У населения появляется прайс. Тогда оно принимается очищать наш город от русских. Сунули в лапу кому надо - и всех русских вычеркнули из списка жителей и базы данных. День Без Русских теперь празднуется ежедневно, каждый день ярмарки, фейерверки, антирусские фестивали, листовки, залпы праздничных салютов, которые разноцветными огнями пишут на небе лозунги: "Русские - в Россию, поляки - в Польшу!", "Отдайте фабрики в руки польским суперрабочим!", "Нет русскому сайдингу!", "Путин, забирай своих выродков!" А мое дело сторона, это уже не мой бизнес. Больше всего прайса у меня, потому что я себе застолбил торговлю бело-красными флагами и транспарантами. Потом я под шумок проплачиваю выдворение из города Магды и живу как король, сижу себе перед телевизором в окружении женщин и пью вино стаканами. И все довольны, хотя русские не очень. На оставшиеся деньги я финансирую создание настоящей левой партии. Первой серьезной левоанархической партии. Анархическое течение по спасению левого движения. Такая вот у меня идея. Самый большой в городе фасад, флаги, знамена, газоны. Красивое, западного типа административное здание в светлых тонах. Я - секретарь, мой братан - председатель, хотя анархист он или нет, это еще большой вопрос, это еще проверить надо. Мать в качестве бухгалтера, элегантная, хотя и в годах, полная компетентность, особый отдел по делам контроля за анархией, кресло на колесиках, на окнах вертикальные жалюзи. И множество секретарш, весь обслуживающий персонал - почти одни секретарши. Аппетитные секретарши раскинулись по всем столам с задранными до самых ушей подолами своих деловых юбок, в расстегнутых жакетах и пиджаках, в заранее снятых трусиках, и у всех одно на уме. Офигительные уборщицы, одетые в одни халаты, давно уже снятые, ползают у моих ног. Для любителей снифа везде стоят автоматы с амфой, которые, если вставить карту с чипом, извергают из своих недр целые горы целительного порошка прямо в нос. В таких условиях я могу быть добрым дядюшкой Сильным, Бармена возьму в водители, Левого на техобслуживание, Кисель пойдет кладовщиком, Каспер, ну, скажем, садовником. Анархические секретарши дают прямо на столах, на стульях, смотря что стоит в кабинете, варят хороший кофе со сливками, разносят еду на подносах. Магду в уборщицы, пусть своим поганым языком вылизывает самую мерзопакостную грязь с моих плиток. За окном стоят только солнечные дни с хорошей погодой. Я отдаю распоряжения: столько-то транспарантов отправляем в Слупск, приготовить столько-то нашивок на одежду для Поморского воеводства, столько-то арафаток на Восток, столько-то черных рубашек в город Щецин. С экономикой полный порядок. Всем живется хорошо, даже угнетенным рабочим, которых мы обеспечиваем всем необходимым, то есть темами забастовок и митингов.
Но как следует домечтать окончательный триумф левой идеологии я не успеваю, потому что демонстративная эрекция топорщит мои трузера. И тогда я говорю в сторону ширинки: эге, джордж, ты знаешь, что нам нужно. Это ты так улыбаешься. Мне. Тебе понравился мой план, да? Особенно идея с амфой. А больше всего с секретаршами, раскинувшимися по фирменному ковровому покрытию. Что, джордж, погулять захотел? С тобой все ясно.
Облом, дорогой, боюсь, не удастся тебе проветриться, хоть и приспичило заняться спортом. У нашей с тобой телки случился смертельный исход. Может быть, она даже умерла. Лежит поперек ванны. Вытошнила камень. Может, в ее костлявой манде тоже какая-нибудь каменоломня, асфальт и бетон. Похецаешься там, покалечишься, а пробьет твой звездный час, подвернется тебе нормальная телка, без камней, да хоть бы Магда, уже не будешь такой резвый, как сейчас. В целях контрацепции пописать через катетер - вот и все, на что тебе хватит сил.
Разговариваю, значит, я сам с собой полушепотом, но вслух, потому что этот труп в ванной все равно ничего не слышит, и хаваю птичьи молочки. И тут нате вам, вдруг - как будто все мои желания всегда исполнялись по мановению, чего сроду не было даже в моем сраном детстве. Как будто добрый Бог, батюшка Федор Амфетаминович, смилостивился над моим горем.
Потому что вдруг между бумажками, которые отделяют одно молочко от другого, чтоб не склеивались, не таяли при комнатной температуре, и для красоты тоже, я нахожу спрятанную заначку дорогой моей амфочки, царицы-благодетельницы. В нескольких, в общем-то, аккуратных пакетиках, ну прямо в самый раз для меня. Скорее всего, это мой братан спрятал на случай кипиша с полицией, типа обыска в квартире. Все складывается просто замечательно, потому как плохое самочувствие моего скелета и мышц уже дает о себе знать. Чем я быстро пользуюсь, чтобы улучшить свою координацию, способность понимать и анализировать, а также общее психофизическое сотрудничество организма. Потому что амфа - это вам не вагон панадола, мятный чай и два дня в спячке. Амфа - это полный бодряк и веселье продолжается. Раз-два, ручка "Здислав Шторм", и дело сделано. В квартире сразу же как будто лучше видно. Темнота светлеет. Становится попрозрачней, посветлее.
Я тут же немедленно включаю пылесос. С трубой и шнуром включительно. Чтобы Изабелла Червяковская, в девичестве Матяк, утром не наткнулась на этот срач. Возвращаясь домой с уикэнда. Который она провела, сверяя счета, в "Цептере". Потом я иду в туалет и ванную. Посмотреть, как там Анжела и какие шансы у моего джорджа обмануть судьбу-злодейку. Так вот - изменений пока не предвидится. Отравленная камнями Анжела висит поперек ванны в состоянии, не обещающем скорого пробуждения. А признаюсь, что в реанимации смертельных исходов я не силен. Когда однажды я попытался проделать это на случайно лежащей женщине, результаты были плачевные. Женщина оказалась мертвой еще раньше. Я тогда очень переживал. Попытка войти в контакт первого уровня с настоящим трупом. Для моей психики это был страшный удар, особенно когда я потом ехал на практику и ел бутерброд теми самыми губами, которыми пытался оживить эту трупную бабу. Ближе к теме, однако. С Анжелкой дело говно. Я пытаюсь привлечь ее внимание, тормошу, слегка пинаю ногой. Бесполезно, летальный исход, труп, полная отключка. Но если принять во внимание наличие амфы, которую я нашел во внутренностях птичьих молочков, я не сдаюсь и засовываю Анжелину башку под кран, под душ. Башка у нее бледная, анемичная, уделанная по полной программе, без кровинки в щеках. Водостойкий макияж несгибаем, как татуировка. Выражение на фейсе типа бессмысленное, потому что на нем могла бы быть злость или, опять же, радость, но никаких ощутимых следов этих чувств Анжелкино лицо не выражает. Я чувствую, что меня разбирает. Вот такая она мне даже нравится, только бы ничего не говорила, только бы не тарахтела без умолку как заводная. Если будет молчать, может даже рассчитывать на какое-нибудь чувство с моей стороны. Но мне требуется письменная гарантия на бумаге с печатью, что она откроет свою пасть в любых целях, исключая артикуляционные. Тогда, так и быть, беру.
Джорджу чего-то неймется. Дергается. Я ему говорю: уймись, дебил, не видишь, идет процесс реанимации? Пока ты можешь о ней только помечтать, очень уж кардинально ее прополоскало. Ты пока притаись, а когда мы разбудим эту нашу напичканную камнями спящую красавицу, тогда другой вопрос, с ее помощью я уж постараюсь найти для тебя занятие поинтересней, чем сидеть в темноте и одиночестве.
И тут меня вдруг осенило, что и как делать. Быстро, слаженно, как на военных маневрах. Из птичьих молочков я мигом извлекаю еще один пакетик, хотя потом не избежать крутых разборок с братаном. С мордобитием и кухонными ножами. Ну и пусть, столько сил на эту блевательницу положено, что отступать поздно. Я охватываю руками эту чужую, черную башку, разжимаю ей рот и силой втираю в мясо, из которого растут зубы, хороший, дорогой товар, которого она, возможно, и не стоит. Я это делаю только потому, что мой дорогой джордж требует того, что ему по всем статьям причитается за все перенесенные сегодня над ним интеллектуальные эксперименты и оскорбления. Амфа - магическое пособие для безработных. Тут же, не успеваю я подождать даже несколько минут, пока я смываю душем с плиточного покрытия терракотой ее каменную рвоту, она вдруг оживает, как русская кукла, работающая на новых батарейках R6. Вращает своими черными веками, под которыми вдруг появляются глазные яблоки. Которых у нее последние несколько часов типа не было. Смотрит на меня не слишком выразительно. А потом говорит тоном первооткрывателя Америки, солнечных лучей и электроплитки, вместе взятых: Сильный, ты что? Довольно невнятно. Но я знаю, что джордж на верном пути и готов воспользоваться плодами этого типа случайного, но все же знакомства. Я беру Анжелку под мышки и волоку на диван. Ее костлявые ноги тащатся за ней по ковровому покрытию. Если бы, к примеру, ей еще и руки отрезать до половины, она могла бы работать манекеном в витрине магазина с шелками. Но я все равно бы ее волок, потому что нет уже у меня никакого желания опять ворочать мозгами на тему: мертвая она или все-таки живая, а может, просто неразговорчивая? Или это она такая нерешительная, никак не может выбрать среди предложенных вариантов. Мне по фигу. Она женского пола? Женского. И нечего тут мудохаться, живая она или мертвая, тем более что Анжела мне говорит: ну, ты, чего прицепился, убери лапы, я сама могу.
Значит, процесс пошел, все пучком, элегантное возвращение из мира усопших в мир живых и разговаривающих, возвращение, что ни говори, с помпой, трубы и фанфары, тетя Амфочка мертвого на ноги поставит. Мне уже насрать на те валуны, которыми заблевано все ванное оборудование, откуда они взялись и все такое, вопрос похерен, и я уже не буду его обсуждать с этой придурочной камикадзой. Потому что ее нарцисстическая карьера псевдоинтеллектуалки не входит в этот момент в мои приоритеты.
Ладно, хватит гнать пургу, я лучше сразу перейду к ключевому вопросу, который, чего тут скрывать, стоял на повестке дня с самого начала. К межполовому знакомству. Которое явно имело место быть. Однако прежде, чем мы приступили к этому подтвержденному документами факту, случился довольно-таки долгий простой. Какой простой? А такой, что у Анжелы, после того как я профессионально оказал ей первую помощь, ожило вдруг ее хайло. Вернее, лицо с органом речи. Невозможно привести здесь все те слова, которые посыпались из этого отверстия, потому что она сразу же после возвращения к жизни стала очень разговорчива на все темы подряд. Из ее рук, ног, частей лица прямо у меня на глазах произросла буйная, как огромный лес, жестикуляция. Много разных слов, много фразеологии, но только с ее стороны. С кем она общалась? Уж точно не со мной. На самые разные темы. Ее оральность не иссякала, она без умолку говорила, спрашивала и отвечала сама себе. Про собак, про животных вообще. Потом пошел базар про сатанизм. Что она уже устала от этого мрачного, смертельного стиля, что хочет быть самой обыкновенной или хотя бы более обыкновенной, чем она на самом деле. Что иногда она мечтает ничем не отличаться от своих одноклассниц, самых обычных, глупых девчонок, что только и знают - в школу, из школы, других интересов по нулям, глубоких мыслей о мрачной стороне жизни - по нулям, мыслей о смерти - по нулям, о самоубийстве они даже не думают, потому что насквозь ограниченны, не чувствуют новых веяний, трендов, ничего. А для нее наложить на себя руки - раз плюнуть, один удар ножа, один килограмм таблеток, и она мертва, а в газетах ее фотографии на фоне моря, с соответствующим макияжем, она вся в металле и романтических драпировках, в газетах некрологи, извинения, статьи, что такая молодая, но уже талантливая и очень творческая личность оставила нас на произвол судьбы. Но это не все, она дальше тянет свою резину, не упуская и продовольственных тем, типа с самого рождения ее организм не принимает мяса и яиц, потому что это плоды преступлений.
Для меня это был простой, потому что я, пока она трындела, смотрел телевизор, по которому абсолютно нечего было смотреть. На тысячу каналов одна порнуха, и та немецкая, science medieval fiction. Дело происходит в замке, мужик весь в доспехах, а хардовая немецкая сучка дает ему исключительно в банальных позах. Просто классика, ни одной свежей позы, а вместо звука, который для целостности восприятия все-таки должен быть, Анжела пропихивает свои диалоги в системе моно. Облом. Анжела каждую минуту спрашивает, чего это я все время лыблюсь как полудурок. Меня это бесит. Потому что, если уж смотришь фильм, не фига отвлекаться на разговоры, из-за которых можно потерять нить и потом не знать, в чем теперь дело, почему они, к примеру, именно так трахаются, а не иначе.
Вот такие заморочки, блин. Я ей отвечаю, что улыбаюсь, потому что рядом со мной - она, и я счастлив, потому что от ее вида у меня поднимается настроение. А потом быстро стараюсь врубиться, что случилось, пока я отвлекался, и сильно ли продвинулось действие фильма. Но несмотря на то, что она все время пытается испортить мне связность сюжета, я все равно врубаюсь, в чем там дело. Потому что при помощи опыта и интуиции всегда можно понять, что в данную минуту происходит на экране.
Вот такие заморочки, блин. Короче: потом пошла лекция на тему почетного значка туриста и льготной путевки на любую молодежную турбазу в горах Карпатах. Еще одно слово, и я суну Анжеле в руки открытый зонтик. И выкину ее в окно, чтоб упорхнула отсюда к себе на хату.
Но я так не сделал. И теперь стараюсь аккуратно переворачиваться на замызганном диване и, главное, помню, как бы не вляпаться в то место, где Анжела шлепнула сургучную печать своей девственности, чтоб ей пусто было.
Потом пошел уже ништяк, потому что Анжела перестала наконец слоняться по моей хате, шарить своими черными гляделками по мебельной стенке и домогаться, чтобы я показал ей какую-нибудь свою детскую фотку, когда я был еще голенький. Еще чего придумала. Я никогда не был маленький, говорю я ей. На полном серьезе. Я родился уже довольно большой и с трехдневной щетиной, а потом только рос, даже есть не надо было. Заливаешь, говорит она и бухается на диван. Джордж сразу, но не будем про личное. Ты, наверное, устала? - говорю я ей. А она мне, что нет, просто она вообще любит полежать, полежать и помечтать. Ну, мне по фигу, о чем она собирается мечтать, о горных кручах или что она выиграет областной конкурс на самый черный прикид и ей за это дадут черную медаль, но я тихой сапой пристраиваюсь рядышком. Неважно, о чем она там размечталась. Она вынимает из сумочки бумажник с документами. Я потихоньку начинаю. Но об этом не буду, потому что это дело интимное. Такую, как она, главное не испугать, потому что эти шизанутые тридцать килограммов готовы в любой момент достать из своего бумажника маленькие гибкие крылышки и выпорхнуть в вентиляционную трубу с жалобой в отдел по делам несовершеннолетних. Нет, правда. С психами лучше без шуток. Поэтому я ее спокойно так, потихоньку, без жестокости и насилия. Она вытаскивает фотку какого-то облезлого на вид хмыря. Роберт Шторм, говорит и смотрит мечтательно. Ладно, думаю, пусть сосредоточит свое внимание на чем-нибудь другом. А сам манипулирую уже вплотную к ней, но это очень личное. Тут она начинает доставать разные коллекции всякого мусора, свои письма к подруге из Англии, которая ей ни разу не ответила. Потому что, возможно, не тот был адрес или не тот язык. Потому что, говорит Анжела, между английским и сленгом большая разница. Сленг - это такой язык, на котором тоже разговаривают. И вот, например, та англичанка говорит именно на сленге, а письма по-английски не поняла. Подумала, что это и не ей вовсе письмо, потому что адрес Анжела тоже написала по-английски. Или, может, подумала, что это письмо из цепочки счастья, и сразу же выбросила его вместе с картофельными очистками и использованной салфеткой. Наверное, так и было, шепчу я Анжелке прямо в ухо, чтобы заинтересовать ее другими, более важными делами. Ноль реакции. Я бы мог с нее сейчас платье снять, она бы даже не заметила, пока я ее не трахнул бы как следует, а может, даже и вообще не заметила бы. Значит, мы на верном пути. Суперосторожно. Она лежит на боку и перебирает свои бумажки, эти свои говнюльки. Вот листик с дерева. Вот краеугольный камень. Вот окурок, к которому прикасались губы Господа Бога. Вот ее Первое Причастие, которое она выплюнула и засушила, а теперь хранит на счастье. Вот ее первый волос. А вот ее первый зуб. Это ее первый ноготь, а это ее первый парень Роберт Шторм в профиль с охотничьим ружьем на охоте в Охотничьем обществе. Я потихоньку делаю свое. Колготы. А она гонит дальше как ни в чем не бывало, просто телеведущая какая-то, голова разговаривает, а пониже пояса в нее может войти по очереди вся польская армия, она и глазом не моргнет. В этом она вся, эта Анжела. Бесповоротно занята разговором. Пусть говорит. Не буду вдаваться в подробности, но при снятии трусов она даже сотрудничала. Подняла попку, засмотревшись в открытку с курорта, которую ей прислала из Хеля подруга из Щецина. Типа я тут классно отдыхаю, много гуляю по свежему воздуху, погода хорошая, солнце, костер, гитара и хорошее настроение и P. S.: нам песня строить и жить помогает. Ну, лиха беда начало. Я боялся ее реакции в ключевой момент, чтоб не выскочила с криком. Тесно, но тепло, раз-два-три, мое лицо в ее мокрых волосах, с которых я смыл под краном уже упомянутые тошнотики, а джордж тихонько мурлыкает свою песенку-чудесенку. Она вроде ничего, кажется, даже сотрудничает, хоть я и боюсь, как бы не выкинула какой-нибудь очередной номер с бетоном или еще каким валуном. Она гонит про то, что когда-то любила собирать марки, а теперь ей это кажется инфантильным, так ей сказал Роберт, из-за чего между ними не раз доходило до ссор и конфликтов.
Ну что тут долго рассказывать. Я буду лясы точить, а потом мои детки, мои и Магдины или другой бабы, всегда ведь какая-нибудь подвернется, возьмут и станут подслушивать и узнают, из каких воистину биологических конфигураций они произошли. Что я, их отец, не нашел их вместе с ихней матерью в канаве при шоссе на краеведческой экскурсии, а просто вмонтировал в чрево матери при помощи своей подвижной присоски. И как мне им в глаза смотреть? И что я им скажу? Что мы не люди, а обычные кишечнополостные, которые соединяются в пары по двое и делают непристойные телодвижения? Что в этих морях биологически активной жидкости плавают хвостатые твари, у которых потом вдруг появляются зубы, ногти, одежда, дипломаты, очки? И хотя развлекуха в самом разгаре, я вдруг резко начинаю подозревать, что с Анжелой что-то не то. Что я натыкаюсь изнутри на какое-то ее сопротивление, чувствую с ее стороны какое-то физиологическое препятствие. Так оно и есть.
Потому что вдруг как треснет, как щелкнет, типа взрыв, потому что вдруг простор какой-то, пусто, будто я пробился насквозь в какую-то подводную страну, потому что вдруг Анжела как завопит, как вскочит, и весь ее мусор, который она старательно разложила по всему дивану, как разлетится во все стороны. Она орет, держится за свою письку и сучит ножками. Твою мать, говорю я и начинаю ржать, потому что хотя уже конец и удовольствие не так чтобы очень, но я сразу просекаю, что к чему. Что вот она - поднятая целина, и будет теперь наша Анжелка классная, охочая до развлечений телка по всем статьям. Сейчас из места, где срастаются ее концлагерные ножки, выпадет символическая скорлупка, которую она поднимет, оправит в золотую рамочку и повесит над своей кроватью. А еще она ее отксерит и подарит мне в точно такой же рамочке, чтобы я ее поставил на свой директорский стол в конторе по делам общедоступной анархии. Чтоб я ее показывал во время деловых встреч Здиславу Шторму, что вот типа его сын не смог, а я, Сильный, Анджей Червяковский, сумел.