его присутствии о нем говорили в третьем лице, как о важной персоне, и он не знал, то ли обратиться ему к ординарцу и высказать какое-нибудь напутствие, то ли промолчать. Решил промолчать.
Снова встретились они в другом конце обширного штабного подземелья, в отгороженном и обшитом такими же гладкими досками закутке, в котором стояли никелированная кровать, застеленная двумя матрацами, простыней и толстым одеялом, столик, покрытый темной скатертью, и два стула. Недайвода принес ужин, но не в котелке, а в тарелке - это тоже было непривычно. Рядом поставил чайник, кружку и небольшую, в замшевом чехле, флягу.
- Туг чай, товарищ лейтенант, а тут, - он указал на флягу, - что покрепче.
- Покрепче? Ах да, покрепче… Понятно, - улыбнулся Ватолин. После доклада начальника штаба с него будто тяжкий груз свалился: все оказалось не столь уж сложным., Потянуло на разговор.
- Как вас звать, сержант?
- Григорием меня зовут. И по отчеству - Григорьевич. Небось думаете про мою фамилию? Смешная фамилия? Украинец я. Из Сумской области, а вырос под Курском. Что Сумская область, что Курская - одно и то же… Я рядом буду, товарищ лейтенант, где связисты. Покличете, ежели что…
Он вышел. Ватолин налил из фляги в кружку, выпил, поел горячих еще макарон со свиной тушенкой. Подумалось, что командирам дивизионов живется в общем неплохо, есть в этой должности свои прелести. Он с аппетитом опорожнил тарелку, хлебнул чаю и, скинув сапоги и гимнастерку (впервые за много дней), плюхнулся на одеяло. "Синельникова бы сейчас в такую постель", - успел подумать Ватолин и тут же куда-то-поплыл по убаюкивающим теплым волнам…
Проснулся будто от толчка. В штабной землянке стояла тишина - значит, спал недолго. Не сразу сообразил, где он, но, увидев чадящую лампу и в ее свете покрытый скатертью стол, вспомнил все и вздохнул.
Первой мыслью было: почему не спится? После такого-то дня спать бы да спать. А сон не шел. Шли видения: Поля, распахнувшая от удивления бездонные глаза; Кира, глядящая на него с печальным укором и похожая чем-то на Анну Каренину-Тарасову из Художественного театра; лейтенант Абакумов, хитро улыбающийся… Все спрашивали его: "Как же так, позавчера был простым командиром взвода, был как всё, а сегодня встал вровень с немногими, и столько народу под началом?.."
Ползли мысли о том, что сказал бы еще каждый из них, чем бы напутствовал. Поля в который уже раз попросила бы беречь себя, не лезть под пули. Кира? Неизвестно, что сказала бы Кира, потому что ей, в конце концов, он безразличен.
Зато лейтенант Абакумов был бы поражен: его курсант и вдруг так шагнул в должности. Майор Виноградский - тоже. Но появись они здесь сейчас - и Ватолину стало бы неловко, как курсанту, без разрешения выскочившему из строя, как человеку, попавшемуся на беззастенчивом хвастовстве. Он сказал бы им: "Помогите. Научите, как быть и что делать. Вы все знаете и все умеете". И все-таки приятно было сознавать, что обошел самого Абакумова. Именно его, а не кого-то другого. Почему так? Наверное, потому, что Абакумов очень обрадовался бы, узнав о неожиданной карьере своего курсанта.
Вот отец, тот, прочитав письмо, которое Костя напишет завтра же, покачает головой и, потерев подбородок, хмыкнет: "Дожили. Кому дивизионами управлять доверяют". Это так, для виду. А в душе будет доволен. Сам когда-то наставлял: в армии, мол, не стремиться к продвижению по службе - значит плохо служить. Выходит, он, Костя, хорошо служит - только и всего.
А хорошо ли? Скорее всего, не очень. И какая это служба… Не служба, а война: убивают одинаково всех - и тех, кто служит кое-как, и тех, кто старается. И как определить, кто лучше служит, а кто хуже? Вон дядя Вася Долгополых знает, кажется, порядки и, кроме как о своей батарее, о своих бойцах, ни о чем не думает, а командир полка разнос ему устроил. А Павельев? Уж он-то старается. И все-таки досталось ему, пожалуй, больше всех.
Кстати, что он сейчас думает о своем новом начальнике, о друге школьных лет Косте? Не угадаешь, что думает, может, радуется за него, но едва ли. Представить его радующимся просто невозможно, решил Ватолин, вспомнив, как школьный друг Юра еще во время формирования дивизии был назначен командиром батареи и получил звание старшего лейтенанта. Переменился он в тот же день и стал удивительно походить на Павельева - училищного старшину, неулыбчивого, сосредоточенного, озабоченного делами, о которых подчиненным не имеет права даже заикнуться. В отношениях к Ватолину и Синельникову - к друзьям, по его же выражению, с незабываемых курсантских дней - он вроде оставался прежним, во всяком случае, разговаривал с ними так же, слова были такими же и вместе с тем другими, содержащими известный одному лишь ему смысл и не допускающими возражений. Каково же будет ему теперь выслушивать не то что возражения, а приказы…
Уснуть Ватолин не мог. Поворочавшись, встал, оделся и, осторожно ступая, вышел за перегородку. Миновал приободрившегося при его появлении телефониста, поднялся по ступенькам наверх Влажный теплый воздух был неподвижен. Облака все еще стояли низко. Над головой они были почти темными, а чуть подальше к западу - светящимися багряными сполохами. Там горел невидимый отсюда большой город. Огонь то затухал, то снова вспыхивал рвущимися к небу языками пожарищ. Город стал гигантским костром, и ему не давали погаснуть: ворошили и ворошили его до самого основания, заставляя гореть камни и пепел.
Время от времени над скрывающей город высотой взлетали ракеты, пулеметные очереди пронизывали минутную тишину. Протарахтел самолет-"кукурузник", бросил свою долю топлива в костер и, чтобы самому не обжечься, скрылся в облаках.
Часовой бодро вышагивал возле входа в штаб - сон, должно быть, отгонял. Когда Ватолин приблизился к нему, вытянулся и сказал:
- Разрешите обратиться, товарищ лейтенант.
- Да.
- Правду говорят, что командир дивизиона убит?
-, Правду.
- Вот оно как получается-то…
- Как получается?
- Сколько народу полегло… И сколько, если подумать, ляжет. Войны-то надолго еще хватит. - И, помолчав, протянул вполголоса: - И-их, как он на-ас…
- Кто это "он"? - Ватолин почти вплотную подошел к часовому, окинул его взглядом, спросил с нажимом на "он".
- Немец. Кто же еще… Думали, после Москвы хана ему будет, а он вон как опять прет. До самой Волги… Или не так, товарищ лейтенант? - Боец говорил спокойно, глядя прямо в глаза Ватолину. Лицо его выражало усталость и недоумение.
Ватолин искал, что ответить. Можно было сразу же оборвать солдата: прекратите, мол, разговорчики и несите службу, как положено. Обозвать паникером. Но лучше, пожалуй, объяснить ситуацию, как объяснял ее недавно комиссар дивизиона Агафонов: ввиду отсутствия второго фронта Гитлер собрал силы со всей Европы и так далее. Но не хотелось ни объяснять, ни отвечать. Боец наверняка уже слышал это и сам газеты читал. У всех на душе скверно - и у бойцов, вроде этого часового, Терзающегося вопросом "Почему?", и у командиров, тоже ищущих ответа и обязанных отвечать подчиненным.
Ватолин первый отвел глаза и произнес:
- Не видать ему Волги.
- Дай-то бог, - часовой вздохнул, переступил с ноги на ногу. - Только как вспомню вчерашний день, тошно на белый свет смотреть. Он по спине твоей самолетом проехать норовит, а ты ужом изгибаешься. В щель залезть норовишь и землю грызть от злости…
Ватолин понял, что боец настроен продолжать разговор, и отошел. А тот не унимался:
- А что, товарищ лейтенант, будет у нас много самолетов и танков?
- Будет. Обязательно.
- Да, без них мы так и будем по щелям ползать. Что они, фрицевские-то танки, вчера наделали… На шестой батарее земляки у меня были, наши, вологодские. Мало кто остался… И на пятой батарее добрых мужиков знал. Тоже полегли…
- Кого на пятой батарее знали?
- Плотникова, к примеру, сержанта.
- Жив Плотников. Даже не ранен.
- Вон что! Выходит, зря мне наговорили.
- Кто-то вам соврал, а кому-то вы наговорите. Так, что ли? Плотников, между прочим, два танка подбил и не жаловался на весь белый свет… Как ваша фамилия?
Часовой вытянулся.
- Смоленцев, товарищ лейтенант.
Ватолин нашел, что сказать этому бойцу в ответ на его горький полушепот: "И-их, как он на-ас", - упоминание о командире орудия Плотникове подсказало. Но больше говорить не хотелось, потому что ответа на главный вопрос - "Почему?" - он все равно не знал. А надо было бы сказать этому Смоленцеву, что фашистские танки недалеко вчера прошли, сожгли их и еще больше сожгут, если не будут их бояться. И опять промолчал: в провожающих лейтенанта глазах бойца не было страха, были все те же усталость и недоумение.
6
В штабе артиллерийского полка, расположенном в отдалении от передовых позиций, в полуподвальном этаже толстостенного каменного дома, собралось человек двадцать. Завидев разом столько начальства, Ватолин смутился и невольно задержался у двери, но тут же постарался взять себя в руки, вошел, козырнул и сел возле командира третьего дивизиона капитана Борейшо.
Были другие свободные места, но он выбрал это, так как Борейшо нравился ему. А чем нравился - Ватолин сразу не объяснил бы. Скорее всего мягкой, немного застенчивой улыбкой, совершенно неожиданно сменявшей на его лице выражение жесткой решительности. А кроме того, командиры взводов из третьего дивизиона очень гордились своим начальником. Он, мол, и самый грамотный, и самый смелый, и вообще другим до него далеко.
Может, главным, что располагало к капитану его подчиненных, и была его обезоруживающая улыбка. На войне она - редкость, тем более - в обращении начальника к подчиненным;. Если такой начальник еще и дело знает, и о людях умеет позаботиться, и характера твердого, - авторитет ему обеспечен.
Увидев Ватолина, капитан Борейшо не преминул улыбнуться и подмигнул: здравствуй, дескать, и не робей. Костя окончательно решил, что командиры взводов из третьего дивизиона не врут: их капитан лучше всех! Потом подумал, что было бы замечательно, если бы Борейшо командовал полком. Тогда бы он, Ватолин, чувствовал себя сейчас иначе. Впрочем, он согласен оказаться командиром взвода в третьем дивизионе - это куда лучше, чем сидеть тут в окружении старших по званию и по возрасту и ждать, когда гроза разразится.
Гроза, однако, разразилась не над Костиной головой. Майор Машковцев, обрисовав обстановку, заметил, что командир дивизии не очень ругал артиллеристов за большие потери, поскольку танки все же не прошли и сожжено их немало.
- А ругать надо. И начинать надо с вас, - майор обратился к командиру первого дивизиона. - Да, с вас… Не смотрите на меня удивленно, не ешьте глазами - я не съедобный. Хотите сказать, что потерь у вас мало? Так откуда им быть, если противник вас не тронул. А если тронет?
Командиры сидели хмурые, Все знали, что стрелковый полк, поддерживаемый первым дивизионом и находящийся на левом фланге дивизии, атаке не подвергался, и, наверное, все думали: "А в чем тут вина командира дивизиона?"
- Я сегодня ночью был у них, - продолжал майор. - Расположились на лужайках да под кустиками. Как на курорте. Ни одного окопа полного профиля. Ни одного! Все наружу…
- Грунт у нас тяжелый, - выдавил командир первого дивизиона. - Камень.
- Камень? Долбите камень, взрывайте, зубами грызите - что хотите делайте, а люди должны быть укрыты. Вы знаете, между прочим, почему второй дивизион выстоял? Пятая батарея, например? Хотя и там разгильдяи тоже…
Командир полка повернулся к Ватолину и, увидев, что тот собирается встать, махнул рукой:
- Сиди, сиди… Так вот, пятая батарея выстояла, потому что окопалась, как положено, а не грелась на солнышке, подобно некоторым. Вот и вся причина.
Ватолин уставился в пол. Ему казалось, что все взоры обращены на него, командовавшего в том бою пятой батареей, и все думают: "Смотрите, какой примерный выискался, всему полку образец". И, конечно, усмехаются. Из смущения его вывел все тот же командир полка:
- Только не думайте, что я хвалю пятую батарею. И не собираюсь! Один блиндаж завалился после первого же попадания, и весь орудийный расчет тю-тю… Пять человек как не бывало! Это же нелепость! Навалили бревна в шесть накатов, а закрепить их понадежнее не додумались. Ума не хватило! Училища пооканчивали, кубари в петлицы понавтыкали, а думать не хотят.
Ватолин удивился такому повороту в оценке действий бывшей своей батареи: сначала "окопались, как положено", потом - "ума не хватило", но, посмотрев вокруг, увидел по выражению лиц, что никто не удивляется, все слушают со вниманием. Видимо, считают, что так и быть должно и того требует правило, которому неукоснительно следует командир полка: отличился - награди, провинился - накажи.
Никто не удивился, поэтому и следующему неожиданному повороту в речи майора Машковцева.
- Еще раз повторяю: окапываться и окапываться. Кто не выполнит этого требования, ответит по всей строгости. - Майор погрозил пальцем командиру третьего дивизиона: - А вы, Борейшо, смотрите мне… Опять я ваших архаровцев в мыльном пузыре встретил.
"Мыльным пузырем" называли специальное банно-прачечное подразделение, укомплектованное сплошь девчатами. Располагалось оно позади огневых позиций артиллерии, километрах в пяти.
- Я расцениваю это как грубейшее нарушение дисциплины, - вновь повысил голос Машковцев. - РСак дезертирство, если хотите знать! Наведите порядок, капитан. Лично контролируйте.
- Есть навести порядок, товарищ майор, - ответил, вставая, Борейшо и после секундной паузы добавил: - Только лично контролировать трудновато, я ведь не бываю в этом мыльном пузыре.
Кто-то, не сдержавшись, фыркнул, другие смущенно потупились. В словах командира третьего дивизиона явно слышался вопрос: "А что вы, товарищ командир полка, там делаете? Подразделение-то женское, не подчинено вам".
В недоумении оглядев собравшихся, Машковцев понял, в чем причцна общего замешательства, и устремил взор на Борейшо: смеется или нет? Лицо капитана не выражало ничего, кроме сознания собственной вины за недисциплинированность его подчиненных. Ватолин подумал, что до командиров из третьего дивизиона разговор этот, конечно, дойдет. И уж они-то, надуваясь гордостью за своего командира, будут пересказывать разговор на все лады.
- Прошу без хаханек, - заметил, закрывая совещание, майор. - Ничего смешного я вам, кажется, не сказал. Плакать надо. И кое-кто заплачет еще у меня. Предупреждаю. Можете разойтись. Исполняющего обязанности командира второго дивизиона прошу задержаться.