Германские позиции переходили под наведенными стволами пулеметов, но все обошлось благополучно. Пропуска, как по волшебству, открывали им все дороги. Без особых приключений они вскоре достигли Жолибужа. В районе происходило нечто странное. Всюду были видны взволнованные группы солдат. В стороне площади Джексона шла ожесточенная перестрелка, но на других участках было тихо.
Янек спросил, как пройти в штаб Армии Людовой. Оказалось, что это совсем рядом. Они спустились в подвал под развалинами большого дома. Здесь было темно, и на углу дощатого стола горел огарок свечи. Возбужденный Станявский стоял против полковника Вахновского. Лицо его было злое.
- Я не могу выполнить этого приказа, полковник Вахновский. Военное совещание высказывалось единодушно за переход на тот берег.
- В таком случае мы заставим вас это сделать силой, - ответил Вахновский. - Соглашение о капитуляции подписано, и все мы должны сложить оружие, в том числе и ваши солдаты из Армии Людовой.
- Нет, - еще раз жестко сказал Станявский. - Через двадцать минут мы начинаем переправу, как было условлено на совещании.
В подвал поспешно вбежал солдат с немецким автоматом и обратился к Станявскому:
- Пан полковник, немцы продвигаются вдоль набережной. Нас отрезают от Вислы…
- Но там стоял батальон Армии Крайовой, - воскликнул Станявский.
- Он прекратил сопротивление, пан полковник, и сложил оружие.
- Все в ружье! - скомандовал Станявский и в ярости повернулся к Вахновскому: - Это ваша работа, пан Вахновский?! Теперь я понимаю, почему вы пришли в Жолибуж со стороны германских позиций.
- Вы на что намекаете!.. Я пришел сюда по канализационной сети, - солгал Вахновский.
Но Станявский изобличил его. Он иронически посмотрел на сапоги Вахновского.
- Очевидно, в канализационных туннелях есть теперь чистильщики сапог, пан Вахновский…
Свет догоравшей свечи падал на ноги Вахновского. Em сапоги были безукоризненно чисты, как и его щеголеватый китель. Вахновский отошел в тень.
- Это не имеет значения, - пробормотал он. Потом начальническим голосом повторил: - Командующий войсками генерал Бур запретил переправу на левый берег. Прикажите своим людям сложить оружие.
- Так поступают предатели! - сквозь зубы процедил Станявский.
Он прекратил беспредметный спор и пошел к выходу. За ним двинулись остальные. Родович и Янек со своими солдатами шли сзади. Регина негромко сказала:
- Я - уверена, что Вахновский предварительно заходил к немцам… Это в самом деле его работа. Иначе, где еще он мог задержаться…
Развалинами пробрались к берегу реки. Стрельба раздавалась совсем близко. Стало темно. Станявский на ходу отдавал распоряжения. Послал разведку, чтобы уточнить, где противник.
На берегу стояла небольшая группа поляков. Их было человек двадцать, может быть тридцать. Это вместо трех тысяч, которые готовились к эвакуации. Подошли еще двое. Рассказывали, что едва пробились. Немцы отрезали Жолибуж от Вислы.
- Кто намерен переправляться, - сказал Станявский, - делайте это немедленно. Мы попытаемся задержать немцев.
Несколько человек спустились к лодкам. Остальные продолжали стоять.
- Ступайте, Регина, - сказал Янек, - Мы задержимся… Здесь всего две лодки.
- Я останусь с вами.
Снова поднялись по горбатой улочке. Бой шел в соседнем квартале, но было так темно, что расположение противника можно было только угадывать по вспышкам выстрелов. Перестрелка длилась не менее часа. Продвижение карателей удалось задержать. Станявский все ждал разведчиков. Наконец они возвратились. Вести были неутешительные - Жолибуж окружен и разгромлен. Предательство стоило дорого. В руках повстанцев остался только вот этот маленький клочок земли, протяжением в две сотни ярдов. Станявский приказал отходить.
Вода была черная и такая холодная, что ломило ноги. Янек помог Регине спуститься с камня, она зябко вздрогнула, и они вместе пошли вперед. Сначала вода доходила им до колен, потом по пояс, по грудь… Вот уже ногами нельзя достать дна. Регина поплыла, и ее подхватило течение. Когда над Варшавой вспыхивали осветительные ракеты, она видела на реке головы плывущих людей. Потом все исчезало и оставалась только черная вода, черное небо и холод.
Янек и Стась плыли рядом с Региной. Пловцы не сопротивлялись течению, они старались только как можно быстрее удалиться от левого берега. Каратели не замечали плывущих. Только когда пловцы были на середине реки, с берега дали пулеметную очередь. Пули, будто плетью, хлестнули рядом по воде, и на этом все кончилось. Пулеметчик, вероятно, стрелял просто так, для острастки.
Когда подплывали к восточному берегу, их окликнули. Говорили по-польски. Янек ответил. Беглецов подхватили чьи-то сильные руки, помогли выйти на берег. Они были среди своих, и Регина всем своим существом ощутила вдруг, что вновь обрела под ногами твердую почву. Это не было только физическим ощущением, нет. Регина в темноте нашла руку Янека, шагавшего с ней рядом.
- Ты знаешь, - прошептала она, - я почему-то вспомнила сейчас об Испании…
Янек пожал ей руку. Вот как бывает - он тоже подумал сейчас об Испании, об Андалузских горах, о побережье Бискайи. Нет, там, в Испании, были не только поражения… Он подумал еще, что очень многое связывает его с этой женщиной, идущей рядом.
Так шли они, взявшись за руки, навстречу новому.
Варшава официально капитулировала через два дня. Генерал Бур-Комаровский подписал акт о капитуляции 2 октября 1944 года в десять часов утра.
В тот же день германское радио передало:
"Варшава прекратила сопротивление. Только некоторые части под командованием большевистских офицеров пытались саботировать капитуляцию, В течение ночи они стремились форсировать Вислу и соединиться с советскими войсками".
Радио из Берлина сообщало еще, что для участников подавления варшавского восстания устанавливается особый нагрудный знак "Щит Варшавы", который будет лично вручать солдатам обергруппенфюрер фон Бах-Зелевский.
А еще через два дня - четвертого октября, - когда скорбные шеренги варшавян медленно брели в концлагерь Прутков, открытый фон Бах-Зелевским специально для жителей мятежной Варшавы, радио "Свит" передавало из Лондона;
"В коммюнике, полученном сегодня во второй половине дня от генерала Бура, говорится…"
Из германского плена генерал Бур-Комаровский передавал свои коммюнике в Лондон! Для этого ему пришлось воспользоваться услугами немецкого радиста.
Генерал фон Бах-Зелевский был столь любезен, что разрешил Комаровскому провести совещание с Леопольдом Окулицким и другими офицерами Армии Крайовой, остающимися в подполье для диверсионной работы в тылу Красной Армии. Руководителем подполья стал генерал Окулицкий, более известный под кличкой Термит.
Глава восьмая
1
Последние годы Адольф Гитлер редко покидал главную ставку в Вольфшанце близ Растенбурга. Отгороженный бетоном и колючей проволокой от всего мира, он неделями жил здесь, не имея ни малейшего представления о том, что происходит в Германии. Его интересовал фронт. Только фронт.
О положении в стране Гитлер узнавал от своих приближенных… А уж они знали, что говорить фюреру…
Как-то осенью сорок четвертого года Гитлер проехал через Берлин, изменив свой обычный маршрут. Его удивили масштабы разрушений, которые причинила городу вражеская авиация… Он раздраженно спросил адъютанта:
- Почему до сих пор не доложили мне об этом?!
Старший адъютант генерал Бургдорф пробормотал что-то невнятное. Он не хотел принимать на себя чужие грехи…
Теперь Гитлер вынужден был покинуть Вольфшанце. Русские войска прорвались в Восточную Пруссию и подошли к Растенбургу. Оставаться здесь было опасно. Гитлер намеревался перевести ставку в район Берхтесгадена в Южной Баварии или в Шлезвиг Гольштейн - на западе, но в конце концов он остановил свой выбор на Имперской канцелярии в центре Берлина, хотя подземное убежище во дворе канцелярии еще не успели закончить.
Гитлер приказал установить киноаппарат в его кабинете. Он уже много раз смотрел этот фильм, но хотел смотреть снова. Он пригласил генералов, чтобы и они смотрели еще и еще… Пусть знают, какой жестокий конец ожидает любого, кто осмелится подумать о заговоре.
На экране развертывался заключительный акт событий 20 июля. Заговорщики Геппнер, Газе, Витцлебен и еще пять главарей неудавшегося путча стояли перед военным трибуналом. Это походило на какой-то бедлам… Председатель трибунала вскакивал, размахивал руками, кричал… Кричали заседатели, прокурор… Среди этих криков терялись голоса подсудимых.
Адъютант Бургдорф краем глаза глянул на фюрера, Тот смотрел на экран и удовлетворенно кивал головой. Впрочем, может быть, у Гитлера просто тряслась голова - болезнь его прогрессировала с каждой неделей…
Экран перенес зрителей к месту казни… Заговорщиков казнили в помещении, похожем на мясную лавку, - голые стены с острыми крючьями, на какие вешают туши… Снова появился генерал Геппнер, грузный, с лицом, искаженным от страха… Несколько дюжих эсэсовцев-палачей подхватывают его и вешают за челюсть на крюк… Его ноги еще опираются на скамью. Эсэсовец медленно, чтобы продлить страдания, вытягивает скамью из-под ног Геппнера… Точно так же казнят и других осужденных…
В кабинете вспыхивает свет… Гитлер не успевает согнать с лица выражение жестокого торжества… Он мертвенно бледен и улыбается. Генералы молча поднимаются со своих мест… Встает и Гитлер. Здоровой рукой он придерживает дрожащую левую руку. Как бы раздумывая вслух, Гитлер громко сказал:
- Всего после заговора уничтожено четыре тысячи девятьсот восемьдесят человек… Я правильно называю цифру, Бургдорф?
- Да, мой фюрер, - подтвердил адъютант.
Генералы, теснясь в дверях, выходили из кабинета, Гитлер спросил:
- Фельдмаршал Роммель тоже замешан в заговоре?.. Это точно, Бургдорф?
- Да, мой фюрер… Он намеревался открыть Западный фронт противнику…
- В таком случае пусть он поступит так же, как фельдмаршал фон Клюге… Этим придется заняться тебе, Бургдорф… А теперь мне нужны Гудериан и Скорцени… Предупреди, чтобы Борман и Гиммлер тоже спустились в убежите.
Генерал Бургдорф просто с полуслова понимал Гитлера Понял он и сейчас… Фельдмаршала Клюге, о котором упомянул Гитлер, вызвали с фронта в ставку для объяснения. Вскоре после 20 июля. Он знал, что его песенка спета, и в самолете раскусил ампулу с ядом… Клюге действовал наверняка, не так, как генерал фон Штюльпнагель. Тот по дороге из Парижа в Берлин решил застрелиться. Остановил машину, вышел на мост и достал пистолет. Но он только ослепил себя. Шофер вытащил Штюльпнагеля из воды и доставил в госпиталь. Вскоре генерала казнили… Если бы Роммеля тоже надо было казнить, фюрер так бы и сказал: "Поступить с ним, как с генералом Штюльпнагелем…" Но в том-то и дело, что Гитлер так не сказал… Значит, фельдмаршал должен сам раскусить ампулу…
У начальника штаба Гудериана Гитлер спросил, как обстоят дела с формированием дивизий фольксштурма. Гиммлер только что спустился в подземелье и ревниво взглянул на Гудериана. Ведь после казни Фромма командование резервными армиями поручено ему, Гиммлеру. Почему Гитлер обходит его и спрашивает у нового начальника штаба… Но Гудериан никак не собирался ссориться с всесильным руководителем эсэсовских соединений.
- Формирование идет успешно, мой фюрер, - доложил он. - Более подробно вам мог бы доложить господин рейхсфюрер Гиммлер…
На самом-то деле никакого успеха в формировании дивизий фольксштурма и не предвиделось… Так называемые батальоны народных гренадеров являли собой печальные зрелища. Они состояли из стариков, инвалидов и подростков от четырнадцати лет. Сами гренадеры насмешливо называли себя секретным оружием "фау-3", а свои батальоны - "желудочными батальонами", потому что большинство стариков страдали желудочными болезнями.
Когда первые батальоны фольксштурма попали на Западный фронт, ополченцы начали пачками сдаваться в плен. Кадровые командиры частей придумали борьбу с дезертирством - на переднем крае у солдат отбирали белые платки и полотенца: без них в плен сдаться труднее. Тогда гренадеры взялись за подштанники… Но ведь обо всем этом не расскажешь фюреру!..
Только одна танковая армия, укомплектованная из гитлеровской молодежи, могла представлять особую ценность. Эта армия обучалась под Гамбургом, и Гитлер возлагал на нее особые надежды.
Гиммлер осторожно сказал, что в фольксштурме имеются случаи дезертирства, но приказ о расстреле семей дезертиров, несомненно, возымеет свое действие…
- А самих дезертиров пусть вешают на фонарях! - добавил Гитлер. - Бургдорф, подготовь такое распоряжение…
Нагнув свою бычью шею, Борман сказал:
- Я подготовил, мой фюрер, приказ войскам - уничтожать на германской территории все, что может пригодиться врагу…
- Да, да… - Гитлер говорил отрывисто и глухо. - Бороться, не считаясь ни с чем… Применять тактику выжженной земли, так же как мы делали это в России… Жечь, жечь!.. Предприятия и города… Запасы продовольствия… А жителей увозить в глубь Германии… Русских мы уничтожим на сожженной германской земле… Только так, только так!.. Теперь мы не можем считаться с собственным населением… - Гитлер вскочил и взволнованно зашагал по тесному убежищу.
В подземелье воцарилась тишина, нарушаемая только шаркающими шагами Гитлера.
Медленно успокаиваясь, Гитлер еще раз прошелся из угла в угол.
- Я пригласил вас, Гудериан, - сказал он, - чтобы изложить свои мысли о наступлении в Арденнах. У меня есть кое-что новое… Но прежде я бы хотел поздравить моего храброго Отто Скорцени с успехом в Венгрии. - Гитлер протянул Скорцени вялую руку. - В вашей охотничьей сумке еще один премьер, а на груди золотой рыцарский крест… Но теперь я намерен дать вам новое задание. Послушайте…
Гитлер, подобно волку, запертому в клетке, беспокойно искал выхода до последней минуты. Он все время на что-то надеялся. Ждал, когда распадется военная коалиция русских с капиталистическим Западом, ждал, когда германские ученые-физики дадут ему атомную бомбу. Подземный завод секретного оружия уже начали строить в горах под Линцем. Скорей бы! Вот когда Гитлер возьмет за горло своих врагов!.. Сейчас нужно только выгадать время. В крайнем случае он отсидится в неприступных Альпийских горах, создаст там военное государство-крепость. В мыслях Гитлер называл его Альпийским редутом. Это была его надежда. Но пока он думал об Арденнах.
Гитлер стал развивать план контрудара на западе. Он опять загорался. Глаза его оживились, и в голосе появились прежние металлические нотки.
План операции в Арденнах был уже в деталях известен Гудериану - в генеральном штабе трудились над его разработкой. В курсе дела были Гиммлер и Борман. Среди присутствующих в неведении оставался только Скорцени. Но уж конечно не для него одного говорил Гитлер. Ему просто нужны были слушатели, в присутствии которых он мог импровизировать…
На Западном фронте назревали большие события. Две германские танковые армии в составе до тридцати дивизий, которые сейчас формировались и приводились в порядок, должны внезапно перейти в контрнаступление и опрокинуть англо-американские войска. Противник уже сейчас испытывает тяжелые затруднения со снабжением. Если немецкие армии прорвутся к Маасу, форсируют его и, повернув на север, захватят Антверпен, англо-американская группировка в Европе будет разгромлена.
- Я вновь обращаюсь к испытанной политике блицкрига, - говорил Гитлер. - Я нанесу внезапный и сокрушительный удар… Мы бросим в бой две тысячи новых реактивных самолетов… Танки "пантеры" и "тигры" вернут инициативу на Западе… Мы вынудим Запад заключить перемирие с Германией, и тогда в течение нескольких месяцев я устраню угрозу с Востока…
Замышляя контрудар в Арденнах, Гитлер не переставал думать о Восточном фронте… Его голос окреп, лицо порозовело, сейчас он уже не казался больным и немощным стариком. Гитлер обратился к Скорцени:
- Наше оружие - паника и внезапность. Первое я поручаю вам, Отто Скорцени… Вы сформируете танковую бригаду, подберете себе офицеров, свободно говорящих по-английски, оденете экипажи в американскую форму и посеете панику среди противника… Вы должны захватить мне мосты между Намюром и Маастрихтом… Немедленно приступайте к формированию… Танки и автомобили вы подберете тоже американского происхождения…
Конечно, арденнское контрнаступление Гитлера было предсмертной агонией германского фашизма, смертельно раненного на Востоке… Но в агонии зверь бывает опасен и страшен… Над армиями западных союзников нависла угроза военного поражения.