- Или тоже про связь будете толковать? - продолжал, не дождавшись доклада, м&йор. - Три гаубицы угробили, подумать только… Позор, несмываемый позор! Родина вам командирское звание дала, рабочий класс снабдил матчастью, а вы эту матчасть расшвыриваете, как пустые гильзы, дырявые, вонючие портянки… Нет, портянки вы не выбросите, прибережете, чтобы ножки не застудить. А гаубица - черт с ней… Так, что ли?
Павельев, уставившись под ноги, до синевы сжимая кулаки, молчал.
- И не прячьте глаза, - гремел майор. - Стойте, как положено стоять перед старшим начальником. Я вам не учитель в школе. Школа давно кончилась…
Дошла очередь до Ватолина. Командир полка впервые расцепил руки за спиной, тронул подбородок и указал пальцем на лейтенанта:
- Вы…
Лейтенант давно уже приготовился отрапортовать, что сознает свою вину в гибели целого расчета, погребенного под обломками перекрытия из тяжелых бревен, потерю двух пушек. Но командир полка не дал ему раскрыть рта.
- Вы будете командовать дивизионом.
Ватолин чуть было не обернулся: подумал, что кто-то стоит позади и слова эти относятся к тому, стоящему за его спиной. Но тяжелый взгляд прищуренных, усталых глаз Магаковцева был обращен прямо на него.
- Сегодня же, сию минуту принимайте должность… Временно. О сегодняшних задачах вам доложит начальник Штаба, а завтра явитесь йо мне.
Командир полка вдел ногу в стремя, опустился в седло, постоял недолго и подъехал к застывшей навытяжку шеренге из четырех человек.
- Вот что запомните, Ватолин… Крепко запомните: вы командуете дивизионом. Ясно? Дивизионом, а не пятью стволами. Поняли?
Ошарашенный Ватолин только головой мотнул.
Кони командира полка и сопровождавших его бравых ребят пошли рысью, разбрасывая копытами комья грязи. Возле блиндажа воцарилось безмолвие. Нарушил его тяжелым вздохом дядя Вася Долгополых:
- М-да, дела-а…
И снова, - тишина. Наконец начальник штаба обратился к Ватолину:
- Разрешите, товарищ лейтенант?
Обратился так, будто ничего неожиданного не произошло, будто давно уже он, видавший виды, затянутый ё довоенного выпуска ремни начальник штаба, состоит в подчинении этого растерянного, в почерневшей от копоти и пота гимнастерке лейтенанта.
- Что? Да-да, товарищ старший лейтенант… Конечно, - с натугой выдавил Ватолин.
- Командирам батарей, я думаю, следует вернуться на места, время не ждет, - отчеканил Хабаров. - А вас мне хотелось бы ввести в курс дел.
- Да-да, конечно.
Новый командир дивизиона с начальником штаба спустились в блиндаж.
3
Костя Ватолин, как и Семен Синельников, только два месяца назад впервые увидел настоящее боевое орудие в действии. Раньше не довелось: сам учился на не пригодных для стрельбы пушках давно устаревшего образца, потом в лагере, где формировалась дивизия, занимался с, бойцами на деревянных макетах.
И в дивизию Ватолин с Синельниковым приехали в одно время, точнее, в один день, в одном "телячьем" вагоне, закончив за шесть месяцев артиллерийское училище, находившееся в эвакуации в старинном уральском городке, славившемся когда-то своими ярмарками.
В училище они были в одной батарее, в одном классном отделении, то есть взводе. Спали на одной двухэтажной койке. Синельников - внизу, Ватолин - вверху. Вверху было потеплее, однако Семен сам выбрал низ:
- Прыгать не надо.
А Ватолин лихо прыгал, как только дневальный с видимым удовольствием, словно в отместку за свою бессонную ночь, горланил: "Подъе-е-ем!"
Осень сорок первого года в тех краях выдалась теплой. И подыматься поутру было легко. День в поле и на полигоне под неостывшим еще солнышком проходил незаметно. Зато зима началась вьюгами и тридцатиградусными морозами. А училищные порядки остались неизменными: после подъема следовала команда "На зарядку становись!". Строились в одну шеренгу и голые по пояс бежали к речке с экзотйческим названием Ница. Мороз свирепел, швырял навстречу острые, глубоко проникающие в тело иглы, сжимал горло, но скоро сдавался. На речке курсанты плескались водой из проруби, посыпали друг друга снегом - дурачились.
Мороз вовсе делался смиренным, когда батарея, позавтракав и построившись в колонну, маршировала с песней. Запевал Семен Синельников. Голос у него не очень звонкий, но слышался колонне хорошо. И первые ноты он брал так, что подхватить легко мог каждый. И в такт песне скрипел под ногами устилающий булыжную мостовую, рассыпающийся, как сахар, снег.
Рядом с колонной, чуть откинув вправо и назад голову, шагал старшина Павельев. Командовал он четко, нажимая на букву "р": "Пр-ра-вое плечо, впер-ред! Мар-рш!", "Шир-ре шаг!".
Старшина тоже курсант, но и большой начальник для всех прочих курсантов. Он может наложить взыскание - дать несколько нарядов вне очереди и даже посадить на гауптвахту, может сделать так, что жизнь у курсанта будет куда как вольготней или, наоборот, горше, чем у всех. Живет старшина в отдельной каморке: просыпается не по команде и спать ложится неведомо когда, в город ходит без увольнительной записки. Лейтенанты - командиры взводов - разговаривают с ним уважительно, угощают папиросами, и он перед лейтенантами не тянется по стойке "смирно".
Лейтенант Абакумов - командир взвода, в котором проходили курс артиллерийской науки Костя с Семеном, на полигон являлся вслед за батареей, сам руководил занятиями. Не столько, впрочем, руководил, сколько наблюдал и молчал. Он будто не замечал, что курсанты мерзнут, и виду не подавал,?то самому не жарко, хотя одет он был едва ли теплее.
- На фронте труднее будет, - любил он говорить по поводу мороза и всяких курсантских тягот. Если же взвод вконец раскисал, Абакумов сочувственно спрашивал:
- Холодно?
- Холодно, товарищ лейтенант!
- Снять шинели! Бегом марш!
Сам тоже снимал шинель и бежал впереди. Через четверть часа щеки снова румянились. Но день только еще начинался и до обеда было ой как далеко;..
Изрядное большинство курсантов во взводе, как и во всей батарее и, наверное, в дивизионе, составляли выпускники средних школ, за несколько дней до войпы закончившие десятилетку, и несколько студентов начальных курсов институтов. Люди грамотные, легко постигавшие теорию артиллерийской стрельбы. Поэтому Абакумов на теорию не налегал, гнул свою линию: старался за полгода сделать из штатских ребят настоящих вбенщдх, и не просто военных, а командиров.
Час обеденный - желанный час. Но не только потому, что он обеденный. Зимой в пятом часу вечера уже темнеет, поэтому занятия во второй половине дня проходили обычно в помещении: в классе или на миниатюр-полигоне.
Совсем иное дело, чем топтаться на снегу, - сидеть возле жарко натопленной голландки, наблюдать в бинокль за обозначениями условных разрывов на макете и подавать команду на несуществующую батарею:
- …Один снаряд, огонь!
- Вы-ыстрел! - это руководитель занятий майор Виноградский давал знать, что батарея команду приняла и выполнила. Помедлив, он сообщал:
- Клевок, клевок…
"Клевок" - значит, дистанционный снаряд разорвался на земле, а не в воздухе, как положено ему, значит, в прицел или уровень надо внести поправку. Снова команда и снова условные разрывы. И так до тех пор, пока цель не пристреляна.
- Теперь долби что есть силы! - одобрительно рокотал майор Виноградский. - Ба-атарея, четыре снаряда, беглый огонь!
И вызывал к макету другого курсанта:
- Цель - пулемет, вот он. Батарея здесь, НП - тут. Задача ясна?
Надо было за сорок секунд закончить глазомерную подготовку исходных данных для стрельбы и подать команду. Сорок секунд - предел. Майор требовал укладываться в двадцать, более того, открывать огонь немедленно.
- Время, время! - подгонял он задумавшегося над задачей курсанта. - Долго считаешь. За это время пулемет роту целую уложит.
Майор тоже гнул свою линию: о баллистике и метеорологических условиях рассказывая мало - только самое необходимое, нажимая на умение мгновенно ориентироваться в обстановке, быстро наводить орудие в цель и пристреливаться.
В те ноябрьско-декабрьские дни главными были сообщения о боях за Москву. Их слушали всякий раз, как только передавало радио, а ждали одного - победного, все были уверены, что другого в конце концов быть не может. И оно, это сообщение о разгроме гитлеровских войск под Москвой, пришло. Теплым стал этот День, хотя стужа и не ослабевала, но солнце, казалось, светило дольше, и лейтенант Абакумов, отчитывая кого-то за недостаточную выправку, улыбался…
Ватолин и Синельников в белье, босые сидели на нижней койке. Сийельников отчаянно, до хруста в скулах, зевал, однако придерживал Костю, собравшегося лезть к себе наверх.
- Постой же… Попрут теперь наши, верно?
- Попрут…
- Сначала без передыху до Смоленска, потом - до границы. И на других фронтах - тоже… А мы тут строевым вышагиваем. Так к шапочному разбору и попадем.
- Строевой тоже нужен, - похлопывая Семена по спине, весело отвечал Костя. - Для парада пригодится.
4
Мрачен декабрь. И дни в нем самые короткие, и сменившие осеннюю непогоду морозы непривычно свирепы, и набирающие зимний разбег ветры особенно порывисты.
За узким окном казармы снег был чист, и заступившему в ночную смену дневальному курсанту Ватолину он казался красивым. Ватолин потоптался возле окна, окинул еще раз взглядом празднично-белую пустынную улицу, прислушался к храпу за стеной, вернулся к столу и сел писать письмо домой, тетке Полине Павловне, - лучшего времени, чем часы ночного дежурства, для такого дела не придумаешь. "Здравствуй, Поля!" - начал он, потом, подумав, взял другой листок бумаги й начал с!юва: "Здравствуй, дорогая Полюшка!"
Костя был младше тетки всего на пять лет, относился к ней скорее как к сестре и называл "Поля" и "Полюшка" - так же, как называли ее Костина покойница-мать и Костин отец - Полин брат. Сейчас Поля осталась совсем одна в большой квартире: брат, паровозный машинист, постоянно в отъезде, муж-политрук - под Москвой, племянник Костя служит недалеко, но тоже как за тридевять земель. Костя совершенно отчетливо представил, как она будет читать его письмо, сидя в гостиной на диване, гладко причесанная, со Стянутой сзади короткой метелкой волос, с чуть вздернутым, как у всех Ватолиных, носом и большеглазая. А в глазах светлая, с огоньками ночь…
Костя оообщил, что учеба идет успешно, живет он хорошо, сыт и тепло одет, так что беспокоиться о нем не надо. И у Юры Павельева все обстоит отлично: строгий он старшина, и в армии иначе нельзя, тем более в такое грозное время.
Ватолину хотелось спросить Полю - не встречает ли она Киру Озерову и поступила ли та в институт? - но не стал спрашивать, потому что, во-первых, тетка непременно кинется разыскивать Киру и, разыскав, скажет, что Костя ею интересуется, а это вовсе ни к чему. А во-вторых, Поля могла удивиться: с чего это Костя справляется о Кире у нее, сам мог бы ей написать, да и Юра Павельев с ним рядом, а Юре должно быть все известно.
Павельеву, конечно, известно, только не спросит его ни о чем Ватолин. Они дружили, несмотря на то, что Юрий был на два года старше и в школе учился классом впереди. Эта разница скрадывалась общностью интересов: оба играли в одной футбольной команде, выходили победителями в школьных соревнованиях по стрельбе из малокалиберной винтовки, руководили оборонными кружками, считались знатоками военного дела. Вернее, знатоком считался Павельев, а Ватолин - лучшим его учеником. И Костя не обижался: ученик так ученик. У такого учителя быть учеником не зазорно. Юрий всюду главенствовал и был в школе весьма заметной фигурой.
Он во всем разбирался и все знал. Знал поименно всех советских футболистов, игравших с командой басков, и кто будет очередным соперником Джо Луиса в матче за звание абсолютного чемпиона мира по боксу, и какую новую песенку поет сейчас за границей Александр Вертинский. Знал, что говорят "в самом верху" о последней постановке Московского художественного театра и чем опасно Мюнхенское соглашение англо-французских правителей с Гитлером. Он знал, наконец, как будет протекать будущая неизбежная, по его мнению, война.
- Будущая война - война моторов, - говорил Юрий окружавшим его на перемене школьникам. - Это надо помнить. Кто силен в воздухе, тот в наше время силен вообще. Вот представьте себе: колоссальной силы удар с воздуха до основания потрясет и сокрушит жизненно важные экономические центры нашего предполагаемого противника, допустим, той же Германии. И все.
Война будет скоротечной, победим малой кровью.
Если кто-нибудь пытался возразить, Юрий приводил дополнительные аргументы в пользу грядущей быстрой победы: необозримые пространства Советского Союза, огромная численность населения страны.
- А наш промышленный иммунитет, - небрежно бросал он в ответ скептику. - Забыл? Он сыграет решающую роль.
И скептик умолкал, не зная, что это такое.
Костя соглашался с Павельевым, вернее, придерживался точно таких же взглядов. Они казались абсолютно доказанными и совершенно бесспорными. Их и защищать-то, собственно, было незачем. Однажды об одной из таких бесед Костя рассказал отцу. Тот неопределенно хмыкнул и заметил:
- Стратег, видно, твой Юрка.
- Страте-ег, - обрадованно согласился сын. - И организатор какой!
"Голова!" - было первым, что сказал Костя о своем приятеле Кире Озеровой. Кира, бойкая, модно одетая девочка, неожиданно рассмеялась:
- А ты не голова?
- Я? Куда мне… Я не умею, как Юрка, ни организовать, ни сказать…
Они возвращались вдвоем к Кириному дому по огороженной низкорослым кустарником дорожке городского сквера. Спустились сумерки. Прозвенел, скрипнул на повороте трамвай, и стало совсем тихо. Кира остановилась, притронувшись к его руке, сказала:
- Все ты умеешь… Только несмелый ты.
Вскоре собрались у Кириной подружки, устраивавшей с разрешения родителей вечеринки знакомых по школе - не всех, конечно, а избранных. Танцевали под патефон, под "Брызги шампанского" и песенки, исполняемые Изабеллой Юрьевой, Георгием Виноградовым, Вадимом Козиным. Павельев весь вечер танцевал с Кирой, и она, улыбаясь, охотно вставала навстречу, когда он приглашал ее. А Костя не танцевал, потому что стеснялся, считал, что танцует хуже всех и все, глядя на него, будут смеяться.
Кира раз подошла к нему, спросила:
- Почему букой смотришь?
- Куда уж мне… Несмелый я.
Кира закусила губу и отвернулась.
Натанцевавшись, сидели и слушали патефон.
В неторопливо-грустную мелодию ворвался восторженный девичий голосок:
- А вы слышали про Указ о новых Героях Советского Союза? Сразу четверо… Вот здорово!
- За Халхин-Гол им дали, - пояснил, осведомленный как всегда во всем, Юрий. - За бои в районе Баин-Цаган.
Компания уважительно слушала, том более что никто не знал, что такое Баин-Цаган. Докрутившуюся до конца пластинку не стали менять. Юрий продолжил:
- Повезло ребятам.
Кажется, впервые Костя возразил другу:
- Что значит "повезло"? Можно подумать - крупный выигрыш на облигацию выпал. А отвага, а выучка ни при чем?
Павельев помолчал самую малость.
- И выигрыш, если хочешь. Только не на облигацию. Отвага й выучка нужны, кто спорит. Но и удача нужна, стечение благоприятных обстоятельств требуется. Нужно, чтобы начальство тебя заметило, поставило задачу помасштабнее, создало условия, а потом по-настоящему оценило бы твои заслуги. А то ведь и медаль "За отвагу" есть, можно и ею вместо Золотой Звезды наградить. Ты думаешь, эти четверо отважнее и сильнее других? Не-ет, ошибаешься. Много таких. Но одни на виду, одним везет, а другие в тени, их не замечают.
Ватолин вскочил.
- Выходит, героев начальники делают?! Да ты… Да ты знаешь…
Он задыхался от негодования, кипятился и размахивал руками. Павельев, наоборот, был спокоен, как человек, уверенный в своей правоте. Он терпеливо слушал, засунув руки в карманы. И когда Костя успокоился немного, тихо сказал:
- Допустим, я не знаю. А ты что знаешь? Откуда ты знаешь? Из газет, из кино? Не обо всем в газетах пишут, и пишут то, что велено писать. Подрастешь - сам убедишься.
Это "подрастешь" вызвало оживление. Кто-то фыркнул, кто-то откровенно рассмеялся. И Кира, опустив голову, улыбалась краешками губ. Костя с трудом дождался конца вечеринки и ушел с нее один.
В июне Павельев сдал выпускные экзамены и уехал в военное училище. Костя с Полей лето провели в деревне - у ее давнишних знакомых, а вернувшись, он узнал, что Кира перевелась в другую школу, поближе к дому. "Зачем понадобилось перед десятым-то классом?"- удивился и тут же подумал: "А мне какое дело, меня ее поступки не касаются". Но легче от этой мысли не стало.
Старая компания собралась встретить в складчину 1941 год. Костя принял приглашение и получил от Поли целых семь рублей: пять рублей - взнос, а два - на непредвиденные расходы. Пришел он в десять вечера и попал в обстановку таинственной торжественности: электричество было погашено, горели свечи, по углам - темно, огромные тени ползли по стенам, бутылки на столе поблескивали желтоватым колышущимся светом. Немудреный этот ритуал придумали специально, чтобы ознаменовать начало нового десятилетия. Хотелось в новом десятилетии чего-то необыкновенного…
Костя осмелился потанцевать и вдруг уверенно повел партнершу… Повернувшись в очередной раз, увидел прямо перед собой стоявшую в двери, только что, видимо, вошедшую Киру. В новом модном платье, с голубой лентой в волосах, в колеблющемся неярком свете, образующем легкие тени под чуточку раскосыми глазами, она казалась очень красивой.
Костя смутился, пробормотал: "Здравствуй", тут же столкнулся с другой танцующей парой и, когда танец кончился, прочно устроился на диване у затемненной стены. Вставал только раза два, когда провозглашались очередные тосты.
Кира подошла сама, села рядом и спросила:
- Куда собираешься поступать? Тоже в военное училище?
Костя сжался: "Почему "тоже"? Как твой Юрка, что ли?" Это было невыносимо - чувствовать ее рядом, думающую о другом.
- Не знаю еще, - ответил он, хотя его твердое намерение идти в артиллерию было всем известно.
Она коснулась пальцем его плеча и заглянула в глаза.
- Неужели передумал?
"Может, все не так, как мне кажется", - мелькнула мысль, но сразу же Костя увидел самого себя, размахивающего руками, заикающегося от возбуждения, и величественно-спокойного, насмешливого Юрку и опустившую голову, чтобы спрятать улыбку, Киру…
Патефон голосом Георгия Виноградова пел:
Вам возвращая ваш портрет,
Я о любви вас не молю…
Она поднялась, постояла несколько секунд, ее пригласили танцевать…