- Адам, Адам, не вовремя ты ушел со своего места… Отправил бы нас на Восток, потом уж…
Вошел Натан, измученный, с ввалившимися глазами. Он тяжело переступил порог и сел на узел около двери - Рахиль уже собрала вещи в дорогу. Сказал глухим и упавшим голосом:
- Они увезли Розу, - сказал и всхлипнул. - Всех увезли…
Мать подошла и положила руку на его голову. Она всегда умела найти слова утешения.
- Не надо, Натан! Пока нет ничего страшного. Тебе не следует только задерживаться в гетто. Ты найдешь Розу.
- Но для тебя нет пропуска, мать. Что же делать?
- И ничего! Приедем одни. Ты встретишь нас, это даже лучше.
Рахиль говорила и верила в собственные слова. Натану тоже хотелось верить. Он рассказал, как обнаружил пустую квартиру, как бежал на Умшлагплац, на запасную ветку и вернулся ни с чем.
- Они не успели собраться… Фанечка ни за что не уснет без куклы… - Натана больше всего беспокоило, что жена не захватила нужные вещи.
- Ты привезешь их, - сказала мать. - Не надо огорчаться.
Вскоре пришла Регина. Нервно сорвала берет, уронила шарф и не стала его поднимать. Рассыпались волосы - каштановые, с медным отливом. Молча села к столу. Рахиль всегда любовалась волосами дочери, ее руками - изящными, с тонкими, просвечивающими сквозь кожу голубыми жилками. И еще глазами - зелеными, цвета морских водорослей, если присмотреться ближе - с коричневыми точками на роговице. Регина, вероятно, уже знала о последних событиях. Матово-бледное лицо ее было сумрачно, щеки горели. Она не могла больше сдерживаться.
- Люди как под гипнозом. Бредят Востоком, Мадагаскаром. Все думают, что унтерштурмфюрер Брандт то же, что Моисей. Жрец, который уведет евреев в землю обетованную!.. Психоз! Раздражающая глупость! Надо делать как раз обратное тому, чего хотят немцы. Сегодня я еще раз убедилась в этом. Добровольцы - только праздные разговоры. Всех угоняют силой… Из Варшавы я никуда не поеду. Никуда!..
- Они уже отправили Розу с детьми, - прошептал Натан.
- Я знаю, днем заходила к тебе. Хотела предупредить, но было поздно. Предупредить удалось с десяток семей. И все равно они поехали. Непостижимо!
- Но ведь переселяться предлагает совет общины, - сказала Рахиль. - Разве Адам Черняков враг евреям?.. Ты слышала, он покончил самоубийством. Илья сам его видел. Хороший был человек…
- Да, об этом все уже знают… Послушай, мама, ты напрасно решила, что мы должны ехать. Напрасно. Сейчас никому нельзя давать советов. Пусть каждый решает по-своему. Но я решила остаться. Ты не сердись, мама…
Рахиль молчала. Она думала - что хотел сказать своей смертью Адам Черняков? Что, что?.. Рахиль хотела проникнуть в его тайну.
Натан ответил сестре:
- По-моему, в такое время семья должна быть вместе. Я, например, не могу остаться.
- Ты - другое дело. Тебе нужно найти Розу. Но, может быть, она напишет с дороги. Подожди…
- Зачем ему ждать, - возразил старший Ройзман. - Розе одной будет трудно с детьми. Езжай, Натан, мать я возьму с собой. Ты ночуешь у нас?
- Нет, я, кажется, не запер квартиру.
Натан заторопился. Близился полицейский час, когда евреям запрещалось появляться на улицах. Взял сверток, взглянул на куклу.
- Я нечаянно раздавил ее. Теперь, кажется, не поправишь.
Мать привлекла к себе сына, поцеловала в лоб.
- Ничего, дети быстро забывают игрушки. Купишь Фане другую.
Встреча с матерью и братом успокоила Натана. Регина напрасно нервничает. Все будет хорошо. Теперь он мечтал об одном - скорее уехать следом за Розой.
3
Вальтер Тибенс, владелец фирмы, зашел в контору в рабочее время. Странно… Обычно он не любил отрывать сотрудников от работы. Его сопровождал затянутый в черный мундир унтерштурмфюрер СС Брандт, с холодными серыми глазами. На загорелом лице его глаза казались бесцветными, как пасмурное небо, а полуопущенные веки делали его взгляд тяжелым и зловещим. В варшавском гетто Брандт отсутствовал с месяц. Говорили, что он уезжал в отпуск - в Италию. Брандт ступал позади Тибенса мягко, бесшумно, глядел по сторонам с таким безразличным видом, что казалось, будто бы он не имеет ни малейшего отношения ко всему, что здесь происходит.
- Господа! - герр Тибенс хлопнул толстенькими ладошками. Он умел это делать солидно: хлопок - пауза, снова хлопок. Сотрудники-евреи подняли головы. В конторе у Тибенса работали только евреи. Так же, как и на фабрике. - Господа, минуту внимания! Унтерштурмфюрер Брандт просит всех вас без исключения спуститься вниз для проверки документов. Прошу не задерживаться, после проверки немедленно приступайте к работе.
Брандт никогда раньше не обращался к евреям с просьбой - только приказывал. В гетто он появлялся довольно часто. Повадки его были всем хорошо известны. Он мог ни с того ни с сего ударить на улице прохожего еврея, раскровянить рот, выбить зубы. Да… он никогда ни о чем не просил евреев. Происходит что-то странное - Брандт, пусть через Тибенса, просит евреев спуститься вниз. Просит! Может быть, евреев опять начинают считать за людей!.. Илья рассказывал Натану, что именно Брандт приезжал в совет общины просил Чернякова подписать обращение к евреям. Тоже просил…
Вместе с десятками сослуживцев Натан спустился по железной гремящей лестнице на фабричный двор, тесный, как дымоход. Он вышел из конторы, даже не сняв нарукавников в которых обычно работал. Такие проверки бывали и прежде. Занимали они самое большое полчаса. Многие, воспользовавшись неожиданным перерывом, извлекали из карманов крохотные бутерброды. На фабрике у Тибенса было занято несколько сот человек. Во дворе стало тесно. В дверях встали эсэсовцы и никого не пускали обратно. Потом с товарного двора въехала машина - громоздкий "манн". Приказали грузиться. Распространился слух, будто назначена общая проверка всех, кто работает в гетто. Повезут на Умшлагплац. Эсэсманы торопили, подталкивали, ругались, но в общем вели себя сдержанно. Бывало куда хуже.
Натан попал в третью машину. Все, что происходило вокруг, не вызывало тревоги. Надо так надо. На Умшлагплаце, где раскинулся целый табор переселенцев, никто не знал толком, что происходит. Со всех сторон подходили машины. Женщин, детей, стариков выгружали с их скарбом посреди площади, и машины тотчас же уходили обратно. Наконец объявили - всех отправляют в пересыльный лагерь, недалеко от Варшавы, откуда повезут на Восток. Велели торопиться - сегодня уходит только один эшелон. Кто не поспеет, всю ночь будет ждать на площади. Следующий поезд пойдет только утром Началась давка, каждому хотелось первым захватить место в вагонах. Места брали с бою. Общее настроение захватило и Ройзмана. Он сожалел только, что не успел взять вещи. Спросил у вахтмана - нельзя ли ненадолго отлучиться домой. Здесь недалеко, он успеет. Вещи уже собраны. Эсэсовец захохотал и толкнул Натана прикладом:
- Нельзя! Опоздаешь!..
Натан втиснулся в вагон одним из последних. Вагоны походили на коробки с кильками, но, в отличие от рыб, люди стояли вертикально, стояли на одеревеневших, слабеющих ногах. И нельзя было ни лечь, ни упасть. Так стоял и Натан, стиснутый потными, горячими телами.
Поезд долго шел без остановки. От крыши, раскаленной солнцем, несло жаром. Томила жажда… Через несколько часов поезд остановился. Вахтман приоткрыл дверь.
- Кто хочет пить? - В руках у него кружка, на земле в оцинкованном ведре колышется вода. - Только на золото…
Натан мучительно хотел пить, но не отдавать же часы за глоток воды! Охотников не нашлось. Женщина, стоявшая рядом, крикнула:
- Умоляю, дайте хоть глоток, мне дурно!
- Только на золото.
- У меня ничего нет… - она умоляюще поглядела на соседей-мужчин.
- Нет, так не надо. Завтра будет дороже. - Вахтман выплеснул на землю воду из кружки и закрыл дверь.
Поезд тронулся. На коротких остановках снова появлялся вахтман с ведром и кружкой. За стакан платили по пятьсот злотых, отдавали кольца, часы. Ройзман терпел. Он стоял, притиснутый к полной, рыхлой женщине в легкой кофте. Ему казалось, что это от нее исходит нестерпимый зной. Он изнемогал, но ничего не мог сделать. Ее живот и груди обволакивали его жаром. В душе поднималась неприязнь, он почти ее ненавидел. Женщина несколько раз теряла сознание, стонала, просила пить и под утро затихла. Натану показалось, что ее тело стало не таким горячим. Но теперь она навалилась на него всей своей тяжестью. Мертвая женщина продолжала стоять рядом с живыми, она повалилась на пол только на стоянке, когда вахтманы открыли дверь. Стало немного свободней.
Натан больше не мог выдержать пытки жаждой. Во рту пересохло, язык стал большим и шершавым. Ройзман с трудом снял с пальца кольцо и отдал его вахтману. Сейчас он больше всего боялся, что кто-нибудь схватит и выпьет протянутую ему воду. Ведь вахтману безразлично, кто ее выпьет, - он сперва брал плату, потом уж протягивал кружку. Натан жадно приник сухими губами к прохладному металлу. Пил большими глотками. Вдруг его глаза встретились с чьим-то воспаленным глазом - с одним глазом. Он смотрел на него с мольбой, страданием и завистью. Натан не видел лица человека, его заслоняли головы стоявших, - только глаз, седая бровь и редкие белесые ресницы. Человек был совсем рядом, и Натан прочитал в его взоре голодный укор. Натай прикрыл глаза… Но страшный глаз продолжал его сверлить, он словно проникал сквозь опущенные веки. Натан знал, чего ждет старик: глоток, хоть каплю воды. Но разве можно этой кружкой всех напоить? Даже по капле не хватит. Зато Ройзман теперь уверен - он выдержит, выживет. Не может быть, чтобы везли еще целые сутки. Вода освежила его, подняла силы…
4
Поезд остановился, и вахтманы настежь распахнули двери вагонов. Поезд стоял у высокой платформы, против станционного здания - Треблинка. Натан когда-то бывал в Треблинке, но станции не узнал - другое здание, другая платформа. Под большими часами указатель: "Посадка на Волковыск". Значит, правильно, отсюда повезут на Восток. Над дверью табличка: "Транзитные кассы", рядом - расписание поездов. Дальше справочная. Она почему-то закрыта. Слева буфет или ресторан. Сквозь стекла видны листья искусственных пальм. Возле будки "Телефон - телеграф" стоит вокзальный сторож в белом фартуке, с метлой в руках. Он лениво подметает платформу, останавливается и снова начинает мести то же самое место.
На перроне суетятся эсэсовцы, лают овчарки. Вахтманы с трудом удерживают их на поводках. Все спешат, кричат, торопят.
- Выходи, выходи! Быстрей!
Сыплются удары. Переселенцы и сами хотят побыстрее покинуть эти ужасные товарные вагоны. Но первые минуты ноги не слушаются, они затекли, не гнутся в коленях. А вахтманы торопят - сейчас подойдет другой эшелон. Из вагонов вытаскивают чемоданы, узлы, сумки. Вахтманы заставляют выносить и умерших. Их кладут прямо на платформе. В вагоне, где ехал Ройзман, умерла только одна женщина, в других больше…
На платформе появился дежурный в железнодорожной форме. Тоже что-то кричит, указывает куда-то рукой. Вооруженные вахтманы мечутся по перрону. Их окрики, брань, лай собак сливаются с оглушающим грохотом радиорупоров. На прибывших низвергаются бурные потоки бравурной музыки.
Люди, выбравшись из вагонов, тоже начинают куда-то торопиться. Их захватывает психоз спешки, созданный на платформе, Скорей, скорей! Для раздумья не остается времени. Деморализованные и безвольные, подталкивая друг друга, переселенцы выходят на площадь. Она рядом с вокзалом. Дальше лагерь, но в него пока не пускают. Детей и женщин уводят в бараки, мужчин заставляют раздеваться тут же на площади, под открытым небом. И снова крики:
- Быстрей, быстрей!.. Приготовиться к дезинфекции!.. Сначала пойдете под душ!.. Быстрей! Что вы ползете, как сонные мухи!
Натан Ройзман стоит на площади совершенно голый, стоит среди тысячи таких же нагих мужчин. При ярком солнце худые тела кажутся белыми, как известка. Натан управился быстро, и это избавило его от пинков, от ударов, которые падают на тех, кто мешкает. На земле под ногами кучами лежит одежда - словно на пляже. Натан растерянно смотрит на свою одежду - куда ее деть? В такой суматохе ничего потом не найдешь после душа.
Среди голой толпы расхаживают одетые люди с повязками на рукавах. В руках у них чемоданы. Вахтманы называют их "гольд-юден" - золотые евреи. Они берут на хранение ценные вещи. Натан спрашивает: как быть с одеждой?
- Никуда она не денется, ваша одежда… Если есть ценные вещи - сдавайте.
Гольд-юден проталкиваются дальше. Они отвечают не глядя. Натан предпочитает оставить часы вместе с одеждой - надежнее. На него никто не смотрит, и он прячет в карман пиджака лонжиновские часы с массивным золотым браслетом. Сверху прикрывает сорочкой.
Первую партию уже вводят в лагерные ворота. Каждому приказали взять по одному злотому, чтобы заплатить за душ и мочалку. Натан снова нагибается к одежде, достает монету, зажав ее в кулак, ждет своей очереди. Пожалуй, он попадет только в третью партию.
Мимо проходит еще один гольд-юден. Натан узнает его - да это же Комка! Ну конечно, инженер Комка.
- Господин Комка! Вы тоже здесь?!
Комка как-то странно смотрит на Ройзмана, Вдруг он вплотную подходит к Натану. Говорит торопливо:
- Оставайся здесь. Я сейчас вернусь. Слышишь, никуда не уходи!
Комка исчезает. Натан ждет. Какая странная встреча! Когда-то они были друзьями. Что он здесь делает?
Юзеф Комка возвращается через несколько минут в сопровождении вахтмана.
- Который? - спрашивает вахтман.
- Вот этот, - Комка указывает на Натана.
- Одевайся, да живо!
Натан надевает белье, натягивает брюки заправляет в сорочку. Комка торопит его.
- Комендант разрешил оставить тебя в рабочей команде. Идем.
Они выбираются из толпы. Дорогу преграждает эсэсовец. Охранники стоят цепью вокруг евреев, доставленных из Варшавы.
- Куда?
- Этот будет у нас переводчиком. Приказал комендант.
- Не врешь?
- Чего мне врать. Спросите сами.
Эсэсовец пропускает. Какое ему дело - раз начальник распорядился… Все равно не сегодня-завтра пошлют на огонь. Скорее по привычке, нежели со зла, бьет еврея нагайкой… Острая боль обжигает спину Натана. Он вскрикивает. Комка тянет его в сторону.
- Теперь всё. Не обращай внимания. Привыкай терпеть Это наше оружие…
Натан Ройзман ничего не понимает.
- Какое оружие? Что все это значит? Почему я не пошел в душ?
- Ты что, в самом деле ничего не знаешь? Я избавил тебя от смерти. Из этой бани людей несут на костер. В Треблинке уничтожают евреев.
Натан почувствовал, как у него подкашиваются ноги.
- Что ты говоришь, Юзеф! Нельзя так шутить!
- Эти шутки ты сам увидишь. Сейчас не отходи от меня. Идем работать.
Лагерные ворота поглотили последнюю партию. Вахтманы ушли к станции. На площади появилось несколько десятков евреев с синими повязками на рукавах. Они принялись собирать одежду. Сгребали охапками, как сено, и сваливали в кучу позади забора. Натан и Комка работали вместе с другими. Через полчаса площадь была очищена.
- Теперь иди сюда. Смотри! - Комка подвел Натана к забору и заставил его прильнуть к узкой щели.
Натан оцепенел от страха… Далеко за забором - метрах в ста от ворот - горел огромный костер. Он горел на помосте из кирпичных столбов и рельсов. От здания к костру двигалась какая-то чудовищная процессия. Ройзман не хотел верить глазам - так это было ужасно. Люди в полосатых халатах вереницей двигались к костру и несли на себе тяжелые белые трупы. Белые, как гипс, как известка. Носильщики подходили к костру, с размаху бросали в огонь свою страшную ношу и возвращались обратно. Ройзман не мог больше смотреть. Бледный, с искаженным от страха лицом, он повернулся к Юзефу Комке.
- Это называется, - сказал Комка, - баня. А дорогу, которая ведет от ворот к душу, здесь называют Химмельфартштрассе - улица Вознесенья. Ты понял теперь, на какой Восток нас угоняют!..
- Но это ужасно! Значит, Роза… с детьми…
Комка не хотел щадить Ройзмана. Глаза его сухо блестели.
- Я видел ее на прошлой неделе. Она тоже шла этой дорогой. - Комка указал на женщин, вышедших из барака.
Небрежно остриженные, нагие, они жались в кучу и, подгоняемые эсэсовцами, спешили в баню. Костра и трупов они не могли видеть - забор из ветвей хвои закрывал от них все, что видел Натан. Обреченные женщины стыдливо отворачивались от мужчин, а вахтманы глядели на них безразлично, как пастухи глядят на стадо животных. Женщины в сопровождении вахтманов прошли совсем близко от Юзефа и Натана. Оба стояли в укрытии между грудой одежды и высоким забором. Группа была на половине пути к бане, когда из барака выбежала еще одна молодая женщина - гибкая, стройная, такая же нагая и обезображенная стрижкой. На голом черепе торчали клочья волос. Она очутилась одна среди толокшихся у барака солдат. Одна среди черных вахтманов и ослепительного осеннего полдня. Вероятно, ей было смертельно страшно своего одиночества, своей наготы, раскрывшегося вдруг сознания обреченности. Девушка вскрикнула и бросилась в сторону. На нее заулюлюкали, закричали, затопали. Солдаты надрывались от утробного хохота. Девушка видела толпу удалявшихся женщин и метнулась за ними. Она догнала их у входа в баню. "Банщик" раздавал мочалки, как раввин отпущение грехов. Вот женщины исчезли в бане, и эсэсовец захлопнул дверь…
- Через пятнадцать минут их отнесут на огонь, - сказал Комка. - А мы будем носить их к костру, чтобы жить самим - жить, чтобы мстить. Мы - это рабочая команда. Но тебе носить мертвецов не придется. Здесь я старшина рабочей команды. Видишь эту надпись на моем рукаве? Эльтесте дер юден. Будешь собирать одежду и ценные вещи.
Голос у Комки был резкий и властный, сухой, словно у легочного больного. В полосатой, матрацеподобной куртке и таких же штанах, небритый, с запавшими, фанатично горящими глазами, он был страшен.
- Зачем все это! - вырвалось у Натана. - Зачем ты не дал мне умереть!
- Ты уже умер. В Треблинке люди живут не больше часа - ровно столько, чтобы пройти от вагонов до бани через конвейер смерти. Тебе осталось только мстить за то, что ты видел и что еще увидишь. - Комка стиснул руку Натана повыше запястья, - Запомни, ты должен беспрекословно выполнять наши приказания. Ночью я расскажу тебе все подробно, а сейчас идем в барак, я покажу тебе твое место на нарах. Мы успеем еще пообедать до того, как придет следующий эшелон.
Комка увел Ройзмана в барак, где жила рабочая команда треблинского лагеря.