В калитке показался почтальон в выгоревшей кепке с измятым козырьком, с высохшим загорелым лицом, на котором лукаво блестели живые и хитрые глазки.
- Господин Банков, вам приглашение на срочный телефонный разговор! - крикнул он, не сходя с места.
Банков извинился перед офицерами и ушел.
Манев, Игнатов и Милко Бейский все время испытывали какую-то досаду от разговора. Уход Банкова они использовали, чтобы немного поразмяться.
За столом остались только Бейский и Додев. Уставшие от беседы, отяжелевшие от еды и вина, они дремали, но тем не менее чувствовали взаимную потребность друг в друге, чтобы успокоиться и воспрянуть духом. Бейский сосал большой мундштук и, прижавшись коленом к лампасу Додева, озабоченно шептал ему на ухо:
- Пропали, господин полковник! Если бы ты знал, как мы живем! Ты видишь, я смеюсь, болтаю, а что у меня на душе! И сердце трепыхается! Разве это жизнь? Дверь хлопнет, чужой голос услышишь - все внутри так и обрывается, того и гляди, накинут веревку на шею. И кто такой этот Чугун, чтоб ему пусто было! Где он изучил такие науки, что столько войска, такая сила выступает против него, а он хоть бы что? Я его отца знал. Мастер был, ничего не скажешь, золотые руки. Люди говорят, что его сын собрал тысячи три разного рода оборванцев.
- Преувеличивают, бай Кольо, ведь знаешь, у страха глаза велики, - досадливо поморщился Додев.
- Ну, пусть хоть и полторы тысячи, разве этого мало? Примерно столько напало на Камено-Поле, слышал это от верного человека.
- Врут…
- Кто врет, не знаю, - снова вздохнул Бейский. - Газеты-то с каких пор войну все заканчивают. Еще когда писали, что взяли Москву, а вот поди ж ты, она стоит себе, как стояла, а нам того и гляди скоро туго придется. Часто я думаю своим нехитрым умом: английская дипломатия спасла бы нас, что ли? Настоящие немцы хороши, солдаты - каждый двоих стоит, не наглядишься и не нарадуешься на них, только добро наше, шкура своя нам дороже и милее, чем они.
Пьяную дремоту Додева как рукой сняло.
- Это опасный человек, - указал он на дверь, за которой недавно скрылся Банков.
- Для себя он человек хороший, господин полковник. Он зять Колибарова. У них денег и богатства столько, что не сосчитать.
Служебное честолюбие Додева было глубоко задето. У него, полковника Додева, командира полка, не было даже крыши над головой, а он верил сам и был вынужден убеждать других в окончательной победе. А какие-то там Банков и Бейский ради своего богатства готовы первыми бросить его и первыми запустить в него камень. Да и сколько их еще!
- Значит, бай Кольо, - поднял голову Додев и протер глаза, - ты все плачешься, живешь как мышь, страх перед партизанами не покидает тебя даже во сне…
- Правда, - прервал его Бейский.
- Правда, - повторил за ним Додев, - но никого не интересует, почему мы не разделаемся с ними. Ты сам стоишь в стороне, твой внук занимается своим делом, господин Банков ждет англичан, а кто же нас спасет от страшной внутренней опасности? Мои люди? Но ведь и они не из стали сделаны. И они такие же, как мы, живые люди, им тоже нужны награды и признательность.
- Они получают зарплату…
- Этого недостаточно, - раздраженно продолжал Додев. - Кто из вас, имущих людей, подбросил им что-нибудь, чтобы и они знали, за кого борются, за кого идут на смерть?
Бейский нахмурил густые брови, нависшие над покрасневшими, пьяными глазами, сердито стал отгонять от себя табачный дым и подавился в хриплом кашле.
- Нет у меня денег, господин полковник! Тяжелые годы были, засуха, град, реквизиции. Если бы было что дать, другое дело… Игнатов живет в доме бесплатно, ни одного лева с него не взял. Если бы было что дать, другое дело, - повторил он, торопясь отмести даже намек на какую-то денежную помощь, словно Додев уже посягал на его кошелек.
Додев продолжал глухо:
- Оставь, бай Кольо! Такие вот авантюристы, как этот адвокат, оставят нас в дураках. Гитлер нам поднес на блюдечке великую Болгарию, а мы все думаем, как бы оплевать и национальные идеалы, и все…
Остатки обеда засыхали на столе. Над землей навис ленивый послеобеденный зной, было тихо, только одна курица все кудахтала под сараем большого чорбаджийского двора.
Глава четвертая
Калыч и Данчо Данев поднялись с онемевшими ногами с сеновала.
На фоне лунного неба хозяин Гешо Моллов выглядел еще более внушительным и сильным. - Эй, вы живы? - прошептал он.
- Как там, чисто? - вместо ответа спросил Данчо Данев и соскользнул с сена, держа карабин над головой.
- Все в порядке, - ответил Гешо все так же бесстрастно и спокойно. - В дом бы зашли!
Калыч потянулся, и суставы его хрустнули. Отряхивая прилипшее к одежде сено, он шутливо добавил:
- Ох, совсем спарились в этом сене…
- Тише, - предупредил Данчо и прислушался. - Что происходит на улице? - обернулся он к Гешо. - Собака за весь день ни разу не пролаяла.
- Прикончили ее. Отравили, черт бы их побрал! Сегодня утром нашел ее на гумне мертвой.
- Это неспроста, - предупредил его Данчо.
- Следят за нами, засекли, как-нибудь ночью и нас заберут, как каменопольцев.
- Потом поговорим об этом. Кто придет? - спросил Данчо.
- Пойдемте в дом, там и разберемся.
Данчо сердито его прервал:
- У меня нет желания валяться неделю на сеновале и ждать, пока они явятся ко мне.
Гешо, переступая с ноги на ногу, виновато моргал. Потом он в темноте показал им дорогу. Молча они вошли в дом.
- А-а, вот и они, борцы за свободу, добро пожаловать! - сердечно приветствовал их Райко Пырванский, вставая с табурета.
Данчо, глядя прямо в его морщинистое лисье лицо, сдержанно поздоровался и холодно спросил;
- Ты что, один?
- Как видишь, но я один стою ста двадцати человек, - шутливо ответил Райко.
Данчо замолчал, тяжело вздохнул, потянулся к бедному ужину. Жена Гешо хлопотала вокруг стола. Когда она вышла в соседнюю комнату, все четверо сдвинули вместе табуреты. Данчо обратился к Гешо и Райко:
- Когда вы наконец будете серьезно относиться ко всему? Если боитесь, скажите, обойдемся без вас.
- Данчо, постой, не сердись! Я ужом прополз сюда через калитку в огороде Гешо, - начал оправдываться Райко.
- А ты хотел, чтобы тебя с музыкой сюда доставили? - прервал его Данчо.
- Не так-то просто выйти на улицу. Уже четыре вечера подряд перед воротами Гешо устраивают засаду. В кустах бузины лежит эта ищейка - унтер-офицер Кочо с двумя солдатами.
- Доберусь я до него, только бы случай удобный представился, - с угрозой заговорил Калыч.
- Солдатам успели сообщить? - спросил Данчо, делая вид, что не слышал угрозы Калыча.
- Я говорил с Йорданом и от него узнал, что Кочо устраивает засаду у ворот Гешо. Он сказал, что с ними было бы лучше всего встретиться на поляне, когда выгоняют лошадей в ночное.
Данчо гневно стиснул зубы:
- Скажи Йордану, что не он, а мы сами будем определять место встречи. А если ему страшно встречаться с ними, пусть сразу признается.
- Погоди, Данчо, - попытался оправдаться Райко, - ты ведь знаешь, что все кругом под наблюдением.
- А Лиляна Узунова где предлагает встречаться? - все так же язвительно спросил Данчо Данев.
Ему никто не ответил, и он продолжал все так же сердито:
- Вы сообщили ей о нашем решении? Она не должна больше дружить с убийцей наших товарищей…
- Данчо, - прервал его Калыч, - я проверил, не было этого. Напрасно позорим человека. Он не принимал участия в расстреле каменопольских товарищей.
- Я его знаю лучше тебя, - ответил Данчо.
- Это можно еще раз проверить, но я тоже знаю, что парень не имеет к этому делу никакого отношения, - нерешительно вмешался Райко.
- Предлагаю им больше не заниматься. Передаю вам партийное решение, которое обсуждению не подлежит, - сказал Данчо.
- Это совсем другое дело, - проговорил Гешо.
- В штабе зоны и в отряде хотят знать, в состоянии ли вы создать в Лозене боевую группу? - спросил Данчо, молча всматриваясь в темноте в склонившиеся к нему лица Гешо и Райко.
- Попытаемся, - ответил после короткого молчания Райко.
- Когда? - язвительно заметил Данчо. - Может, и здесь наконец проведем операцию и нанесем врагу удар прямо в сердце? Добудем для отряда несколько легких и тяжелых пулеметов? Предстоят решительные сражения. Пришла пора бороться за собственную территорию, где будут действовать наши партизанские законы и распоряжения. Чего вы боитесь? Что же, на Лозен следует глядеть как на вражеское село?
- Скажите, когда и нам податься в лес, а там мы еще посмотрим, кто чего стоит, - удрученно вздохнул Райко.
- Это самое простое решение - бежать в лес, раз здесь туго. Да если бы все так поступали, мы давно бы погибли - без продовольствия, без жилья, без связи с массами. Даю вам десять дней. Подумайте, мобилизуйтесь. Подойдет кто-нибудь из наших - я или другой ответственный товарищ, а возможно, и сам Чугун, - тогда и выработаем конкретный план работы с земледельцами . Ясно? Вопросы есть?
Гешо и Райко молчали. Данчо снова повторил:
- Возражения есть?
- Что остается делать? Взялся за гуж, не говори, что не дюж, - добавил Райко Пырванский.
- Нам пора. - Данчо ударил по колену Калыча и встал. Он поправил пистолет, взял на плечо карабин и спросил: - Как выходить, если на улице засада?
- Идите за мной, - отозвался Гешо.
Тихо и незаметно они прошмыгнули через заднюю калитку в огород Гешо, спустились через ракитник вниз и на краю села расстались. Данчо пошел к городу, а Калыч направился в отряд в Белицкий лес.
* * *
Прежде чем отправиться в штаб батальона, расположенный в селе Долни-Сеновец, унтер-офицер Кочо побрился, начистил сапоги, пришил чистый подворотничок, а на пояс подвесил две гранаты-лимонки.
Перед школой остановилась телега, присланная из сельской управы. Кочо положил автомат на сиденье. Барабанщик Гайтаня, худой и черный, как трубочист, потянулся к автомату.
- Не трогай, по рукам получишь.
- Ох, господин унтер-офицер, чешутся у меня руки по этой штуке, - лукаво подмигнул ему Гайтаня.
- Руки, говоришь, чешутся? А если мы заставим тебя расстреливать коммунистов, будешь?
- Брось шутить, не на людей же автомат мне нужен.
- А на кого ж? На партизан, что ли?
- Что ты, душа человек! На иванов день застигла меня между Камено-Полем и Сине-Бырдо стая волков. Как я тогда спасся, одному богу известно. А если бы в руках у меня был этот автомат, я бы их всех до одного там уложил.
- Как же они тебя не загрызли? - шутливо подмигнул Кочо.
- Про то один бог знает, господин унтер-офицер.
- Ах вот как! - обжег его взглядом своих злых глаз Кочо. - Значит, волков ты хочешь стрелять, а коммунистов не хочешь? Ну, черный дьявол, берегись, доберусь я до тебя - шкуру спущу.
- Пожалейте меня, господин унтер-офицер, у меня девять детей, кто их кормить-то будет?
- Только детей плодите! А они, как подрастут, небось все до одного к партизанам убегут.
- Что вы такое говорите, господин унтер-офицер! Я тоже царю служу. Поезжайте по проселочной дороге, а то кобыла не подкована.
- Ничего с ней не будет. - И Кочо стегнул кобылу кнутом по крупу.
Легкой, задорной рысью она побежала к селу Долни-Сеновец. Вначале Кочо колебался, какой дорогой ехать, проселочной, вдоль реки, или по шоссе, но кобыла сама выбрала проселочную - ей нравилось бежать по чернозему, где ее неподкованным копытам было мягче ступать.
Кочо лег в сено на спину, закурил сигарету и бросил быстрый взгляд на изгиб Осыма, где дорога шла вдоль реки. Сладковатый запах свежего сена его пьянил, а спокойное чистое небо и сочное зеленое поле располагали к раздумью, от чего он уже давно отвык. Его грубая и развращенная душа была не в состоянии думать о чем-то светлом и хорошем. Все чистое в ней было уже давно вытравлено временем, проведенным в казарме. С самого первого года службы он жадно впитывал в себя все то отвратительное, что было в военщине для попрания прав человека и унижения его достоинства. И уже на второй, третий год он превзошел в этом своих учителей. Он полюбил крохи, перепадавшие ему с господского стола. Служил господам с собачьей преданностью, был готов пойти для них на любую подлость и низость. С поручиком Игнатовым унтер-офицер служил уже третий год. И чем больше Игнатов ругал его и понукал им, тем сильнее Кочо привязывался к нему.
Он жил одним днем, так как сознавал, что сделал немало зла своим близким и знакомым и поэтому кто-нибудь из них однажды все припомнит ему и отомстит.
Кочо не заметил, как дорога свернула в густые кусты акаций, под свисающие ветви, образующие зеленый тоннель. Запах листвы опьянил его, и он задремал.
* * *
Расставшись с Данчо Даневым, Калыч к рассвету был между Долни-Сеновцом и Лозеном. До Белицкого леса, где находился отряд, надо было добираться еще целый день. Идти днем было рискованно, поэтому он решил подождать наступления ночи в кустах акации.
Отдохнув, Калыч пробрался поближе к дороге. Издалека он услышал скрип колес телеги. Спрятавшись за кустом, он привстал на цыпочки. Из-за поворота показалась телега. Калыч не спускал с нее глаз. На сене полулежал человек в военной форме. Кобыла зафыркала и навострила уши. Лежащий на телеге человек дернул за узду, приподнялся и снова улегся. От радости у Калыча дрожь пробежала по телу. Сколько раз он мечтал об этом, сколько раз подкарауливал этого человека! Вряд ли ему представится более удобный случай свести счеты с Кочо.
Телега поравнялась с Калычем, и тогда он выскочил из кустов, ловко схватил левой рукой лошадь за узду, а правой наставил пистолет на Кочо, целя ему прямо в голову.
- А, попался, гад! - скрипнул он зубами.
Кочо испуганно заморгал, инстинктивно поднял руки, искоса поглядывая на автомат. Калыч ударил его пистолетом по зубам, разбил нижнюю губу. По подбородку Кочо потекла кровь.
- Что ты, что ты! - попытался он загородиться от нового удара.
- Слезай, скотина! - снова ударил его Калыч и завернул лошадь в кустарник между деревьями.
Кочо поднялся из сена. Держа руки над головой, слез с телеги. Калыч осторожно вытащил у него из кобуры пистолет, отшвырнул его в сторону и сказал:
- Эх, жалко, что нет бензина, не то облил бы тебя и поджег, другой смерти ты не заслуживаешь. Это ты спрашивал наших товарищей, какой смерти они хотят, легкой или тяжелой?
- Подожди, браток, не виноват я, выполнял приказ, я бедный человек… - Кочо с трудом двигал окровавленными губами.
- А сколько бедняцкой крови выпил, скотина? - толкнул его в грудь Калыч.
Кочо упал на колени и стал умолять его:
- Возьми меня с собой в лес, с радостью пойду, только не убивай меня!
- Нам не нужны бандиты. А ну, снимай сапоги!
Вспугнутая выстрелом, над деревьями с криком поднялась стая галок. Кобыла испуганно захрапела и начала бить передними копытами землю.
* * *
… В половине второго Игнатов вышел из канцелярии роты, решив пообедать в корчме.
Он не дошел и до середины площади, когда увидел, что со стороны церкви несется кобыла, запряженная в телегу. При повороте на шоссе около церкви задок телеги отлетел, ударился о камень и остановился у телефонного столба.
Из железнодорожной мастерской выскочили двое мужчин и с трудом остановили испуганную кобылу. Ее бока тяжело вздымались, а на лоснящейся коже выступила пена.
Охваченный тревожным предчувствием, Игнатов ускорил шаг. Подойдя к телеге, он заглянул в нее и остановился как вкопанный. На сене лежал Кочо, босой, в одной рубашке. К его ногам были привязаны поводья. В глазах Игнатова потемнело, он стиснул зубы и закричал:
- Чего же вы ждете? Бегите за доктором!
- Да он мертвый, господин поручик! - Пожилой крестьянин поднял руку Кочо и снова опустил ее на обрызганное кровью сено.
На дне телеги сухой колючкой была прикреплена маленькая записка, исписанная кривыми крупными буквами:
"Собаке - собачья смерть! Перед судом народа все ответят".