Шахрай вывернул свою брезентовую сумку. Из нее вывалилось несколько гранат. Взяв в руки по гранате, он разом швырнул их и плашмя упал наземь, придавив тяжелой ладонью плечо своего командира.
Когда оба подняли головы, то увидели, что впереди, возле канавы, нет ни одного гитлеровца.
- Тикать будем або битися? - спросил Шахрай, подбирая с земли гранаты.
- Хватит, пошли!
Низко пригибаясь, они побежали вдоль канавы, уводившей в сторону от балки. Но не успели сделать и нескольких шагов, как Шахрай повалился на бок.
- По ногам, гад! Не можу идти. Тикай, старшина!
- Куда? - зло сказал Белых. - Ты бы меня бросил?
Он вынул из-за пазухи Шахрая три последние гранаты, положил их перед собой и выглянул из-за гребня канавы. Теперь ему не уйти. Ни оставить Шахрая здесь, ни вынести он не мог. Оставалось одно: остаться с ним.
Шахрай приподнялся на руках.
- Товарищ старшина! - прохрипел он. - Дай-ка одну!..
- Ползи по канаве, потом - в бурьян!
- А вы?..
- Приказываю: уходи! Гранату - в самом крайнем!..
Никита сунул шероховатое чугунное яйцо в протянутую руку Шахрая. Тот, поколебавшись немного, взглянул на старшину, что-то еще хотел сказать, но резкий жест Белых - и Шахрай пополз по канаве, волоча перебитые ноги.
Теперь Никита был один. Но он еще не мог уходить. Надо было задержать врагов до тех пор, пока Шахрай не отползет подальше в поле.
Пистолет и две гранаты - вот все, что оставалось у Никиты. Он осторожно выглянул наверх. Совсем близко, в пятнадцати шагах от него, лежал немец в распахнутом маскировочном комбинезоне и, отвалившись на бок, тянул из-за пояса гранату. Рядом с ним еще два. Прижавшись к земле, они выжидающе смотрели в сторону канавы.
"Боитесь!" - с удовлетворением подумал старшина. Рванув кольцо, он бросил "эфку" и ничком упал на землю. Осколки, улюлюкая, пронеслись над его головой. И вслед за этим на гребне канавы, взвихрив снег и мерзлую землю, взорвалась немецкая граната. А через секунду, когда Никита поднял голову, он увидел, как еще одна, осыпая снежок, покатилась по бровке канавы в двух шагах от него. Никита перекинулся на бок, ухватил вертящуюся гранату и выкинул ее наверх. "Забросают!" - мелькнуло в голове.
По расчету Никиты, Шахрай должен был отползти уже на порядочное расстояние. Теперь Никита имел право побеспокоиться и о себе. Держа в одной руке гранату и в другой пистолет, он быстро пополз вдоль канавы. Но сразу же услышал и слева и справа тяжелый топот немецких сапог, гортанные выкрики. Немцы бежали к канаве с двух сторон.
"Врете! Лежачим не дамся! - в ярости скрипнул зубами Никита. - Погибну, так стоя!"
Старшина рывком поднялся. Два немца, потрясая автоматами и что-то крича, бежали прямо на него. Они уже не стреляли, боясь попасть в своих, потому что и сзади, и справа, и слева тоже бежали немцы. Никита припал на колено и наотмашь взмахнул правой рукой. Пущенная им граната ударила бегущего немца в бок, отскочила, упала на землю, подпрыгнула и взорвалась. Мимо уха Никиты с тоненьким визгом пронеслись осколки.
- На, возьми! - крикнул Никита. Почти не целясь - враги были кругом, рядом, - он выпустил по ним всю обойму пистолета. "Эх, последний для себя бы приберечь!" - спохватился он. Но уже поздно.
Старшина ударил рукояткой пистолета по лицу первого подбежавшего к нему солдата. Но другой с размаху хватил Никиту стволом карабина по руке. Пистолет кувыркнулся в снег.
"Лучше смерть, чем живым!" - вспыхнуло в голове Никиты. Он рванул на себе ворот ватника.
- Стреляйте, гады!..
- Официр, официр! - закричал кто-то сзади. Это было последнее, что услышал Никита. Белое поле с зелеными немцами на нем стало алым, перевернулось, пахнуло жаром в глаза, загорелось ослепительным светом, и затем все погасло.
Батальон двигался по бугристому вспаханному полю, чуть припорошенному снегом.
Получив с Булагашевым донесение от Белых, Яковенко вел батальон так, как было приказано командиром полка - на сближение с противником южнее Комаровки.
Шли медленно, ощупывая дозорами путь впереди. Да и нельзя было идти быстрее. Пулеметы и минометы бойцы несли на себе. На глыбистой пахоте, где ноги все время спотыкались о замерзшие пласты, люди быстро уставали. Часто приходилось делать привалы.
По указанию комбата Гурьев шел в конце колонны, вместе со второй ротой, которая на этот раз была замыкающей.
Скорняков видел, что его приятель сегодня чем-то встревожен.
- Ты что, с хозяином не поладил? - спросил он.
Но Гурьев промолчал, и Скорняков не стал допытываться. Он знал, что о своих неприятностях Гурьев не любил говорить даже ему.
Гурьев действительно был в обиде на Яковенко. Уже не в первый раз капитан попрекал его за излишнюю, как казалось командиру, осторожность и рассудительность. Яковенко считал это чуть ли не проявлением трусости. А ведь таких попреков Гурьев никогда не слышал от прежнего комбата - капитана Гродчина. Как хорошо понимали они друг друга! "Семь раз отмерь, да только быстро", - любил говорить Гродчин. Его смелость и риск в бою всегда были основаны на точном и не раз проверенном расчете.
Понимая, что Гурьев чем-то огорчен, Скорняков тоже шел молча, но в конце концов не вытерпел и сказал улыбаясь:
- А я письмо сегодня получил!
Скорняков не мог не поделиться радостью с товарищем. Семья Скорнякова жила в маленьком уральском городке. Жена его, как и многие другие женщины, перестав быть только домохозяйкой, работала теперь на новом, эвакуированном с Украины заводе. Письма от нее Скорняков получал очень редко, но зато они были длинные, теплые, полные любви и с трудом скрываемой тоски.
- Поди, опять на шести страницах? - улыбнулся Гурьев. - Дома все в порядке?
- Пишет, все хорошо. Но я не очень этому верю. В госпитале был - видел, как в тылу живут. Работает - неделями домой, поди, не приходит. Нехватки всякие, на рынке цены лютые, сын, наверное, без присмотра. Просто не хочет меня расстраивать.
- Понятно. Ты вот тоже: сидишь в окопе, с той стороны хлещут по тебе изо всех видов, не знаешь, куда и деться. А домой строчишь: "Живем спокойно".
- Да, выходит, взаимно обманываем…
- Я это не обманом, а мужеством назвал бы.
- Да, тяжело нашим женам сейчас, - сказал Скорняков. - Я думаю, как война кончится, всем им медали дадут. Ты считай, сколько на шее у них: работа, дом, ребята, да о тебе еще день и ночь в постоянной тревоге. Нет, нам здесь легче!
- Смотри! - вдруг остановился Гурьев.
Впереди в чуть посветлевшее к утру небо одна за другой взлетели две красные ракеты.
- Противник в наступление пошел? - спросил Скорняков.
- Да. Сигнал разведчиков, - встревоженно проговорил Гурьев. - Разворачивай на всякий случай роту… Я - к комбату.
Гурьев торопливо зашагал вперед и скрылся в мутноватом сумраке.
Рота Скорнякова быстро развертывалась. Слышно было, как начинают звякать о стылую землю солдатские лопатки. И уже кто-то сипло и басовито, стараясь говорить шепотом, поминал лихом Гитлера, неподатливую землю и хлопотливую эту ночь.
В тот час, когда капитан Яковенко, получив доставленное Булагашевым донесение от старшины Белых, повел свой батальон к Комаровке, ударная группа немецкой пехоты, составленная из солдат дивизии СС "Викинг" и остатков четвертой панцер-гренадерской дивизии, скрытно вышла по лощинам южнее Комаровки. Эта группа развернулась для наступления и двинулась по степи на юго-запад. Немцы, оставившие было Комаровку и отошедшие севернее, изменили свой прежний замысел. Теперь они хотели, прикрываясь темнотой, внезапным броском пробиться через наш передний край, ударить с тыла по частям, обороняющим внешнюю сторону кольца окружения, и вырваться из него.
Дозоры сообщили, что по степи движутся большие группы вражеской пехоты. Яковенко, уже успевший развернуть батальон к бою, приготовился встретить врага огнем.
Противника подпустили близко. И только когда в сотне шагов замаячили в предрассветном полумраке темные согнутые фигуры гитлеровцев, был дан приказ открыть огонь. Фигуры впереди сразу же исчезли, слившись с землей. Немцы залегли и открыли ответную стрельбу.
Яковенко приказал Гурьеву быть на правом фланге батальона и принять меры, чтобы противник не смог просочиться там. Отдав это распоряжение, Яковенко уже не беспокоился о правом фланге. Он знал: там, где Гурьев, все будет в порядке.
Гурьев вернулся в роту Скорнякова в тот момент, когда перестрелка уже шла вовсю. Гурьев нашел командира роты в неглубокой, занесенной снегом промоине, образованной, вероятно, еще осенними дождями. Скорняков, припав к краю ямы, старался разглядеть, где враги и сколько их. Но впереди все застилала серая предрассветная муть, прорезываемая огненными линиями пулевых трасс.
- Оттяни фланг, поверни южнее, как бы не обошли! - сказал Гурьев. - Да связного мне дай!
Он вынул из сумки блокнот и, осторожно посвечивая фонариком, стал набрасывать краткое донесение командиру полка.
- Вот и "сапожок" пришел! - сказал Скорняков.
"Сапожками" в полку прозвали связных. Это были обычно самые молодые солдаты. Некоторые старые фронтовики звали их "малышками". Бересов строго следил за тем, чтобы в связные назначались прежде всего шустрые "малышки". Может быть, просто потому, что Бересов жалел молодых ребят и старался держать их подальше от опасности.
Маленький солдатик, круглолицый и пухлогубый, с пытливыми и живыми глазами, в великоватой шинели, сидел на корточках перед Гурьевым и ждал, пока тот кончит писать. Через минуту Гурьев передал ему донесение, тот звонко сказал: "Есть!" - и колобком выкатился из ямы наверх.
Через несколько минут Гурьев был в минометной роте. Ее командир уже ставил свои "самовары" на огневые и с нетерпением ждал указаний, когда и по каким целям стрелять.
В ту минуту, когда связной бежал к штабу полка, Бересов находился в поле на наблюдательном пункте, наскоро оборудованном саперами по его указанию еще с вечера. О том, что в той стороне, куда ушел первый батальон, начался бой, Бересову уже доложили. Сначала подполковник обрадовался: наконец-то полк вошел в соприкосновение с противником и началось настоящее дело. Но тут же чувство радости сменилось тревогой: не захвачен ли Яковенко врасплох? Продержится ли его батальон до тех пор, пока подтянутся остальные? Какими силами действует противник?..
Бересов приказал второму и третьему батальонам продвигаться вперед и как можно скорее установить фланговую связь с Яковенко.
Встреченные огнем первого батальона, гитлеровцы все же не отказались от своего замысла. Полагая, что основные силы русских стянуты юго-западнее, где идут сильные бои, немцы рассчитывали встретить здесь только слабый заслон.
Но все попытки врага вырваться из смертельного кольца были заранее предугаданы советским командованием. Гитлеровцы не знали, что на этот участок с вечера была введена новая дивизия. В нее входил и полк Бересова. Соседняя дивизия, все эти дни отражавшая контратаки противника, теперь, имея более плотный фронт наступления, продвигалась вперед. Передовые дозоры левого соседа шли совсем недалеко от фланга полка Бересова.
Советские войска в эту ночь начинали следующий этап операции: закрывали врагу последние ходы, смыкали фланги наступающих частей. На многих десятках километров фронта кольца под покровом темноты занимали новые рубежи стрелковые дивизии, выдвигалась артиллерия. Петля вокруг многотысячной группировки врага неумолимо стягивалась.
Увидев, что противник замешкался, Яковенко отдал приказ усилить огонь. Станковые пулеметы, поставленные на флангах, обрушили на залегших гитлеровцев всю мощь своего огня.
"Выгодный момент. Не терять его!" - решил Яковенко.
- В атаку! - приказал он.
Атака, поддержанная пулеметами и минометами, шла успешно. Противник, огрызаясь, откатывался обратно к Комаровке. Село было совсем недалеко. Светало. Яковенко уже видел выступающие над дальним краем снежного поля крыши крайних хат.
Командир правофланговой роты доложил ему, что подразделения второго батальона подтянулись, идут рядом и тоже успешно продвигаются к селу.
"Шалишь! - с неудовольствием подумал Яковенко, мысленно обращаясь к командиру второго батальона. - Раньше меня в Комаровку войти метишь? Не выйдет!"
Нетерпение охватывало капитана: "Чтобы меня да обогнали? Сейчас буду в селе! Вот оно, близенько, рукой подать! Эх, орлы, еще, еще немножечко - и там!.. Завтра в газете будет: "Батальон капитана Яковенко первым ворвался в населенный пункт, сломив отчаянное сопротивление врага…" Хорошо!"
- Соединить с командиром полка! - приказал капитан телефонисту, сидевшему рядом в наспех вырытом окопчике, и порывисто схватил трубку.
- Выше к южной окраине! - торопливо, уже подымаясь на ноги, доложил он. - Переношу свой КП вперед!
- Молодец! - ответил довольный Бересов. - Жми! Соседи тебя поддержат.
Положив трубку, Яковенко вдруг смущенно подумал: "Поторопился малость. Ну да ничего. Раз уж доложил, значит, обязан выполнить. В селе я все равно сейчас буду".
Однако с каждой минутой командир батальона все более убеждался, что он ошибся в своем расчете. Дойти до крайних хат, таких близких, оказалось весьма нелегко.
На помощь немцам, залегшим перед Комаровкой, выходили откуда-то из степных лощин и оврагов все новые и новые группы солдат. Ответный огонь противника с каждой минутой усиливался. Справа, где перестрелка шла особенно ожесточенно, противник уже подымался в контратаку.
Яковенко приказал Скорнякову встретить контратакующего противника в штыки. Комбат надеялся снова сбить врага и достичь все-таки окраины Комаровки.
Выполняя приказ комбата, Скорняков дважды подымал в атаку своих солдат. Но противник неистовым огнем прижимал роту к земле.
Скорняков видел, что поднять сейчас всю роту единым рывком нельзя, и не потому, что трудно оторвать залегших солдат от земли. Нет, скорняковская рота всегда подымалась в атаку дружно. Причина была в другом: слишком велики будут потери, атака вновь захлебнется. Он приказал продвигаться вперед мелкими группами - ползком, короткими перебежками.
Яковенко тем временем выходил из себя: рота Скорнякова ближе всех подошла к селу и вот - застряла!
- Немедленно атакуй! - кричал он в телефонную трубку. - Что, сильный огонь противника? А вот сейчас я сам приду и поведу твою роту! За мной бойцы пойдут!..
"Что ж, и за мной пойдут… - подумал с обидой Скорняков. - Только с умом вести их надо…" Он понимал, что в данный момент атака едва ли сможет быть удачной. Но у командира батальона могли быть свои расчеты, неизвестные Скорнякову. Приказ есть приказ…
Скорняков в третий раз повел своих солдат в атаку.
Но снова рота вынуждена была залечь.
Вражеский огонь нужно было подавлять огнем.
"Эх, артиллерию бы сюда!" - с досадой думал Яковенко. Но почти вся полковая артиллерия была еще на подходе. Пока Яковенко мог рассчитывать только на своих батальонных минометчиков. Однако они не могли вести сильного и продолжительного огня: мин было в обрез.
Положение усложнялось с каждой минутой. По звукам выстрелов было понятно, что противник обходит батальон справа, на фланге роты Скорнякова. "Пойду сам туда! - решил капитан. - Отсюда, с моего наблюдательного, плохо видно".
Через несколько минут он добрался до командного пункта роты, но вместо Скорнякова увидел там одного из командиров взводов - младшего лейтенанта Алешина, совсем юного, ему, наверное, не было и девятнадцати.
- Товарищ капитан, - доложил Алешин, - Скорняков ранен. Команду принял я.
Алешин был очень взволнован тем, что на его плечи в такой трудный момент вдруг легла ответственность за всю роту. Вот так же страшно бывало перед школьными экзаменами. Как хотелось иногда, чтобы экзамен не состоялся! Но было ясно, что экзамен неизбежен и его надо выдержать.
По указанию Яковенко Алешин возле самого своего наблюдательного пункта установил станковый пулемет. Под огнем этого пулемета гитлеровцы прижались к земле.
"Отобьем!" - с надеждой подумал Алешин.
Рота поспешно закреплялась на рубеже. Солдаты торопливо орудовали малыми лопатками, выбрасывая мерзлый чернозем, перемешанный со снегом. Лопаты почти не брали землю, успевшую промерзнуть после недавней оттепели.
Вдруг станковый пулемет смолк.
Гитлеровцы повалили снова.
- Я сейчас! - крикнул Алешин подошедшему в этот момент капитану и подбежал к пулеметчикам. Один из них лежал ничком. Другой, раненный, был возле своего напарника. С его ладоней на снег падали алые капли.
Младший лейтенант поправил ленту и хотел было пустить длинную очередь, но, услышав рядом тревожный крик раненого пулеметчика, оглянулся. Ломая бурьян огромными сапогами, на Алешина бежал высокий краснолицый гитлеровец в поблескивающих металлической оправой очках.
"Врешь, не успеешь!" - Алешин резко повернул ствол и нажал на гашетки пулемета. Гитлеровец остановился, словно раздумывая, бежать ему дальше или нет, качнулся и упал.
Поворачивая ствол пулемета опять в сторону вражеской цепи, Алешин глянул туда, где были остальные бойцы его роты. Солдаты лежали, плотно припав к земле, будто впаявшись в нее. И Алешин знал, что его бойцы достойно встретят врага…
Но вот пулемет снова замолчал - на этот раз потому, что кончилась лента.
Срывающимися пальцами Алешин одну за другой хватал валявшиеся вокруг патронные коробки. Но все они оказались пустыми.
В горячке боя Алешин и не заметил, как совсем рассвело. Гитлеровцы перебегали по полю, приближаясь к роте. Алешин ухватился за пулемет и поволок его назад: оружие нельзя оставлять врагу. Но вот младший лейтенант увидел, что ему навстречу, таща за собой связанные попарно коробки с лентами, ползут два солдата. Это были пулеметчики, присланные Гурьевым из соседней роты. Передав им пулемет, Алешин вернулся на свой командный пункт.
Капитан Яковенко находился еще там. Он кричал в телефонную трубку кому-то из командиров рот:
- Ни шагу назад, понял?!
Увидев Алешина, он быстро оторвался от трубки:
- Стрелял?
- Стрелял! - ответил Алешин, полагая, что командир батальона похвалит его за инициативу и смелость.
Но Яковенко сказал раздраженно:
- А кто вместо тебя ротой командовать будет? Я, что ли? Давай наводи порядок! У тебя огневой связи между взводами нет.
Алешин вздохнул. Упрек был справедливым.
Оживший станковый пулемет вновь прижал противника к земле. Наступила небольшая передышка. Но враг мог в любое мгновение подняться снова.
Бобылев находился в это время в боевых порядках второй роты - она была на главном участке боя. Не раз Яковенко и Гурьев говорили ему:
- Поберегись, есть же у тебя актив.
Но Бобылев считал: лучшая агитация - личный пример.
Солдаты привыкли, что в трудном бою замполит рядом. Все его знали, и он знал многих.
Знал он, конечно, и Снегирева, этого степенного и рассудительного солдата. Снегирев служил в полку с осени сорок первого и против немцев воевал третью войну: в пятнадцатом дрался с ними под Перемышлем, бил их и в восемнадцатом здесь, на Украине, где служил в одном из полков Щорса.
Молодой солдат Петя Гастев являлся очередным "подопечным" Григория Михайловича. Многим Петя напоминал ему сына, служившего где-то в танковой части.