Прошла минута, две, три, десять. Агент, тяжело дыша, остановился у нее за спиной.
- Ты почему не пишешь?
Она не ответила. Он вызвал полицейского из коридора. Велел ему постоять у двери. Смерил ее холодным, враждебным взглядом и вышел. Через некоторое время агент вернулся, схватил Лиляну за руку и повел ее в камеру.
Какое-то время она неподвижно стояла в темноте сырой камеры. Потом рухнула на пол. Сломленная усталостью, она не почувствовала, как провалилась в мучительную, кошмарную дремоту. Сначала ей казалось, что она стоит в железнодорожном подземном переходе и на нее со страшной скоростью мчится пышущий жаром локомотив, потом - что она находится среди зеленых лугов, изрезанных чистыми ручьями, но как только она пыталась зачерпнуть ладонями воды, ручьи сразу же пересыхали.
Сколько времени прошло в этом мучительном кошмаре, она не имела представления. Голод и жажда привели ее в сознание. Лоб и щеки ее горели. Снова напряглась, стараясь понять, как выйти из этого мучительного и безысходного состояния. В памяти в бешеном беге проносилось прошлое. Но все задерживалось и вертелось в кошмарном, запутанном круге переживаний ближайших дней. Она уже не сомневалась, что ее обманул и выдал Слановский. Он обвел ее вокруг пальца. Так подло прикидывался влюбленным, другом, товарищем, а одновременно строчил доносы. Она припомнила с предельной ясностью даже самые мелкие подробности их разговоров, выражение его лица, взгляд. Каким искренним и сердечным казался он!
Снова допрос. Она слушала. Отрицала. Сбивалась. При перекрестных допросах из нее вырывали отдельные слова.
Костов мучил ее терпеливо и упорно.
Еще немного, и она капитулировала бы. Ей казалось, что любое сопротивление бессмысленно. Кого защищать? Слановского? Но это означало бы насмешку над собой, унижения и страдания ради подлеца!
Нет, она отдавала себя в жертву и страдала сама во имя тех кристально чистых и святых людей, которые погибали в горах в жестоких сражениях.
Напряжение, голод и жажда истощали ее силы. Но она все откладывала развязку. Все еще сопротивлялась из последних сил.
На третий день ей дали немного хлеба. От жажды и соленой воды губы кровоточили. Она с трудом проглатывала кусочки хлеба.
В тот же день двери камеры широко открылись. Полицейский, пришедший за ней, шел рядом и даже помог ей подниматься по ступеням.
Остановились перед дверями кабинета начальника. Белая пелена застилала ей глаза. Все вокруг - пол, двери, окна, половик перед дверьми кабинета - было как будто выкрашено в ослепительный и вызывающий боль белый цвет. Она зажмурилась и прикрыла ладонью глаза. Острая боль резанула глаза, она словно ослепла.
Двери открылись. Она вошла. В полумраке комнаты Лиляна едва различала полного мужчину, сидевшего за столом. Она привыкла видеть перед собой лицо Костова, изрезанное глубокими морщинами, но теперь ее встретил совсем другой человек, с полным равнодушным лицом. Зазвонил телефон. Мужчина протянул свою короткую руку к трубке.
- Да, это я, Ангелов… Хорошо… Пожалуйста…
Лиляна поняла, что находится перед всесильным начальником управления государственной безопасности, который расставлял сети конспираторам и подписывал смертные приговоры коммунистам.
Ангелов положил трубку. Закурил сигарету и только тогда повернулся к ней:
- Подойдите ближе!
Она сделала несколько шагов вперед. Силы покидали ее. Ноги дрожали, колени становились ватными. Лиляна почувствовала, что еще немного - и она упадет.
- Я надеюсь, вы убедились в том, что здесь не место для девушек?
- Да, но я сказала, что ничего не знаю.
Ангелов громко рассмеялся. Она вздрогнула. Что смешного было в ее словах? В его смехе были цинизм, бессердечность, самолюбование человека, уверенного в себе. Но это длилось всего секунд двадцать. Внезапно улыбка исчезла с его мясистого лица. Он насупил брови, встал в полный рост над столом и начал твердым, наставническим голосом говорить:
- О ваших связях и антигосударственной деятельности мне все известно. Но я еще надеюсь, что из вас может получиться хороший и благонадежный гражданин. Закоренелые фанатики вдалбливали вам до сих пор в голову, что мы, люди из службы государственной безопасности, - звери. Я хочу опровергнуть эту клевету. Действительно, мы суровы и беспощадны с теми, кому уже не поможешь, но обманутым и заблудшим мы даем возможность исправиться. Так я поступлю и с вами, освобожу вас сегодня же. Я не передам вас прокурору, но при одном условии…
- Каком? - удивленно спросила она.
- У вас есть одно замечательное качество: вы умеете хранить тайну. Сожалею, что поздно вас узнал. Когда-нибудь вы будете признательны нам за то, что мы дали вам возможность стать на верный путь. Может быть, я ошибаюсь, но все же склонен верить, что вы - жертва временных увлечений, что, побывав в этих стенах, вы сделаете правильные выводы. Не считайте это комплиментом, но и я за свою долголетнюю службу понял, что с такими людьми, как вы, необходимо разговаривать откровенно и сердечно. Вы умная и открытая девушка, и из допроса, который вели мои люди, вы поняли, откуда у нас сведения о вашей антигосударственной деятельности, не так ли?
- Да, - кивнула она головой.
- Должен вам с прискорбием признаться, что у моих людей, допрашивавших вас, нервы не выдержали. Я склонен их оправдывать и одновременно порицать, но вы страдаете, не так ли? От вас я хотел бы получить мелкую и незначительную услугу. Могу ли я рассчитывать на вас?
- Все будет зависеть от того, по силам ли она мне.
- Я учел все обстоятельства, которые оградили бы вас от всяких подозрений. В этом отношении можете рассчитывать на мое честное слово. Опять же повторяю, что хочу быть до конца откровенным с вами. Ваша деятельность подсудна. Я мог бы сохранить служебную тайну только в том случае, если бы вы вообще перестали говорить. Ведь вы понимаете, - многозначительно подмигнул он, - как бы мне следовало действовать в этом случае?
Она смотрела на него ошеломленная и растерянная. Что задумал этот новый инквизитор? В какой капкан он ее толкает с таким знанием дела и мастерством? Ангелов продолжал:
- Мне жаль вашу молодую, в расцвете лет жизнь. У меня была дочь вашего возраста. Она умерла. Сейчас ей было бы столько же, сколько вам… Так вот, вы можете унести свою тайну туда, откуда еще никто не возвращался. Я освобожу вас только под честное слово и не попрошу от вас ни письменных, ни устных заявлений о каком-либо сотрудничестве. Вы меня понимаете?
- Нет, не совсем…
- Извините меня, я слишком разболтался. Я освобожу вас сегодня же вечером. Я не требую от вас согласия на мое предложение сию минуту. Я узнаю о вашем поведении совсем другими путями. От вас же прошу только одного: вы ни с кем и ни при каких обстоятельствах не должны говорить, что именно вам известно о подпоручике Слановском…
- Но как…
- Одну минуту, - прервал он ее. - Если вы резко перемените свое отношение к Слановскому, это его озадачит. Мы очень дорожим им, и вы ни в коем случае не должны позволить, чтобы на него на службе упала хоть маленькая тень подозрения и сомнения. Вы меня понимаете? Прошу вас и впредь оставаться такими же добрыми друзьями, или же в крайнем случае хотя бы еще несколько месяцев делать вид, что это так, хотя это будет неприятно. - Он посмотрел на часы. - Еще час двадцать до отхода поезда. Я прикажу, чтобы вам дали возможность привести себя в порядок, умыться, и сегодня же вечером поезжайте домой. Желаю вам всего самого хорошего, и извините. - Он подал ей свою короткую, пухлую руку. - Внизу вам скажут, где вы можете привести себя в порядок.
Она попятилась от него, не веря своим ушам. Это правда? Или это какая-то новая уловка?
Нет, к ее большому изумлению, Цено Ангелов сдержал слово. Лиляна вышла на улицу. На город уже опустились лиловые теплые летние сумерки. Несколько раз она оглядывалась, ей все казалось, что кто-то следит за ней. Она приближалась к главной улице. Еще издали услышала неразборчивый говор и шум. Обычно в это время городские парни и девушки выходили на прогулку. Она почувствовала, что у нее от слабости кружится голова. Свернула на узенькую улочку, которая шла почти параллельно главной улице. Несколько раз Лиляна останавливалась, чтобы, прислонившись к ограде, отдохнуть, и снова продолжала путь к вокзалу.
Глава седьмая
Еще до того, как отряд направился на юг, к Балканам, Данчо Данев успел оставить короткую и тревожную записку для Цено Ангелова. Только бы нашли ее вовремя! Эта мысль волновала Данева, пока отряд шел на юг. Он не расставался с Чугуном, осторожно озирался, внимательно прислушивался к разговорам и шуткам партизан. Для него все еще оставалось загадкой, с какой целью остался Чавдар. Не намерен ли он спуститься в Лозен и Камено-Поле, чтобы с помощью местных людей попытаться развязать узлы его предательства? Душевное смятение Данева было причиной его болезненной мнительности, которая мешала ему спокойно и трезво оценивать собственное положение.
Порой он с трудом подавлял в себе желание сбежать из отряда и искать спасения у Ангелова. Но когда внутреннее напряжение доходило до предельной границы, до окончательного решения, его сразу же охватывало тупое равнодушие - пусть будет, что будет. Пусть события идут своим чередом к логический развязке.
На третью ночь отряд остановился недалеко от одной из своих баз в тех глухих местах и лесах, где тишина нарушалась только пением птиц и журчанием горных ручьев.
От усталости люди валились на траву. Данчо подложил ранец под голову вместо подушки. Вытянул натруженные ноги. Попытался заснуть, но его охватил необычно острый приступ беспокойства. Посмотрел на часы. Было половина четвертого утра. Скоро начнет светать. А в усталом мозгу вереницей пробегали картины одна другой страшнее и тяжелее. Кто его свяжет, когда он заснет? Как будут его допрашивать? А может быть, сразу вынесут приговор? Он слегка приподнялся. Осторожно огляделся. Все спали. А почему бы прямо сейчас не убежать? Если его попытаются остановить часовые, он огнем пробьет себе дорогу. За день-два он добрался бы до Цено Ангелова. Но примет ли его Ангелов как своего? Ведь именно Цено Ангелов превратил его в игрушку, исковеркал ему жизнь. И если в первые месяцы эта игра казалась Даневу какой-то несерьезной забавой, то только потому, что он глубоко верил: полиция расправится с Чугуном и Калычем, а другие сами разбегутся кто куда, как будто никого и не было. Но за полтора года на его глазах отряд вырос до нескольких сот. Находясь здесь, между этими мужчинами и женщинами, Данчо лучше всего оценил их силу и волю к победе. Стремясь обезопасить себя, он так старался и моментами даже так увлекался, что забывал, кто он в сущности. И тогда он страдал, готов был все отдать, только бы навсегда исправить свою ошибку и стать таким же, как остальные партизаны.
Во время перехода он забывал об этом, мысли его отвлекались, и у него даже появилась надежда, что и на этот раз ему удастся избежать сурового возмездия. Но почему сейчас тишина леса действовала на него с такой страшной и угнетающей силой? Едва только он задремал, как тут же во сне неожиданно вздрогнул. Ему показалось, что кто-то осторожными шагами приближается к нему. Он испуганно огляделся, протер глаза, лихорадочно думая о побеге. Сердце билось учащенно. "Что со мной? - тревожно подумал он. - Если так продлится еще день-два, я сойду с ума". Потрогал рукой лоб. Он горел. Губы были сухие и обветренные. Ему вдруг подумалось, не заболел ли он.
Начало светать. Редкие бледные звезды пугливо мерцали на сером небе. Упала роса, и воздух стал еще прохладнее и свежее. Данев зябко поежился. По привычке поправил ремень. Пистолета на обычном месте, на животе, не было. "Забрали, пока спал", - пронеслось в его сознании, и он стал пальцами шарить по ремню. Оказалось, что кобура сдвинулась к спине. Но он продолжал с недоверием ощупывать ее. "Небось обойму вытащили", - испугала его новая, еще более тревожная мысль. Дрожащими пальцами он нащупал обойму. Нажал на защелку. Обойма выскочила наружу. Патроны были на месте. Он облегченно вздохнул. А вдруг за ним ведут слежку? Он опять осторожно осмотрелся. Все спали. Он лег на спину и решил, что больше не дает себе заснуть. Ему самому было странно - куда девалось его хладнокровие и спокойствие? Разве это не предчувствие неизбежного конца?
Солнце осветило покрытые лесом вершины гор. В блестящих мелких капельках росы на серой от влаги траве отражались солнечные лучи. Разбившись на небольшие группы, партизаны грелись на солнце, тихо переговаривались и смеялись, а в помутневшем сознании Данчо вспыхивало подозрение. Ему казалось, что все смеются над его обреченностью.
Он расправил плечи, обтер травой ботинки и стряхнул с брюк прилипшую сухую траву. Проверил еще раз, на месте ли пистолет. И хотя он мобилизовал всю свою волю, стараясь успокоиться и восстановить душевное равновесие, тем не менее его как будто даже с большей силой охватило какое-то лихорадочное состояние дикой решимости любой ценой узнать, что думают о нем, что намереваются с ним делать. "Пробью дорогу себе огнем", - подумал он и направился к Чугуну.
Чугун как раз разобрал автомат и прочищал каждую деталь. Данчо остановился напротив, положил руку на кобуру пистолета. Его озарила радостная мысль. "Я застал его врасплох, - подумал он. - Сейчас или никогда". Чугун, увлеченный своим делом, не поднимая головы, тихо сказал:
- Только сейчас понял, почему автомат не срабатывал. В пружину диска грязь попала.
Рука Данчо непроизвольно стучала по кобуре пистолета. Ему стоило неимоверного труда, чтобы овладеть собой. Он едва сдерживал себя, чтобы унять нервную дрожь, пробегавшую по всему телу.
Чугун отложил магазин в сторону и взглянул на Данева:
- Что с тобой? Никак заболел?
- Не знаю, - убито вздохнул Данчо, и зубы его лихорадочно и неудержимо застучали.
- Да ты дрожишь, у тебя лихорадка!
- Возможно.
- Погрейся на солнце, прими аспирин, и пусть Калыч разотрет тебя тюремным растиранием. Сейчас нельзя болеть. Как только вернется Чавдар, решим, кому спускаться в Лозен.
- Кому угодно, только не мне, - болезненно простонал Данчо, опускаясь на траву. Сорвал травинку и начал лениво покусывать ее конец.
- Почему? - усмехнулся Чугун, не глядя на него. "Обиделся, - подумал он, - и наверное, прав". А вслух сказал: - Нельзя сердиться на товарищей из зоны. Они должны знать правду.
- Но ведь я как раз и хотел объяснить им, как все было с Руменом. А мне показалось, что они нарочно не вышли на связь. Могли бы назначить встречу там, где им было бы удобнее.
- Разве ты не согласен с тем, что после провала Румена полиция была начеку и вы могли бы попасть в еще большую беду?
- Могли, но ведь этого не случилось.
- Ну да, пока все живы и здоровы. Никто из наших не арестован.
Данчо облегченно вздохнул. К нему медленно возвращалось самообладание. Он даже упрекнул себя: "Какую глупость чуть было не сделал, сам себе чуть петлю на шею не накинул!" И снова его одолевали сомнения, и он впадал в состояние истерии.
- Товарищ Чугун, - он положил руку на сердце и сам удивился своей подкупающей искренности, - с этой минуты я буду самым послушным исполнителем и бойцом в отряде. Всегда и везде ставьте меня на самые опасные места…
- Никто и не сомневался в твоей преданности и храбрости, - улыбнулся Чугун.
- Что правда, то правда, но я сам лучше других знаю, где ошибаюсь, - все так же горячо продолжал Данчо. - Я часто поступаю с людьми чисто по-военному и, может быть, поэтому не могу с ними сработаться. Признаю, что иногда бываю груб и несдержан, у меня нет такта и терпения, как у Чавдара. Если что-то сделано не так, как решено, я ругаю, настаиваю, даже запугиваю. Понимаю, что это неправильно, но такой уж у меня темперамент. Но когда речь идет о людях, которых знаю лучше, чем себя, верьте мне, очень прошу вас об этом.
- В наших оценках того или иного человека всегда могут возникнуть противоречия, но это не должно стать причиной для серьезных разногласий между нами.
- Да, но мне задали вопрос, откуда военные власти в Лозене узнали о наших предстоящих собраниях с другими партизанскими отрядами, ведь я правильно вас понял?
- Да, именно так.
- В Лозене мы были с Калычем. На встречу пришли Гешо и Райко. Девушка не пришла…
- Но она-то и сообщила, что военное руководство осведомлено, - прервал его Чугун.
- А от кого поступил этот сигнал? Неужели от Кирчо Слановского?
- Даже если и так, что в этом плохого?
- Не мне вам давать советы по конспирации. Вы более чем достаточно опытный в этом отношении человек. Но я убежден, что у военных нет точных сведений, они строят все только на предположениях. Они стараются расставить нам сети. И если у меня предубеждение к Кирчо Слановскому, то только из соображений предосторожности. Я знаю, какой он мягкотелый и трусливый…
- Но он готов перейти к нам с несколькими солдатами.
- Только его нам здесь и не хватало! Кровь Илии Велева еще не обсохла на его руках.
- А вот это мне в тебе не нравится, - слегка насупил брови Чугун. - То, о чем ты говоришь, еще не доказано.
- Да, это так. Но я не верю ни Пени, ни Кутуле, ни Йордану, ни Марину. Они покрывают Слановского и подхалимничают перед ним.
Чугун снисходительно усмехнулся:
- Данчо, ты действительно устал. Не забывай, что нам предстоят решительные стычки с врагом. Порох надо держать сухим…