Солнце давно поднялось над горизонтом, а прибывшие узники все стояли недвижимо на солнцепеке. Про них словно забыли. Потом приказали раздеться, из ручного брандспойта окатили всех холодной вонючей жидкостью и повели в душевую. Несколько человек, одетых в полосатые куртки и такие же бесформенные штаны, обслуживали вновь прибывших. Они сгребали сброшенную одежду, а после душа выдавали другую - такую же полосатую, какая была на них..
Андрей выполнял все то, что делали другие. Сбросил одежду, спустился голый в полуподвал, где парикмахеры выстригали на голове дорожки - от лба до затылка. Затем прогнали всех через душ, и Андрей получил одежду, которую сунул ему человек в полосатой куртке. Он внимательно посмотрел на Андрея и проводил его долгим взглядом. Это был хромой французский шахтер Гильом, с которым в прошлом году Андрей встречался в Грюневальде под лиловым кленом. Андрей ни за что не мог бы угадать в этом человеке своего собеседника на подпольной встрече. Но Гильом узнал русского.
- Симон, там, кажется, привезли твоего знакомого, - сказал он своему товарищу. - Помнишь, того русского, с которым встречались мы в Грюневальде…
- Месье Воронсова?!
- Ну да… Мне кажется, это он. Он не узнал меня.
- Где он?.. Куда его отправили? - Симон заволновался.
- Пока в карантин, но, кажется, их всех пошлют в двадцатый блок. Номеров им не дали… У всех на груди красные кружки. Значит - "кугель"… Надо немедленно действовать…
- Скажи Францу Далему. Впрочем, я сам… А ты подробнее узнай у писаря. Надо спасти…
Двадцатый блок-барак, расположенный неподалеку от крематория, пользовался мрачной славой. Во всем лагере этот блок считался самым страшным местом, был адом в аду, хотя казалось, что страшнее Маутхаузена уже нет ничего на свете. Изолированный от остального лагеря, длинный деревянный барак стоял в нескольких метрах от высокой каменной стены, отделявшей лагерь от внешнего мира. Между стеной и бараком тянулись проволочные заграждения под током высокого напряжения. Фарфоровые изоляторы белели на столбах, как кости, отбеленные ветром и солнцем. На стене около двадцатого блока возвышалась прямоугольная башня с прожектором. На башне ходил часовой, вооруженный ручным пулеметом.
В бараке, рассчитанном человек на двести, постоянно находилось несколько сот узников. Сюда сгоняли главным образом советских офицеров и политработников, обреченных на уничтожение. Им не оставляли ни фамилий, ни номеров, - считали по головам: отдельно живых, отдельно мертвых. Главное только, чтобы сходились цифры. И каждый живой должен был стать мертвым… Этого требовал знак "К" - "кугель" - на препроводительной бумажке узника и красный кружок на одежде.
В тот же вечер Гильом проскользнул в карантинный барак и разыскал Воронцова.
- Иди за мной, - сказал он. Заметив, что Андрей колеблется, Гильом добавил - Тебя ждет Симон… Помнишь Грюневальд?.. Иди…
Происходили странные вещи. Андрей с Гильомом свободно вышли из санитарного барака, и блоковый сделал вид, будто их не заметил. Они свернули за угол и, стараясь держаться в тени, проскользнули мимо каких-то зданий. Гильом, прихрамывая, быстро шел впереди. Он остановился перед входом в барак, похожий на десяток других бараков, мимо которых они только что прошли. Удивительно, как его спутник так свободно здесь ориентируется. Француз пропустил Воронцова вперед, провел в "вашраум" - умывальную комнату, как громко называли в бараке помещение с бетонным полом и несколькими кранами вдоль стены. Гильом оставил Воронцова здесь и исчез.
Андрей стоял в самом дальнем и темном углу. У его ног лежало несколько трупов, положенных один на другой. Сначала он принял их за полосатые кули. Через минуту из двери, за которой исчез француз, появились трое в таких же полосатых одеждах.
- Месье Воронсов!.. Узнаете? - спросил один из них.
Конечно, Андрей узнал голос Симона Гетье. Они поздоровались. Симон торопился и опасливо посматривал на дверь.
- Месье Воронсов, одевайте вот эту одежду, с номером, - он указал на трупы, сваленные в углу.
Гильом стаскивал куртку с одного из мертвых.
- Идем сюда, - сказал он.
Они прошли в уборную, едко пахнущую хлорной известью, и Андрей переоделся.
- Теперь идите и ложитесь на нары, которые я вам покажу, - сказал Гетье. - Завтра пойдете с нами работать в карьер, а потом мы переведем вас в лазарет.
Гетье с Воронцовым прошли в барак, а Гильом и еще один заключенный подняли труп, на котором была теперь одежда Андрея. Они понесли его в санитарный барак, откуда только что пришел Воронцов.
На другой день часть узников, доставленных накануне в лагерь, перевели из карантина в блок № 20. Их было пятьдесят три живых и один мертвый, которого несли двое молодых парней, собиравшихся бежать с дороги. Вахтман приказал взять и его - для отчета.
Глава четвертая
1
Вот там у стены, ближе к мосту, немцы вчера расстреляли группу поляков, вероятно заложников… Их убили на глазах у прохожих.
Регина не видела расстрела, но говорили, что заложникам перед казнью залепили рты пластырем, чтобы они не кричали. Регине показалось это самым страшным - умирать и не иметь возможности бросить в лицо палачам гневного слова!.. Ужасно… Умирать молча, когда душа разрывается от ненависти… Иногда вместо пластыря они пользовались гипсом - совали в рот казнимым горсть полужидкого гипса. Он мгновенно застывал во рту. Это еще страшнее…
Последнее время гитлеровцы часто проводили публичные казни в Варшаве прямо на улицах. Это была новая, психическая форма террора.
Сейчас там, где расстреляли заложников, несколько женщин молились на коленях перед зажженными свечами. Семь свечей - семь убитых. День был жаркий, безветренный, почти невидимое на солнце пламя свечей казалось застывшим и бледным…
Регина прошла до угла и повернула обратно. Через минуту должен появиться человек, которого она ждет. Она поправила розовый пакет, завернутый в немецкую газету. Заголовок "Дас Рейх" должен быть хорошо виден - это знак для Термита. И розовый пакет тоже. Кто-то нагнал ее и спросил:
- Скажите, как пройти на улицу Красинского?
- Не знаю, - ответила Регина заученную фразу, - вам лучше спросить в справочном бюро.
- Проводите меня, я Термит, - совсем тихо сказал незнакомец и пошел следом за молодой женщиной. Он подумал: "Зачем было придумывать розовый пакет в немецкой газете. Зеленые глаза и медные волосы этой женщины - лучший ориентир".
Человек по кличке Термит был генерал Окулицкий. Несколько месяцев назад он нелегально прибыл в Варшаву из Лондона. Его сбросили на парашюте весной, он приземлился в лесах и попал в Варшаву значительно позже, Окулицкий не знал адреса явочной квартиры, и Регина должна была проводить его в свой дом. Заседание штаба назначили у Моздживицких под видом семейного воскресного обеда. Теперь Регина опять стала носить фамилию мужа - лейтенанта Моздживицкого, но это ничего не изменило в ее с ним отношениях…
За обеденным столом собралось много народу. Был чуть ли не весь штаб подпольной Армии Крайовой во главе с генералом Буром. Пригласили и представителя лондонского правительства - вице-президента Янковского. Он появился в сопровождении трех министров, которые спешно прилетели из Лондона ввиду предстоящих событий.
Пани Регина знала не всех собравшихся. Она встречалась только с генералом Монтером, седым и высоким человеком, командующим подпольным варшавским корпусом. Знала его заместителя - полковника Вахновского. Был здесь полковник Богуславский, начальник "двуйки" - разведывательного отдела Армии Крайовой. Регина знала их через мужа, который не так давно стал адъютантом генерала Бура. Но Регина совсем не была уверена, что все ее знакомые, сидевшие за столом, называли себя настоящими именами. Большинство скрывалось под кличками и псевдонимами.
Но несомненно, что из всех присутствующих генерал Бур-Комаровский пользовался наибольшей симпатией пани Регины. Невысокий и узкоплечий, такой невзрачный на вид - с маленьким, пожелтевшим лицом, с глубокими морщинами и впалыми щеками, он тем не менее казался ей воплощением жертвенного героизма.
На правах хозяйки дома пани Регина провела с гостями начало обеда и удалилась, чтобы дать возможность мужчинам поговорить о делах. Когда она вышла, Бур сказал:
- Я должен сообщить, господа, что решение принято. Я отдаю приказ начать восстание первого августа. - Генерал остановил рукой полковника Вахновского, который радостно вскочил с места. - Сроки восстания согласованы с правительством в Лондоне.
Генерал Бур произносил слова, приличествующие историческому моменту. Он говорил, что вот уже пять лет, как Польша ждет сигнала "Буря" - начала восстания, и теперь он горд, что именно ему, генералу Буру, выпало счастье дать этот сигнал… Момент избран наиболее удобный - советские войска заняли Минск-Мозовецкий и через несколько дней будут в Варшаве. К этому времени в столице Польши должно быть законное правительство…
- Власть всегда бывает у того, кто занимает помещение правительства, - закончил Бур, усмехнувшись.
Потом генерал попросил Монтера доложить обстановку. Он спросил командира корпуса:
- На сколько суток нам хватит боеприпасов?
- В зависимости от напряженности боя, генерал. Полагаю, что на трое-четверо суток.
- А продовольствия?
- Максимум на неделю, - ответил Монтер. - В Варшаве насчитывается сорок тысяч солдат Армии Крайовой. Я исхожу из этого числа.
- М-м-м… да! Этого маловато… И тем не менее мы не можем откладывать восстание… Как-нибудь мы продержимся. Пан Моздживицкий, - обратился Бур к адъютанту, - подготовьте радиограмму в Лондон. Сообщите, что "Буря" начинается по плану и мы ждем оружия. Нужны патроны, автоматы, затем противотанковые гранаты, пулеметы… Что еще, полковник Монтер?
Оказалось, что нужно еще очень многое. В смысле продовольствия можно рассчитывать на жителей города, но оружие…
- Простите, пан генерал, - вежливо вступил в разговор лейтенант Моздживицкий, - но радиосвязь с Лондоном прервана. Главный передатчик поврежден, а другие стоят без ламп.
- Что вы говорите? - генерал вскинул брови. - Значит, мы начинаем восстание без связи с внешним миром…
- Так точно!.. Во всяком случае, без связи с Лондоном.
- С кем же еще нам нужна связь? - раздражаясь, воскликнул Бур.
- У нас есть полевые рации, - доложил лейтенант Моздживицкий. - Мы можем связаться с русскими. Рации дают неограниченные возможности…
- Оставьте эти возможности при себе! - прервал командующий своего адъютанта. - С советским командованием нам связываться незачем…
Адъютант раздражал генерала Бура неуместными предложениями. И вообще Моздживицкий берет на себя слишком много, забывает, что он только адъютант и всего-навсего лейтенант… Даже в условиях подполья служебный лексикон хорошего адъютанта должен ограничиваться десятком таких слов, как "Да", "Никак нет", "Так точно", "Слушаюсь"… Возможно, генерал и не стал бы держать при себе этого лейтенанта, но тогда он не смог бы видеть эту зеленоглазую женщину с волосами цвета сосновой коры. Регина была предметом обожания стареющего генерала. Эх, если бы у него не было за плечами стольких прожитых лет!..
Генерал Бур сдержал раздражение. Он сказал внушительно и спокойно:
- С Советским правительством дипломатические отношения прерваны после катынского инцидента… Мы не можем вступать в переговоры с Советами… Лейтенант, - обратился он к Моздживицкому, - позаботьтесь срочно восстановить связь с Лондоном… А теперь, господа, прошу вас разойтись… Будьте, как всегда, осторожны…
Совещание главного штаба Армии Крайовой происходило на квартире матери лейтенанта Моздживицкого, которая на этот день уехала к своим знакомым. Квартира находилась на втором этаже - над торговым складом оптовой фирмы и имела несколько выходов. В случае опасности можно было спуститься в склад, где когда-то хранились колониальные товары, оттуда проникнуть в катакомбы старой Варшавы - в туннели канализационной сети, сооруженной лег шестьдесят тому назад и раскинувшейся под землей на десятки километров.
Полковник Монтер тоже начал прощаться.
- Пан полковник, - удержал его Бур, - прошу вас остаться.
Кроме Монтера, остались генерал Окулицкий, пан Янковский, его три министра, обязанности которых были пока неясны. Янковский экстренно прибыл из Лондона с поручением премьера Миколайчика. Пан Янковский должен был проинформировать руководителей подполья о сложившейся политической ситуации.
Все перешли в гостиную и расположились вокруг ломберного столика, раскрытого будто для игры в карты. Вошел адъютант Моздживицкий и спросил, не нужно ли чего пану генералу. Нет, Буру ничего не требовалось.
- Разрешите предложить чаю? - спросил лейтенант.
- Нет, благодарю вас… Впрочем, если мы не затрудним пани Регину… Только позже, через полчаса…
Пан Янковский начал с того, что пожелал утвердить свое высокое амплуа.
- Господа, о создании нашего правительства в Варшаве официально объявлено. Вот что вчера сообщило лондонское радио.
Янковский развернул густо исписанный листок бумаги и прочитал:
"В подпольной Польше действует заместитель премьер-министра польского правительства и три министра. Их имена известны английскому правительству. Мы уверены, что они будут признаны полноправными представителями законной государственной власти и выразителями воли нации…"
- Обратите внимание на последнюю фразу, господа. Она обращена к русским. Пан премьер-министр Миколайчик поручил мне конфиденциально сообщить вам, что главная цель восстания - захватить власть в стране до прихода в Варшаву советских войск. Это одобрено британским правительством.
Пан Янковский обрисовал то затруднительное положение, в котором оказалось польское эмигрантское правительство в Лондоне. План Черчилля - высадить союзные войска на Балканах и стремительно врезаться клином к балтийскому побережью - не увенчался успехом. Таким образом, не удалось преградить советским армиям путь в Европу, в том числе и в Польшу. Время упущено… Советские войска завязали бои на территории Польши. В Лондоне обсуждали новый план - высадить британский воздушный десант в Польше, но практически это невозможно сделать… Остается единственный вариант - опередить русских и захватить Варшаву своими силами. Нельзя допускать, чтобы правительство во главе с Берутом обосновалось в Варшаве… Генерал Бур правильно сегодня сказал, что власть принадлежит тем, кто занимает здание правительства…
Заместитель премьер-министра эмигрантского правительства пан Янковский довольно быстро входил в свою роль.
Он чаще чем требовалось употреблял фразу, выводившую ни себя генерала Бура: "Я, как представитель верховной власти…"
Генерал Бур рассеянно тасовал карты. Он неприязненно думал: "Пан Янковский лезет из молодых да в ранние… Теперь каждый норовит стать представителем верховной власти… Посидел бы он эти годы в подполье!"
Полковник Монтер снова заговорил, что у повстанцев мало оружия и продовольствия. С такими силами рискованно начинать восстание. Янковский прервал:
- Я, как представитель верховной власти, настаиваю, что надо выступать немедленно… Нам необходимо подкрепить позиции пана президента Миколайчика, который сейчас находится на пути в Москву.
Пан Янковский главное приберег под конец. На прошлой неделе британский премьер-министр совещался с Миколайчиком и они наметили единый план действий. Миколайчик полетит в Москву для переговоров с большевиками, а тем временем в Варшаве, будто бы стихийно, вспыхнет восстание… Он, Янковский, возглавит правительство, которое немедленно признают в Лондоне и Вашингтоне. Это уже согласовано… Таким образом, Польский комитет национального освобождения, который объявил себя временным демократическим правительством, потеряет свое значение.
- Поэтому, господа, нельзя откладывать восстание, - поучающе закончил Янковский. - Его цели имеют скорее политическое, нежели узко военное значение. В приказе генерала Бура войскам Армии Крайовой мы кое-что говорим о наших отношениях к большевикам. Надо охладить пыл нашего мужичья, которое слишком восторженно встречает Советскую Армию.
Генерал Бур снова нахмурился. Зачем пану Янковскому понадобилось говорить, что приказ подпольным войскам написал кто-то другой, но не он, Бур-Комаровский… Как будто заместитель премьера сомневается в его настроениях. У пана Янковского для этого нет никаких оснований… За годы подполья генерал Бур-Комаровский делом доказал свои политические взгляды. Кто, как не он, постоянно старался поддерживать антирусские, антисоветские настроения в Армии Крайовой. Это было не так-то легко.
Рядовые подпольной армии и сейчас еще думают иначе. Пришлось пойти на сговор с немцами. Конечно, тайный… Взять хотя бы катынское дело. Кто предложил отправить польскую комиссию в Смоленск? Он - Комаровский. Другое дело, что в Катынском лесу не подтвердилось обвинение против русских. В разрытых могилах обнаружили стреляные гильзы немецкого производства. Тем не менее комиссия сумела создать видимость того, что поляки были расстреляны большевиками.
А кто приказал начать диверсионную борьбу в тылу советских войск? Кто, наконец, распорядился проводить карательные меры против советских партизан и вообще левых элементов силами Армии Крайовой? Об этом не говорят вслух, но пан Янковский знает, что такие дела не проходят без ведома командующего Армией Крайовой… И вообще пан Янковский повторяет то, что давно известно…
Бур-Комаровский решил исправить впечатление, оставленное словами пана Янковского.
- Властью, возложенной на меня богом и правительством, - торжественно сказал он, - я начинаю вооруженную борьбу за восстановление польского государства. Мы не можем допустить, чтобы стихия затянула нас в свой водоворот. - Под стихией генерал Бур подразумевал наступление советских войск. За несколько недель они продвинулись на запад больше чем на пятьсот километров. - Мы заинтересованы в том, чтобы вести самостоятельную политику. Мы будем ее проводить. Именно об этом сказано в приказе, который сегодня я подписал.
Командующий подчеркнул слова "я подписал" и прочитал выдержку из приказа.
"С одной стороны, - читал он, - советские войска являются могучим союзником против немцев, но с другой стороны они опасны, поскольку могут сломить нашу принципиальную и независимую позицию. Поэтому офицерам Армии Крайовой всех степеней запрещается вести какие бы то ни было политические переговоры с русскими. Разногласия во взглядах между поляками и русскими столь велики, что всякие переговоры будут бесцельны".
Последнее слово осталось за Бур-Комаровским. Дальнейшие разговоры могли бы только ослабить впечатление.
- А теперь, господа, - сказал он, поднимаясь со стула, - воспользуемся гостеприимством хозяйки этого дома. Она давно приглашала нас к столу…