После того ночного разговора прошел, вероятно, месяц, когда Залкинд внезапно исчез из лагеря. Как это произошло, никто не знал, но Натан Ройзман был уверен, что все случилось не без ведома Комки.
Ночью, перед тем как исчезнуть Залкинду, Комка разбудил Натана и повел его к тупику, где лежали неубранные трупы. Их днем вытащили из прибывших вагонов и не успели еще унести на костер. Когда прокрались в тупик, Комка сказал:
- Раздень этот труп.
Потом они натянули на мертвого полосатую куртку и штаны заключенного. Труп оттащили в сторону. Комка сказал:
- Смотри, об этом никому ни слова. Понял?
Они вернулись в барак, а утром Комка сказал вахтману - ночью умер "гольд-юден" Залкинд. Он лежит за бараком. На том все и кончилось. На что другое, а на мертвых в Треблинке меньше всего обращали внимания. Вахтман приказал унести мертвого на костер.
После ночного разговора, особенно после исчезновения Залкинда, Комку не оставляли непрестанные раздумья. Все, что устоялось в его душе и казалось нерушимым и правильным, Залкинд жестоко взломал и разрушил. Комка сам ввел Залкинда в организацию, рассчитывая на его помощь. Получилось иначе. Комка потерял уверенность в своей правоте. Впрочем, по всей вероятности, Залкинд все же помог ему. Помог разрушить тот жертвенник, который вожак подпольщиков воздвиг в своей душе. В самом деле, может быть, то, что Комка считал отрешенностью от жизни во имя мести, было только сокровенной попыткой продлить, если не сохранить свою жизнь. Нет, признать это - значит уличить тебя, прежде всего себя самого, в предательстве по отношению к близким, ко всем погибшим. Но, помня о мертвых, о мести за их страдания, он забыл о живых, о тех, кому еще предстоит стать трупами. Как мог он, Юзеф Комка, поддаться мысли, что отсюда нет иного выхода, кроме смерти, что покинуть лагерь можно только с дымом костра. Думать так может только комендант Штангель или его вахтманы. Комка уверен, что Залкинд тоже не дорожит жизнью, но рассуждает он иначе и нашел иной выход. Залкинд готов пойти на смерть, но во имя живых, во имя спасения обреченных.
Думал Комка и о другом. Его все больше волновала мысль о судьбе гравера из минского гетто. Удалось ли ему пробраться в Варшаву, а оттуда на Восток, к своим. Залкинд называет своими не только евреев. Но что, если не удалось ему выйти из лагеря, что, если пал он от выстрела вахтмана, оказавшегося на его пути. Что тогда? В варшавском гетто никто не узнает о страшной судьбе, уготованной евреям в Треблинке… Сейчас жизнь Залкинда представилась Комке такой значимой и такой непрочной. На волоске его жизни, точно над пропастью, повисла жизнь десятков тысяч других людей, обитателей варшавского гетто. Нет, ждать нельзя, надо действовать! Если не дошел Залкинд, проберется Ройзман, Дворчик или кто-то еще…
Комка заторопился. Надо действовать! Надо, надо! Сейчас же, немедленно!.. Он пошел в барак, рассчитывая застать там Натана Ройзмана.
4
Улучив минуту, когда вокруг никого не было, Комка подошел к Ройзману. Тот сидел на своем месте в углу барака, перед опрокинутым ящиком, заваленным документами.
- Натан, - сказал Комка, - я много думал последнее время. Не знаю, удалось ли Залкинду вырваться из нашего ада. Я решил, что тебе надо бежать из лагеря. В гетто должны знать, что ожидает евреев. Приготовься.
Комка ушел, оставив Ройзмана в полном смятении. Как тоскливо заныло сердце! Почему его не могут оставить в покое хотя бы здесь?! Он исправно выполняет все, что ему скажут. Натан готов зазубривать, запоминать новые факты.
У него хорошая память. Что еще нужно? А там - подвергаться опасности, замирать от страха, встречаясь с тысячами случайностей, от которых зависит жизнь. Неужели нельзя послать кого-то другого…
Ройзман вдруг отчетливо понял, что у него нет никакой охоты бежать из лагеря. Он уже прижился здесь, привык, смирился. Разве легко было к этому прийти?! Пускай здесь ад, грязь, трупный запах и пепел. Пусть… Но у него есть свой угол, своя работа, она даже вызывает у Натана некоторый интерес. Он может копаться в судьбах умерших, читать их имена, письма, раскрывать тайны, не разгаданные при жизни этих людей. И еще одно - Ройзман искал доводы против решения Комки, - ведь он, Натан, владеет тайной Треблинки, большой и страшной. Если он погибнет, вместе с ним погибнет и тайна. Кто раскроет ее миру, кто станет свидетельствовать? Нет, это неразумно. Пусть оставят его в покое. А потом - новая опасность всегда страшнее… Вероятно, это и было главным, что вызывало трусливое смятение в душе Натана.
И это же самое подленькое чувство трусости, которое удерживало его от побега, побудило Ройзмана все же согласиться на бегство из лагеря. Что будет, если он откажется? Что тогда? Он не хотел бы встречаться с ненавидящими, фанатичными глазами Комки - глазами гипнотизера! Долго ли Комке отправить его на огонь. Он это может! Впрочем, Комке тоже не поздоровится. Если на то пошло, Натан расскажет все коменданту, вахтману, кому угодно. Не поверят - покажет сводку, раскроет бухгалтерию подпольщиков. Ему все равно… Ну, а если поверят, тоже перестреляют всех - и Комку, и Ройзмана… Заколдованный круг. Всюду смерть, смерть и смерть. Нет, видно, лучше уж согласиться…
Натан Ройзман пришел к нелегкому заключению, что будет разумнее всего сделать вид, будто он согласен и готов пойти навстречу новой опасности. Волнуясь и страшась, он стал ждать.
Однажды ночью, когда Натан лежал на бумажном матраце, прикрытый грудой тряпья, Комка крадучись пробрался к нему и лег рядом. Он говорил так тихо, так близко придвинулся к нему, что Натан мочкой уха ощущал, как шевелятся губы Комки.
- Завтра вечером, после работы, приходи в пакгауз. Туда, где грузят вагоны. Тебя будет ждать Гинзбург. Он все знает. Одежду оставишь ему. Днем подбери себе паспорт. Может быть, завтра же ты будешь на воле. Ты доволен?..
- Конечно!.. Только в Варшаве у меня никого не осталось. Куда я денусь…
Комка зашептал снова:
- Во что бы то ни стало проберись в гетто. Встретишь Адама Чернякова, скажи ему…
- Адам умер. Он отравился еще при мне. Разве я не говорил тебе об этом?
- Умер?.. Тогда поговори с любым членом совета еврейской общины. С любым. Лучше с несколькими людьми, кто остался в живых. Расскажи все, что ты знаешь. Заучи справку. С собой не бери. Заучи слово в слово, все цифры, все… Заклинаю тебя, не забудь ничего. Ходи по домам и рассказывай. Стучись по ночам, поднимай людей с постелей. Говори и не оставляй, никаких следов. Живи, чтобы рассказывать, - в этом наша месть и спасение. Понял меня - месть и спасение.
Кто-то хлопнул дверью. Сноп лучей электрического фонарика скользнул по нарам. Заключенные и ночью оставались под неустанным надзором. Хлопнула дверь, барак вновь погрузился в полумрак.
- Тебя спрячут в тюк с одеждой, - шептал Комка. - Когда поезд тронется, жди часа два. Часы и деньги найдешь в костюме. Гинзбург положит сверток в тот же тюк. Переоденешься и вылезай в окно; Люк будет закручен проволокой. Потом спустишься на тормоза… Прыгай только на перегоне… Но если найдут, ни слова не говори, кто ты. Ни слова! Запомни - завтра Натана Ройзмана найдут мертвым, как Залкинда. Вы оба больше не существуете. Одно твое неосторожное слово провалит организацию… Вот и все. Прощай! Завтра мы не должны встречаться. Если что будет надо, передам через Гинзбурга. Прощай!.. - Комка нащупал руку Натана и сжал ее. - Да, еще вот что… Если встретишь Залкинда, скажи ему - Комка многое понял. Может быть, поздно, но понял. - Комка соскользнул с нар и исчез.
До утра Ройзман лежал с открытыми глазами. Рядом во сне что-то бормотал Дворчик. С ним вместе спал Блюм. Натан лежал на нарах один. Его сосед умер несколько дней назад. Нового соседа еще не поселили. Поэтому на нарах было свободнее, чем обычно, и холоднее…
Весь следующий день Натан ходил сам не свой. Ему казалось, что все вахтманы обращают на него внимание, подозрительно смотрят ему вслед. Становилось так страшно, что подкашивались ноги и ладони становились липкими от пота. За обедом ему кто-то сунул лишний кусок хлеба. Значит, о побеге знают не только Гинзбург и Комка. А что, если кто-нибудь проболтается!.. Натан боялся, что он не выдержит и закричит, что это не он сам, это его заставляют бежать… Заставляют!..
И все же в назначенное время Натан Ройзман пришел в пакгауз. У раскрытых дверей возился Гинзбург. Он сказал, не поворачивая головы:
- Бери охапку вещей и иди за мной.
Натан беспрекословно выполнял приказания. Он шел, спотыкаясь о раскиданные на полу носильные вещи. Он видел только спину Гинзбурга, шедшего впереди с такой же охапкой поношенной одежды. Он прошел за тюки, уложенные штабелями до самого потолка. Тюки с одеждой, затянутые веревками, походили на кипы хлопка. С другой стороны пакгауза доносились голоса вахтманов, они с бранью подгоняли грузчиков.
Гинзбург бросил свою охапку на пол. В закоулке среди кип стоял еще один заключенный. В лагере Натан его никогда не встречал. Судя по синей повязке, он работал по очистке вагонов и сортировке одежды. Незнакомец стоял у распакованного или, может быть, еще не уложенного и не зашитого тюка с одеждой.
- Раздевайся и ложись сюда, - тихо сказал Гинзбург, указывая на тюк. - Быстрей!..
Непослушными пальцами Натан расстегнул пуговицы, сбросил куртку, штаны, колодки. Тело покрылось гусиной кожей - не то от холода, не то от страха. В груду белья, пропахшего кислым человеческим потом, лег как на плаху. Сверху его тотчас же прикрыли каким-то женским цветастым платьем с молнией вместо пуговиц. Оно еще сохраняло запах тонких духов. Потом на него навалили ворох одежды, еще, еще… Сейчас Натан боялся всего - появления вахтмана, кричавшего рядом, всего в нескольких шагах, биения собственного сердца, готового разорваться, он мог задохнуться под ворохом курток, брюк, платьев, белья… Тюк обернули рогожей, затянули веревками. Ройзман лежал под шелковым платьем, как личинка в коконе, и не мог шевельнуться. Мысли Ройзмана были скованы так же, как тело. Цепенея от страха, он лежал, подобрав под себя ноги, пока там, снаружи, двое запаковывали его в тюк. Незашитой оставалась та сторона, где была голова Натана, Гинзбург нагнулся и зашептал:
- Костюм и пальто лежат с самого края. Одевайся только перед тем, как вылезать из вагона. Сперва лезь на крышу, потом на буфер. Там есть железная лестница. Нож держи в руке - смотри не потеряй. Иначе не вылезешь… Держи!..
Пальцы Гинзбурга протиснулись под слоем одежды, нащупали голову, плечо, наконец руку Натана.
- Взял?
- Да…
- Старший велел напомнить: в случае чего - молчать. Лучше смерть. Сегодня из Венгрува пришел эшелон. Скажешь, бежал оттуда…
Минут через пять, показавшихся вечностью, тюк подняли и понесли. Вероятно, перед вагоном тюк бросили или уронили на землю. Подошел вахтман, пнул йогой кипу и выругался. Натан глубже втянул голову в плечи. Услыхал заискивающий голос Гинзбурга:
- Простите, господин вахтман, но мы не повредили обшивку, Тюк сейчас будет на месте. Если разрешите заметить, он не влезет в вагон. Если только стоймя у двери…
- Молчать! Становите у двери. Да живо! Не то…
Донесся приглушенный удар: вахтман огрел кого-то плетью. Натан затаил дыхание. Его снова подняли, он принял вертикальное положение. Ржаво скрипнули ролики вагонной двери, звякнул запор. Голоса удалились. Натан остался один в товарном вагоне среди тюков с одеждой, принадлежавшей сотням, может быть тысячам убитых в лагере.
Было тихо, и время тянулось медленно. Страх так истомил, обессилил Натана, что он не мог справиться с охватившей его дремотой. Очнулся он от толчка и неосознанного чувства тревоги. Поезд тронулся, и Натан еще раз пережил приступ острого страха - где нож?! Он держал его зажатым в ладони и во сне уронил… Теперь он в плену, он не сможет вырваться из своего кокона, его обнаружат, когда распакуют тюк…
Натан инстинктивно рванулся вверх, пытаясь выбраться из стиснувшей его оболочки. Вздох облегчения вырвался из груди - пальцами он ощутил острие ножа.
Поезд остановился, но ненадолго. Скорее всего - Треблинка, не лагерь, а настоящая станция. Она в четырех километрах. Натан подождал, когда снова тронется поезд, и начал освобождаться. Сделать это удалось без большого труда.
В вагоне было совершенно темно - хоть глаз выколи. Натан ощупью нашел сверток с одеждой, приготовленный ему для побега, и перелез на другую кипу. Вот белье, это, очевидно, сорочка, вот галстук, где же носки… В такой темноте он обязательно наденет что-нибудь наизнанку… Гинзбург сказал - нужно сначала вылезти на крышу. А что, если там вахтман… Ройзману всюду мерещилась опасность. Его снова охватил страх, и снова он пытался себя успокоить.
Тщательно обследовав чужие вещи, Натан, лежа, натянул брюки, пиджак, надел пальто, В кармане брюк нащупал часы. Нашел и деньги. В кармане была еще пригоршня золотых вещей. Переложил их в пиджак. Теперь он был одет.
Протиснувшись между тюками, Натан подобрался к окну, открутил проволоку, приоткрыл люк. В лицо ударил свежий ветер. Было темно. Он и не знал, что наступила ночь. По расчетам Натана, поезд шел от Треблинки около часа. Видимо, от лагеря отъехали километров тридцать. Несомненно, поезд идет на запад. Еще через час-полтора он будет в районе Урле. Но если поезд идет на Седлец?..
Натан все еще не решался покинуть вагон. Потом поезд остановился, долго стоял, тронулся снова. Было три часа ночи, - фосфоресцирующие стрелки часов образовали прямой угол, когда, решившись и вновь испытывая расслабляющее чувство страха, Натан высунулся из окна и ухватился за холодное железо крыши. Дул ветер. Натан сунул кепку в карман и, судорожно цепляясь за карниз, за выступы, вылез наверх и прижался к крыше. Прополз на животе к краю вагона, ногой нащупал ступеньку лестницы, спустился вниз к лязгающим, громыхающим буферам. От ледяного железа закоченели руки.
Стало светлее: за пеленой облаков, затянувших небо, поднялась луна. В неясном, туманном свете мимо ползли деревья, поля. Поезд шел вдоль перелеска. Кое-где пятнами лежал нестаявший снег. Поезд шел быстро, и на таком ходу Натан не решался прыгать Но вскоре поезд подойдет к станции. Может быть, залезть обратно в вагон? Сейчас и вагон с тюками казался ему пристанищем. Пожалуй, Натан так бы и сделал, но эта было не так просто. В два счета можно сорваться с заледеневшей крыши. К счастью, поезд замедлил ход. Преодолевая подъем, он шел по невысокой насыпи, окруженной кустарником или молодыми деревцами - в потемках не разобрать. Медлить нечего! Набрав в себя воздух, как перед прыжком в воду, Натан оттолкнулся и полетел вниз. Он скатился по насыпи, ударился плечом, боком перевернулся назвничь и замер у прошлогоднего куста осоки.
Вахтману, сопровождавшему эшелон, - он мерз на площадке тормозного вагона - показалось, будто что-то темное скатилось по насыпи. Выглянул - ничего нет. Просто показалось. Вахтман затянулся сигаретой, подбросил ее, и она, точно искра от паровоза, описав тусклую, тлеющую дугу, упала на землю.
Зябко поежился - скорей бы смена…
Дождавшись, когда затихнет грохот уходящего поезда, Натан поднялся, перепрыгнул через канаву, затянутую хрупким льдом, и, надвинув кепку, зашагал в сторону от железной дороги.
Глава четвертая
1
Маленький Бен - счастливчик Беннет Стивенс готов был побиться об заклад, что он не ослышался. Он готов был поставить ферму Дельбертсхолл, правда так еще и не купленную, против любой безделицы, что это был именно его шеф Аллен Даллес, которого высокий незнакомец назвал мистером Баллом. Это совершенно точно!
Бен дежурил у загородной виллы, одиноко стоявшей на берегу озера. С озера дул сырой ветер, лед стал уже рыхлым, и у берегов хлюпала вода. Ветер и холод. Бывший джимен невольно вспомнил, как в такую же ночь он выслеживал в Нью-Йорке человека, оказавшегося потом Кофлином. Тогда он тоже чертовски промерз на ветру.
Время тянулось медленно, как всегда в такие дежурства. Бен успел обо всем передумать. О Дельбертсхолле, - собственное ранчо оставалось его заветной мечтой. Когда есть деньги, хочется купить что-то получше. Но лишние деньги тоже не стоит тратить. Они всегда пригодятся. Мать в который раз пишет, что вот уж теперь они наконец нашли то, что надо, и вновь почему-то отказываются. Появилось новое предложение - ферма с фруктовым садом…
Думал Бен, конечно, и о Кет Грей, которую так неожиданно встретил в Касабланке. Встреча снова разбередила старое. Чего он к ней липнет! Кет права - что ни говори, он предал ее, бессовестно предал… и теперь мучится. Но что мог сделать Бен?! Попробуй возрази Доновену… Где она теперь - Кет? Их пути опять разошлись. Стивенса отозвали в Швейцарию. Платят, конечно, неплохо, жаловаться не приходится, но… А все же хорошее время было тогда в Лондоне, он тепло вспоминает вечера в квартире Греев. Потом все рухнуло. Всё, всё…
Бывший джимен расхаживал по дорожке, выстланной каменными плитами. Промозглый холод вместе с ветром проникал сквозь одежду и вызывал противный озноб. С веранды, служившей зимним садом, донесся шорох шагов и сдержанные голоса. На крыльцо вышли двое - один высокий, другой коренастый. Бен стоял в нескольких шагах. Чтобы не попасться на глаза, он прижался к стене. Высокий сказал:
- Я немедленно сообщу о наших переговорах. Надеюсь, мы не даром провели время, мистер Балл.
- Да, очень прошу вас, герр Паульс. Я убежден, что мы можем найти общий язык.
Конечно, невысокий, приземистый человек был его шеф Аллен Даллес. Бен узнал его по фигуре и глухому голосу. Но почему высокий называет Даллеса мистером Баллом?
Двое прошли к калитке, сели в ожидавшие их машины и уехали. Вскоре из виллы вышел Филд-старший и сказал, что можно уезжать, работа окончена. Братья Филды были наиболее приближенными сотрудниками Аллена Даллеса.
Бен промерз до костей в течение многочасового дежурства у виллы на берегу озера. Вместе с другими агентами он втиснулся в крытый "джип", и они возвратились в Берн.
Само собой разумеется, что Маленький Бен никому и ни единого слова не сказал о невольно подслушанном разговоре, который вели мистер Балл и герр Паульс. Стивенс должен молчать, за это ему тоже платят. Гробовое молчание входит в обязанности разведчика. Не его дело, как называет себя шеф при тайной встрече с каким-то Паульсом, скорее всего немцем. Кто же еще может так зваться - герр Паульс…
Даллес - брат Даллеса возлагал большие надежды на предстоявшую встречу с князем Гогенлоэ. Встреча на уединенной вилле готовилась долго, происходила в такой глубочайшей тайне, что из предосторожности оба ее участника условились называть себя вымышленными именами. Это были мистер Балл и герр Паульс - Даллес и Гогенлоэ.