У печки девушка согрелась. Теперь ее клонило в сон. Ольга прикрыла глаза. Сейчас, где-то по снежному полю, в неизвестность идут старшина Белых и его девять разведчиков. А она здесь греется… Помнит ли Белых, как он поучал ее?.. Теперь она не сердится на него за это… Ведь он от прямоты души…
Незаметно Ольга задремала перед раскалившейся печью, теплота ласкала ее лицо, руки и колени…
- Товарищ санинструктор, кушайте быстренько!
Вошедший санитар-ездовой, степенный дядька, поставил на стол дымящийся котелок и сказал:
- Командир роты собираться велел. Сейчас выступаем.
Глава 2
ДВЕ РАКЕТЫ
Ночь была студеная, тихая. Погода налаживалась. Морозом сковало грязь, так надоевшую всем за последние дни. Медленно кружась в черном воздухе, падали пышные хлопья снега. Капитан Яковенко шел по краю дороги вместе со старшим лейтенантом Бобылевым. Обгоняя их, быстрым шагом прошли вперед и скрылись в темноте разведчики старшины Белых. Они шагали цепочкой, в темноте едва различимые, в туго подпоясанных ватниках, с автоматами, закинутыми за плечи. Выделялся только Шахрай. Его можно было узнать по огромному росту, большой, набитой дисками и гранатами сумке и ручному пулемету, который Шахрай нес свободно, словно это был не увесистый "Дегтярев", а тросточка. Последним в цепочке шагал Белых. Завидев офицеров, он замедлил шаг.
- Где ваш КП будет? - спросил старшина комбата.
- Влево от дороги, по оврагу.
- Хорошо. Ждите донесения.
Старшина поддернул ремень автомата и ушел вперед.
Вскоре первый батальон, сойдя влево с дороги на Комаровку, занял исходное положение. Комбат со связистами и посыльными спустился в глубокий овраг, пересекавший проселок. Здесь следовало ждать, пока Белых даст знать о результатах разведки. В штаб полка потянули связь. Пользоваться рацией разрешения еще не было.
Привалившись к крутой глинистой стенке оврага, Яковенко надвинул свою кубанку поплотней на лоб и засунул подбородок в воротник шинели, пытаясь укрыться от холода. Из оврага, где по соседству со связистами расположились батальонные минометчики, слышен был негромкий, но веселый разговор. До слуха Яковенко доносились вспышки приглушенного смеха.
Кто-то из солдат рассказывал побасенку:
- …Пришел ихний генерал на передовую, спрашивает: "Как, гренадеры, духом не пали?" Те отвечают: "Пали и духом и брюхом, ваше высокограбительство. Потому что "в котле" который день сидим". Рассердился генерал, кричит: "Не сметь унывать! Мы не уйдем!" Немцы отвечают, как один: "Так точно, ваше высокограбительство! Мы не уйдем: русские не пустят". "С вами фюрер и я, - генерал успокаивает, - будем стоять до конца заодно". А те возражают: "Заодно это никак невозможно". Генерал удивляется: "Почему?" - "Потому что два конца потребуется". - "Почему так?" - "А так. На одном конце вам висеть, на другом - фюреру".
Дружный смех покрыл слова рассказчика, и чей-то строгий голос сказал:
- Да тише вы, грохалы!
Разговор притих. Уже нельзя было разобрать, о чем говорят. Яковенко еще глубже запрятал лицо в воротник, стараясь согреться. Но вскоре он тревожно, словно его кто толкнул в бок, выпрямился. "От разведчиков еще вестей нет. Так, пожалуй, и ночь потеряешь", - с беспокойством подумал он, глянув на светящийся дымчатым зеленоватым светом циферблат часов. Было начало второго. К двум Белых должен был сообщить о положении в Комаровке. "Если в селе противник, - размышлял Яковенко, - самое время по нему ударить. Вот дойти до этих высоток, что левее села, и стукнуть прямо по окраине, немцу в хвост".
Яковенко оживился, припомнив летние бои на Орловщине. Три дня тогда дивизия билась на подступах к большому районному центру, но взять его не смогла. На третий день Яковенко, в то время старший лейтенант и командир роты, предложил командиру полка, оказавшемуся в батальоне, свой план. Бересов одобрил этот план и его выполнение поручил ему.
Сейчас он вспомнил тихую, теплую июльскую ночь, когда он и тридцать солдат его роты вышли из окопов и двинулись по густой ржи, смятой дневным боем. Они долго шагали по полю. Запах росы смешивался с приторным, тошнотным запахом трупов, лежащих меж всклокоченных колосьев.
Он ясно представил себе сейчас весь тот безмолвный путь через бесконечное ржаное поле, затем по дну темного сырого оврага, где несколькими метрами выше по откосу сидели в окопах враги, еще не знавшие того, что сзади неслышно и неотвратимо уже идет их погибель.
Поднявшись из оврага, он увидел наверху, в густо-синем ночном небе, черные силуэты растрепанных снарядами соломенных крыш, похожих на чьи-то огромные взлохмаченные головы.
Две группы бойцов по его указанию разошлись вправо и влево. И вот ночь взорвалась бешеным треском автоматов, резкими взрывами ручных гранат, трепещущим светом взлетевших в темноту немецких ракет и воплями перепуганных гитлеровцев. А потом загрохотало и затрещало там, где был передний край, и фашисты, поняв, что они оказались между двух огней, побежали назад. Через час, опомнившись, они повернули и начали атаковать, пытаясь отбить село. Яковенко и его бойцы дрались почти до утра, до тех пор пока не подошли на помощь другие подразделения, проломившие наконец расстроенную оборону противника.
Взятие этого районного центра решило тогда успех боев на целом участке фронта: село было важной ключевой позицией на скрещении двух шоссейных дорог. И не удивительно, что в тот же день героем событий - командиром роты старшим лейтенантом Яковенко заинтересовались "наверху". Его вызвал к телефону сам командир корпуса, пожелавший узнать, как это ему с небольшой группой солдат удалось сделать то, что не смогли сделать всем полком.
Через несколько дней Яковенко получил свою первую награду - орден Красного Знамени. А теперь у него три ордена…
- Однако времени уже много! - спохватился капитан, отрываясь от воспоминаний и снова посматривая на часы. Его начинало охватывать нетерпение. "По времени разведчики, пожалуй, до Комаровки прошли, а может, и дальше. Будь в селе противник, Белых уже вернулся бы и дал знать о себе. Да что терять время! Надо двигаться, пока не начало светать. И если бой - ударить первому! Пусть по мне равняются остальные комбаты! Первый батальон должен быть первым везде!"
Спотыкаясь в темноте о клочья прошлогодней травы, Яковенко спустился вниз по склону оврага.
- Гурьев! - вполголоса окликнул он, вглядываясь в густой овражный мрак.
- Здесь! - ответили снизу, и в темноте задвигалась, медленно подымаясь вверх, чуть заметная красная точка. Она на секунду вспыхнула желтым огоньком, метнулась в сторону и где-то внизу рассыпалась мелкими тусклыми искрами. Старший лейтенант Гурьев, бросив папироску, подошел к комбату.
- Товарищ капитан? - вполголоса спросил он, внимательно приглядываясь. Гурьев в темноте видел особенно плохо.
- Вот что, - сказал Яковенко, - подымай батальон. Пойдем вперед, на высоты.
- А если в Комаровке противник? Ведь мы тогда его оставляем слева, открываем фронт! Вот смотрите…
Гурьев торопливо вытащил планшетку, щелкнул кнопкой фонарика и поднес освещенную карту к глазам комбата. Но тот досадливо отвернулся, сдвинул кубанку на лоб и сказал решительно:
- Чего смотреть? Приготовиться к движению!
- Слушаю! - старший лейтенант круто повернулся и ушел.
"Рассердился!" - подумал Яковенко о Гурьеве. В глубине души он почувствовал еще неясную тревогу. Но уже принятого решения менять не хотел. "Решение правильно уже тем, что оно своевременно", - этой заученной истиной Яковенко пытался успокоить себя. "Все рассчитывает да примеряет - прямо беда! - думал он о Гурьеве, стараясь убедить себя, что опасения Гурьева не так уж серьезны. - Нет, брат, на войне надо действовать решительно!"
Комбат смотрел на Гурьева несколько свысока. Себя он уже считал кадровым военным и полагал, что по сравнению с его боевым опытом сравнительно мало весит вся ученая расчетливость Гурьева, который не прошел в такой мере, как Яковенко, фронтовой солдатской школы и попал в штабные офицеры сразу из училища. Но одновременно с этим Яковенко уважал Гурьева за выдержку в бою, за то, что тот умел разбираться в людях, был тактичен и настойчив, где надо, а уставы, топографию и вообще военные науки знал лучше, чем сам комбат. Однако Яковенко никогда не говорил об этом ни самому Гурьеву, ни кому-либо другому.
…Яковенко постоял, прислушиваясь, как, стуча сапогами по застывшей земле, один за другим пробежали связные, посланные Гурьевым в роты.
Наверху торопливо и гулко простучали лошадиные копыта, провезли батальонную противотанковую пушку - "сорокапятку".
Он вскарабкался наверх, цепляясь за невидимые, ломкие и колючие стебли прошлогоднего бурьяна, остановился и прислушался. В степи было тихо и темно. Только где-то далеко, за лесом, качнулся и опал мертвенный, синий свет немецкой ракеты.
"Что нас ждет впереди?" - подумал Яковенко.
Повернул голову, прислушиваясь. Наверх по откосу кто-то подымался, и было слышно, как шуршали мерзлые комья земли, катясь вниз.
- Ты, Николай Саввич? - спросил Яковенко, скорее угадывая, чем различая в темноте невысокую фигуру Бобылева.
Замполит подошел и сел рядом.
- В ротах был? - спросил его Яковенко.
- Да. С парторгами надо было поговорить.
- Вот что. Я сейчас выступать думаю.
- Выступать? Разве Белых уже разведал противника?
- Нет. Но положение и так ясное. Двинем к высотам, как приказано. Как по-твоему?
- Как бы впросак не попасть, - помедлив, ответил Бобылев. - Нельзя без разведки. Да и командир полка, по-моему, приказывал не так действовать.
- Не так? Не одобряешь, значит?
- Подумать надо, прежде чем начать.
- На войне долго раздумывать не приходится.
- Но и воевать не думая…
Яковенко вспыхнул:
- Решение принято!
- Ну что ж? Ты командир. Действуй, как находишь нужным. Ты отвечаешь за людей.
- А я ответа не боюсь. Меня пугать не к чему!
Бобылев поморщился: "Вот порох! Почему Яковенко обижается, когда с ним не согласны? Эх, товарищ капитан, мало еще тебя жизнь учила".
Поглядев на сердитое, почти злое лицо Яковенко, он решил: "Кривого гвоздя не заколотишь. Успокоится - поговорю еще".
Молча, не глядя друг на друга, покурили, пряча огонек меж ладоней. Яковенко затягивался с силой, жадно. Вспыхивающий красноватый свет папиросы освещал его сосредоточенное лицо. Ему было стыдно, что он, сам попросив у Бобылева совета, так резко говорил с ним. К тому же ему не давала покоя мысль, что и Бобылев и Гурьев - оба против его поспешного решения. А ведь не сговаривались. Может быть, они правы? Когда Бобылев докурил свою папиросу и встал, Яковенко сказал глуховато:
- Ладно. Дождемся вестей от Белых.
Кругом было так тихо, что даже шепот звучал, как громкий разговор, а мерзлые стебли бурьяна потрескивали, словно сухая лучина. Казалось, все, даже самые слабые звуки в этой ночной тишине проходят через какой-то стократный усилитель.
Разведчики, растянувшись редкой цепочкой, иногда останавливаясь и прислушиваясь, медленно шагали вдоль бесконечных плетней, мимо чуть белеющих в темноте хат Комаровки. Они дошли до самого центра села, заглянули в каждый двор, но нигде не обнаружили ни души. На углу площади, недалеко от церкви, к Белых подошли дозорные, которых он высылал осмотреть боковые улицы. Федьков, старший дозора, доложил:
- Товарищ старшина! Нет никого. В одном дворе бабку нашли, да от нее толку мало: пятый день из погреба не вылазит.
- Что она про немцев знает?
- Ушли, говорит. В какую сторону - не видела.
- А народ куда делся?
- Попрятались кто куда.
- Ну давай за мной!
Пройдя пустое, словно вымершее село, Белых и его бойцы вышли на северную окраину.
Противника не было видно. О нем напоминали только несколько свежевырытых незаконченных одиночных ячеек. Видимо, немцы намеревались закрепиться здесь, но потом внезапно куда-то ушли.
Обратно старшина повел своих бойцов вдоль западной окраины. И тут ничто не говорило о присутствии неприятеля. Но может быть, он где-нибудь вблизи села?
На обратном пути Белых хотел разведать подступы к селу с запада. Приказав выступать, он выслал дозоры вперед и по сторонам.
Когда последняя хата села осталась далеко позади и под ногами зашуршало вытаявшее во время недавней оттепели старое жнивье, к старшине подбежал Булагашев из головного дозора:
- Товарищ старшина! Немцы!
- Ложись! - скомандовал Белых. - Где они? - спросил он тихо, поворачиваясь к Булагашеву и ставя автомат на боевой взвод.
- Впереди, в балке.
- Тебя заметили?
- Нет, я мышкой назад.
- Веди, сам посмотрю.
Низко пригибаясь, оба быстро и бесшумно прошли по мерзлой стерне и залегли на краю поля, на чуть припудренной снегом, уже жестковатой от вновь начавшегося холода земле. Впереди в глубокой темной балке, на ее мутно-белых от снега склонах темнели едва различимые шевелящиеся пятна. Никита вгляделся: балку заполняли немецкие солдаты. Вытащив блокнот, он, попросив Булагашева прикрыть фонарик полой ватника, быстро набросал несколько строк.
- Лети к комбату первого!
- Назад - сюда? - спросил Булагашев, беря записку.
- Не надо. Жди в полку.
Булагашев скользнул в сторону и растаял в темноте.
Приказ командира полка обязывал Белых не только обнаружить противника, но и установить его намерения. Поэтому Белых послал дозор вправо: узнать, есть ли немцы дальше, вдоль по балке. Другой дозор он послал назад, к Комаровке: ведь балка, в которой они сейчас обнаружили немцев, проходит возле самого села. Старшим дозора Белых приказал действовать самостоятельно и по выполнении задачи велел всем дозорам вернуться в полк. С собой он оставил только одного Шахрая.
Белых еще не знал точно, что затеяли немцы. Но он обязан был узнать это. Не узнав этого, он не дал бы себе права уйти. "Буду наблюдать!" - решил он.
Подтянувшись как можно ближе к балке, Белых и Шахрай залегли. Будь дело днем, при хорошей видимости, они не заняли бы позиции для наблюдения так близко к противнику. Но сейчас, ночью…
Позиция, которую избрал старшина, была выгодной. Из канавы, вплотную подходившей к изгибу балки, удобно наблюдать.
Небо чуть посветлело. Тучи, из которых с вечера валил снег, увело поднявшимся ветерком, и от этого ветерка стало зябко. Белых неотрывно смотрел в балку сквозь редкие, обшарпанные зимними ветрами сухие стебли подсолнуха, посаженного когда-то впереди по меже.
Старшине уже было ясно: немцы могут выбраться из кольца, пользуясь этой извилистой балкой, ведущей, как он знал, на юг. Возможно, они постараются сделать это, пока еще темно.
- Воевать будем или уйдем? - шепнул заскучавший на холоде Шахрай, который лежал рядом.
- Обождем… - неторопливо ответил старшина.
Он уже внимательно осмотрелся по сторонам. Он догадывался, что немцы не занимают боевых позиций и не идут дальше потому, что чего-то ждут. Но чего?
Вскоре Белых разглядел: с северной стороны по полю движется, приближаясь к балке, длинная вереница немецких солдат. На темно-сером фоне предутреннего неба едва различимы их силуэты.
Немцы, идущие полем, взяли левее. "Куда они? Не обходят ли?" - забеспокоился Белых. Еще можно было, успеть отползти по канаве назад. Но, сделав это, он с другого места не смог бы так хорошо наблюдать за противником. А ведь он обязан был до конца выполнить приказ: не только обнаружить врага, но и установить его намерения.
Белых должен был немедленно выпустить две красные ракеты, если противник развернется и пойдет в наступление - так было условлено.
Вереница немцев, шедшая полем, стала спускаться в балку. Вот эти немцы смешались с теми, которые раньше прошли по ней. Теперь вся масса немцев двинулась низом балки влево, скрываясь в сероватой мгле.
"Хотят проскочить мимо нашего левого фланга". Он потянулся к ракетнице, но на секунду задержал руку: сначала отойти от немцев подальше, потом дать ракетами сигнал своим.
Но нельзя терять минут. Немцы уже подымаются из балки.
Он поднял ракетницу и нажал на спусковой крючок.
Две алые звезды, одна за другой, вспыхнули в темном небе над головами двух разведчиков.
- Теперь пошли! - махнул Белых Шахраю. Оба вскочили и, пригибаясь, побежали по канаве назад. Дело было сделано.
Белых рассчитывал, что оторваться от противника им удастся без особого риска, потихоньку, как удавалось в подобных случаях не раз. Но хлопнула прямо над головой ракета - немцы подали какой-то сигнал своим. Белый ослепительный свет ударил сверху. Наверное, в этом свете немцы заметили двоих над балкой.
- Ложись! - крикнул Шахраю старшина.
Пули рванули воздух над их головами, с хлестом забили по мерзлой земле, вдоль канавы. Их зловещие светляки летели наперекрест - и спереди и слева.
Шахрай вонзил в гребень канавы сошки своего пулемета. Лязгнул отведенный назад затвор.
- Давай! - скомандовал Белых. И сразу рядом гулко забил "Дегтярев" Шахрая.
На войне не редкость, когда даже самый точный расчет подводит, если противник вдруг начинает действовать так, как он, может быть, и сам не предполагал.
Едва ли в другой обстановке немцы, наступая и видя, что они обнаружены, нашли бы в себе решимость кинуться вперед так яростно. Скорее всего, они залегли бы, прежде чем предпринять что-либо дальнейшее. Но сейчас они рвались из петли, это был рывок отчаяния. Даже понукаемые офицерами, гитлеровцы прежде никогда не бросались в атаку так оголтело. Этой-то оголтелости и не предугадал в полной мере старшина Белых.
Разведчики стреляли короткими очередями, экономя патроны, тщательно, целясь, насколько позволяла серая предутренняя полумгла. На какие-то минуты им удавалось остановить тех немцев, которые бежали прямо на них. Разведчики сделали несколько попыток оторваться от наседающего врага. Но как только смолкал автомат старшины или пулемет Шахрая - один прикрывал отход другого огнем, - немцы бросались вперед, стреляя на ходу.
То, что русских немного, враги поняли скоро. Но едва ли догадывались, что перед ними только двое. Может быть, они уже поверили, что сбили русский заслон, что еще немного - и путь им будет свободен.
…Патроны кончались.
Немцы атаковали разведчиков слева и справа. Они все ближе… Белых видел: еще минута-другая, и придется браться за гранаты.
Перезаряжая автомат, он осмотрелся по сторонам. И справа и слева, все ближе и ближе, то подымаясь, то падая, короткими перебежками надвигались враги…
Старшина понимал всю опасность своего положения. И все-таки он с удовлетворением думал о том, что задержался здесь не зря. Послан Булагашев, ушли дозоры, две красные ракеты видели все. Противник уже не сможет пройти на юг скрытно, втихомолку.
Впереди оглушительно грохнуло. По голове и спине Белых застучали комья мерзлой земли. В лицо ему пахнуло густым черным дымом. Это Шахрай, уже опустошив все диски своего пулемета, встал и бросил в подбегающих немцев противотанковую гранату.
Рядом с Белых дважды рвануло воздух. Длинная расщепленная ручка немецкой гранаты, посвистывая и кувыркаясь, ударилась о землю около него и укатилась куда-то под ноги.
В ушах звенело, кружилась голова: граната разорвалась почти рядом.