- Первый вопрос, - читаю я вслух. Работяги мне на это: при заполнении формуляра под угрозой административного наказания следует говорить правду. - О’кей, - говорим мы с Анжелой, и я читаю: первый вопрос. Представь себе, что начинается польско-русская война. Знакомый черточка знакомая говорит тебе по секрету, что он черточка она поддерживает русских. Что ты делаешь? А. Немедленно информирую домовладельца и полицию. Б. Выжидаю, мучаюсь совестью, но в конце концов умалчиваю о происшествии. В. Поддерживаю его черточка ее, потому что считаю, что русские граждане должны по-прежнему торговать поддельными сигаретами и компакт-дисками.
- И травить польских животных, - добавляет один из работяг типа мимоходом.
- Ответ А, - говорит Анжела.
- Ответ А, - подтверждаю я без промедления. Они зачеркивают А и говорят: хорошо. Анжела прыгает и хлопает в ладоши от радости, что мы правильно угадали. Тогда я читаю дальше: второй вопрос. Ты видишь на улице человека, который на одном из домов вешает красный флаг. Что ты делаешь? Ответ А: Немедленно срываю вражеское знамя.
- А, - говорит Анжела.
- Хорошо, - отвечают работяги. И тот, что повыше, добавляет: ну, тогда, может, сразу перейдем к ключевому вопросу, чего тут резину тянуть, если вы заранее знаете правильные ответы. Тот, что пониже, говорит: о’кей, точно.
Третий, последний вопрос. В последнее время засоленность реки Неман возросла на 15 %. Подчеркиваю: на 15 %. Состояние природной среды этих окрестностей ухудшилось, а воды Немана приобрели ультрамариновый цвет. Правда ли, что ответственность за такое положение вещей ложится на русских? А. Да. Б. Не знаю. В. Конечно. Вэ! - сразу же отвечает Анжела, работяги переглядываются, и тот, что повыше, добавляет: девять пунктов из десяти, самый лучший результат в рубрике "вооруженное отношение к расовому врагу". Ну, значит, красим забор, что поделаешь, мы сюда не лясы точить пришли. Записывают что надо куда надо и принимаются за забор.
Мы с Анжелой идем кончать эту херню с собакой. Я типа стою в сторонке и думаю про Суню, что какая бы она там ни была, а все равно жалко, что сдохла. Анжела своим военно-морским шузом загребает на нее землю, и я вдруг гляжу, что Суня пропадает из вида, точно телевизионное изображение с экрана среди помех, она типа порастает землей.
- Чао, бамбина, - говорю я Суне в последний раз. - Классная ты была сучка, только немного жирная.
Анжела смотрит на меня пристально, не в ее ли адрес намек, и загребает землю дальше. Потом говорит: хватит. А теперь отслужим богослужение, небольшой фокус-покус, чтобы Суня не попала туда, куда нам с тобой, Сильный, прямая дорожка, а мы с тобой попадем в ад, как в яблочко, на самое дно, да еще нас обломками сверху придавит, пустотой присыплет. Ты еще будешь свидетелем моей гибели под руинами, под камнями и обломками. А я буду смотреть на твою гибель. Такой вот конец. Давай, Сильный, чтоб Суня избежала нашей участи, тяжких страданий.
После чего утаптывает землю, вырывает несколько корней с травой и сажает их в землю на могиле Суни.
- Бог переворачивается в гробу, когда все это видит, - говорю я и крещусь.
- Ну, ты, кончай понты кидать, - говорит Анжела и хватает меня за руку, отчего меня дрожь пробирает по всему позвоночному суставу, потому что мне кажется, что это сама смерть, злобная и бешеная старуха-смерть схватила меня за руку и ведет на ту сторону реки.
- Ты что, с ума сошла? Пусти, - говорю я и удираю на крыльцо. Анжела смотрит на меня с некоторым изумлением и говорит: вчера ты относился ко мне по-другому, с нежностью. Но раз так, ладно. Нет так нет. Совсем необязательно держаться за ручки. Это мещанство. Каждый из нас свободная, независимая и отдельно взятая личность. Не знаю, что ты там себе думаешь, но я тоже независимый, отдельный и индивидуальный человек. И мы должны внести в этот вопрос ясность. Я не собираюсь отказываться от своих друзей, от своих привычек и хобби. И хочу, чтобы ты об этом знал.
А потом началось. Только мы успели войти в дом, надеть тапочки, шлепанцы, вдруг как зазвонит звонок, раз, второй, третий, как начнет кто-то валить в дверь кулаками. Охрана порядка. Или, то же самое, только хуже, Изабелла. Шутки в сторону, думаю я и, чтобы не пошел слух, что ищут моего братана, чтобы не пошел слух, что в нашей семье живут одни уголовники, говорю Анжеле, чтоб немного привела комнату в порядок, а я пока открою. И вовремя, потому что Наташа не успела еще в автоматически закрывающейся двери типа "Герда" пробить насквозь дыру в форме своего шуза. Хотя самой малости не хватило.
Смотрю я на нее. Наташа - это Наташа. Мы с ней познакомились на дискотеке. Хотя я понятия не имею, что она в День Без Русских делает в этом городе, в эту пору, в этой квартире. В свое время она катила бочку на Магду, мы как раз с Наташей познакомились, когда Магда пришла ко мне жаловаться, что какая-то мымра к ней пристебывается, и если бы у нее был настоящий парень, то он бы сказал этой суке, чтобы держалась подальше. Мы тогда с Магдой немного встречались, между нами уже завязалось довольно близкое знакомство, ну и пришлось мне идти выяснять отношения. Наташа мне сказала, что ненавидит Магду за одну ее рожу и что, когда она идет через танцзал, то пусть лучше Магда прижмется к стеночке и притихнет. Потом мы с ней тусовались довольно близко. А теперь она стоит в дверях и пялится на мои штаны, как будто у меня там стрелка присобачена, которая сейчас качнется, подползет к животу и покажет карту погоды на ближайшую неделю. Сегодня ожидается исключительно красная с порывами до черной погода с прояснениями. Сегодня будет русская погода. Над городом собираются красные тучи. День Без Русских из-за неблагоприятных погодных условий, возможно, придется отменить.
Я без понятия, чего она сюда приперлась, чего ей от меня надо. Спереди в волосах белая прядь. Хитрый взгляд. Небольшой горб.
- Депресняк? - спрашивает она меня на тему моих штанов, сально улыбаясь, мол, я кое-чего знаю, но не скажу. Хотя вообще-то Наташа классная телка. Только на что это она типа намекает? Типа со мной что-то не так, типа половые отклонения, окончательное и бесповоротное половое расстройство: прощай, мол, джордж, ты меня достал, из-за тебя я загадил себе штаны, и теперь тебе хана. Попытка убийства острым оружием. Хуже, почти самоубийство, игрушечный комплект для детей в возрасте от трех лет, звучное коммерческое название "маленькое самоубийство", кухонный ножик и крохотный гробик для джорджа из не разлагающихся в земле синтетических материалов, на цепочке. А для тех, кто позвонит первый, сюрприз от фирмы, чехольчик.
- Нееееееа, это одна моя знакомая, - говорю я Наташе на тему этих штанов, хотя надеюсь, что Анжела не слышит, а убирается в комнате.
- Фу, просто свинья, а не знакомая, это ж надо было так тебя уделать, а? - говорит Наташа, слюнявит палец и пытается стереть там, где надо.
- Ага, - говорю я. - Просто извращенка. - Наташа в ответ спрашивает, извращенка это что, имя у нее такое или фамилия, потому что она про анкетные данные меня спрашивает, а не про подвид.
И, нагло глядя мне прямо в глаза, дальше трет мне штаны своим пальцем. Ну, я ей на это начинаю постанывать. Она тогда меня отпихивает, кричит, что я такая же свинья, как и все, что она ко мне по-дружески, а я ей тут вылезаю со своей поганой эрекцией, и что, может, у меня или у моего братана есть какая травка, что-нибудь нюхнуть, потому что она за этим пришла.
- Заткни свою зяпу, ладно? - говорю я ей. - На полтона тише. У меня в гостях двоюродная сестра, - отчитываю я ее. - Заливаешь? - шипит Наташа, входит и на цыпочках адидасов идет в комнату, куда нагло заглядывает. - Никакая это не сестра, - шипит она в мою сторону, - это какая-то садомазохистка, какая-то мрачная проблядь. - Ты это, заткнись, понятно? - шиплю я ей, и мы вдвоем смотрим в дверную щелку. Анжела на коленях довольно-таки заторможенно собирает бумажки и окурки с пола. - Мля-а-а-а, она вообще живая или ты ее с кладбища приволок? Может, это вообще труп на батарейках? - шипит Наташа, пихает дверь и входит. - Привет рабочему классу. Ну, и как тебя зовут? Меня, например, Наташа. - Подает Анжеле руку и говорит: Ната. Ната Блокус.
- Анжелика, - говорит Анжела, - но если хочешь, можно просто Анжела.
- Анжела, значит? - говорит Наташа и подтягивает штаны.
- Просто Анжела, - говорит Анжела.
- Классные у тебя браслеты из гвоздей. Почем брала? - говорит Наташа.
- Смотря какой, - отвечает Анжела, поднимаясь с колен. - Они все разные, но в основном я их покупала сегодняшним летом в туристическом городке Закопане или на других высокогорных экскурсиях.
- Класс, - говорит Наташа. - Просто завал.
Отходняк у меня просто голимый. Я до сих пор не знаю, говорил об этом или нет, но у меня череп сносит и вообще, наверное, я прямо сейчас умру. И не буду скрывать, что, глядя на Наташу, глядя на Анжелу, я задумываюсь над таким вот подозрением, что это ясный как белый день ад, специальный ад за барыжничество, за амфу, ад с незаходящим солнцем, с лампочкой в пять тысяч ватт прямо в глаза, с какой-то тусовкой, на которой веселятся две отмороженные телки, из которых одна, может, вообще давно уже жмурик, а вторая шастает по квартире, с отвращением поднимает разные вещи и бросает их назад на ковер. Как одночленная комиссия по делам произошедшего тут военного преступления. Как вьетнамский солдат среди зарослей сахарного тростника. Под одеяло на диване заглядывает: о, я вижу, тут была крутая резня, а, Сильный, кого это ты так уделал, извращенец, собаку свою, что ли, говорит она.
Анжеле бледнеть уже дальше некуда, поэтому она резко сереет. К тому же она вдруг отрыгивает, что грозит опасностью, может, на свет божий опять просится очередная порция камней. Нужно ее спасать, потому что как ни крути, а сегодня она проявила к нам с Суней большую доброжелательность и смекалку.
- У меня собака сдохла, - объясняю я Наташе, показывая на диван, - русские отравили. Она умирала в муках и все засрала кровью. Они ей скормили саморазрывающийся внутри жертвы патрон. Противопехотную мину в еде, - говорю я, сажусь рядом с Анжелой на диван и утешительно обнимаю ее рукой. - Она нам всю квартиру загадила, мы ее только что похоронили.
Наташа смотрит на меня каким-то непонимающим взглядом, потом вдруг резко встает.
- Не гони волну, Сильный, мне твоя собачья ферма по барабану, меня не интересует, на какой бок твоя собака перевернулась, когда сдохла, на левый или на правый. Ты мне лучше скажи, где у тебя товар заначен, потому что про погоду и хобби мы, конечно, можем потрепаться, но не тогда, когда мне так подышать приспичило, что я сейчас обоссусь.
Тогда, поскольку я не отвечаю, она идет на кухню. Начинает открывать шкафчики, хлопать дверцами, кастрюлями греметь, где товар, Сильный, где у вас, бля, товар, от тебя, дебила, толку не добьешься, у тебя совсем кукушка съехала, ты уже не знаешь, где кухня, где ванная, не говоря уж о том, куда стафф заныкал. Это ж три дня назад было, а сейчас ты даже не помнишь, как тебя тогда звали, Червяковский или еще как-нибудь.
Анжела остается в комнате, а я, как хозяин дома, тащусь за Наташей, бессильный перед лицом ее гнева. Как только я попадаюсь ей на глаза, она сразу начинает орать: вали отсюда, я сама буду искать, от тебя, Сильный, толку как от козла молока, иди себе эти кишки со штанов соскреби, а то видон у тебя, будто сам себя выпотрошить пытался. Пошел вон, кому сказала, смотреть на тебя не могу.
Ну, и я выхожу в коридор, мыкаюсь там, оглядываюсь по сторонам. Меня глючит, что я огромный кусок ваты, который катается по квартире туда-сюда, какие-то резкие порывы ветра носят меня из комнаты в комнату. Это типа сон у меня такой, мне вдруг кажется, что с потолка сыплется снег или град, белые бумажки, большой белый тюль медленно на меня опадает. В комнате бушует ветер. Меня сносит назад. Ветер дует сверху и сносит меня под пол, в подвал, внутрь Земли, где белые мигающие черви заползают под мои веки. Я вхожу в кухню, и сон тает. Грохот, бардак, разбитые стаканы на полу, моя кружка с гномиком тоже, из шкафчиков вытащены все тарелки и разложены по полу. Наташа у стола, то, что там стояло, сбросила на пол, башкой оперлась на руку. Высыпала на кухонный стол борщ в порошке и - телефонной картой, тук, тук, тук, делает себе дорожку. Потом берет ручку "Здислав Шторм" и втягивает борщ, при этом страшно чихает и плюет розовой слюной в раковину.
- Мля-а-а, Сильный, тебе сейчас будет хана, - заплетающимся языком обещает она. - И твоей панке тоже.
Она плюет в кучку борща и размешивает ее пальцем. Встает, идет в комнату. Я за ней. Когда она идет, поднимается ветер, развевает Анжелины волосы, портит ей прическу. Наташа открывает бар. Все бутылки по очереди. Тем, что ей не по вкусу, она полощет рот и выплевывает прямо на ковер. Плюет она классно. Куда хочешь попадет. Умеет. Тут она плюет в меня, прямо в лицо. С такой вдруг силой, что меня шатает на пару шагов назад. Это было мартини.
- Знаешь, за что? - говорит Наташа, набирает глоток и выплевывает мне его с ненавистью прямо на ширинку. - Знаешь, за что, мудила? За то, что я сегодня злая, за то, что во всем городе нет ни грамма нюхты, потому как День Без Кацапов сегодня, и все в городе должно быть супер и бантик на ратушной башне, фейерверк мэру в жопу, здоровое общество с грилем на балконе, а на каждом окне горшок с цветком. И еще, бля, за то, что ты вместо того, чтобы помочь мне искать товар в твоем же собственном доме, потому что Магда мне наводку дала, что он точно тут есть, и я этого так не оставлю, а ты вместо того, чтобы мне помочь, прохаживаешься, как болгарская плечевая. Сваливай с моих глаз, дай мне лучше закумарить, а то как въебу. Две дай. Давай все что есть.
Тут она поворачивается к Анжеле: я и на тебя плюну, не боись, я изи, потому как вижу, ты такая хилая, что тебя снести может.
Анжела смотрит на нее, разинув рот от удивления: тебе вообще не пришлось бы на меня плевать, говорит она Наташе, убирая волосы с лица, если бы ты умела сдерживать свои негативные эмоции.
Наташа смотрит на нее, что у нее на уме неизвестно. Сильный, говорит, ты ее за сколько купил? Признавайся, она, наверное, была в уцененных товарах. После чего плюет Анжеле очень, как обещала, легонько прямо в глаз редкой, белой слюной.
Тут Анжела резко встает и, схватившись за рот, несется в туалет. Наташа ни с того ни с сего плюхается на диван и накрывается одеялом: Сильный, - бормочет она, - Сильный, кончай жопиться, давай продадим этот видак русским, будет хоть какая-то капуста, а, будь другом. Мы сразу же возьмем тачку, поедем к Варгасу и купим. Мамаша твоя даже не просечет. Тебе половина товара, мне половина, и твоей френдихе тоже дадим полизать. Ну чего пялишься, я сегодня выгляжу как говно в лесу, и ты не лучше, иди, иди сюда, обними меня, ты мне лучше скажи, как звали мочалку, которую ты вчера трахнул, я ведь знаю, что трахнул, а с собакой это ты заливаешь, она хоть красивая была, волосы у нее красивые, блондинка или брюнетка? Это та, что ща блюет?
Я ей тогда шепотом на ухо говорю, чтобы шла куда подальше.
Она мне громким шепотом отвечает: ты что, не мог себе кого поприличнее найти, без течки? А у тебя залысины, Сильный, я тебе сразу скажу, скоро ты начнешь лысеть, свинья.
Говоря это, она нежно прижимает свои губы к моим губам, и, когда я думаю, что вдруг все между нами пошло по правильному пути и что она классная герла, ради нее я могу даже бросить Анжелу, она изо всех сил плюет мне прямо в рот, всю свою слюну, все, что у нее было, а может, даже больше, все свои внутренности, все органические жидкости своего организма, какие у нее только были, потому что этого столько, что я захлебываюсь.
Из туалета доносятся звуки рвоты.
- Ты куда с языком лезешь, ну куда? - говорит Наташа. - А тебе бы было приятно, если б я тебе язык сунула в чистый рот? Ты что, псих? Скотина. Свинья.
- Говори, где торч заначил, - говорит она, садится на меня верхом и сжимает руки на моем горле. - Потому что щас тебе будет хана, все, беру телефон, звоню в полицию, потому что раз ты не знаешь, пусть они приедут и поищут как следует. Бля, ну и видон у тебя, если бы ты себя видел. Я себя тут чувствую как на твоих похоронах. Сильный умер, Анжела! А классный был чувак, веселый такой. В земле мы его хоронить не будем, потому что грехов на его совести слишком много, он торч заначил и не хотел делиться. Похороним-ка мы его в диване, чтобы мать могла часто его навещать, когда будет себе на ночь диван раскладывать. Классный был пацан, мы все скорбим по тебе, Сильный, одноклассники и одноклассницы, твоя первая учительница, Анжела тоже, хотя ей самой херово. Эта сука Наташа, которая тебя придушила, еще за свое ответит, но она была права, ты просто хамло, что не дал ей тогда задвинуться.
Она душит меня все сильнее. Она душит меня все сильнее и сильнее. Она меня сейчас, кроме шуток, насмерть задушит, что я совсем умру. Вся моя жизнь пролетает у меня перед глазами. Такая, какая была. Садик, где я узнал, что самое главное для нас - это мир во всем мире и белые голуби из бумаги для рисования по 3000 злотых за альбом, а потом вдруг по 3500 злотых, принудительный тихий час, описанные трусики, эпидемия кариеса, праздничные утренники, насильное фторирование зубной полости. Потом я вспоминаю начальную школу, злющих училок в блестящих блядских сапогах, раздевалки, сменную обувь и школьный музей, мир, мир, бумажные голуби, порхающие на хлопчатобумажной нитке по всему вестибюлю, первые гомосексуальные контакты в раздевалке физры. Потом пэтэуха, Арлета, девушка моего кореша из нашей группы, я ее поимел на экскурсии в Мальборк, это была моя первая женщина, хотя, вообще-то, у меня возникли проблемы, и даже очень, потому что она была для меня слишком быстрая. Потом были в больших количествах другие, хотя я ни одну из них не любил. Кроме Магды, но между нами все кончено.
- Птичье молоко, идиотка, - хриплый стон вырывается у меня из-под страшного Наташиного нажима. Она мне прямо в лицо пускает с высоты струйку слюны: какое птичье молоко, бля, птичье молоко у тебя ща ушами пойдет, если не скажешь, - говорит она и придавливает мне желудочное содержание коленом.
- Ну, в птичьем молоке товар, - мычу я, и она меня отпускает, спрыгивает с дивана, даже кроссовки эта падаль не сняла, и все пока еще хорошее птичье молоко вываливает на ковровое покрытие, а мне потом собирать. Вслед за молоком на пол падает один малюсенький, последний, пакетик с товаром. Дорожка у нее получается толстая, как дождевой червяк. От этого вида у меня даже сил нету подняться с дивана, в глазах темнеет, и я смотрю на свои ногти. Она себе уже "Здислава Шторма" с кухни принесла, но вдруг задумалась и вдруг делит на три дорожки.
- Ладно, пусть будет по совести, - говорит она. Одна дорожка потолще, вполне упитанная, вторая такая тонкая, что я скорее словлю кайф от растворимого борща, а третьей типа вообще нету.
- А я что, блин, а я что, хуже? - ору я и ощупываю свои повреждения в результате клинической смерти через удушение, до которой меня довели. Наташа тут же поворачивается задом и свою дорожку хлоп в нос, потом кусок моей и кусок Анжелиной, и не успел я сорваться с дивана, она мне уже такую речь толкает: а чё те? Мало? Мало тебе? Если мало, догонись ширяловом.