Ревниво следя за тем, как держит себя его воспитанник в бою, как постепенно тяжелое, исключительное становится для него обыкновенным, привычным - а в этом, как считал Снегирев, и был весь корень солдатской сноровки, - он всегда думал о том, что и у сына тоже есть, наверное, старший по годам товарищ, наставляющий его фронтовому уму-разуму. Снегирев всегда, особенно в бою, старался держаться поближе к Пете Гастеву. Вот и сейчас они лежали рядом. Обходя подразделения, Бобылев присел около них.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите вас спросить: наступать скоро начнем? - сказал Петя, которому уже надоело лежать на холодной земле.
- Мы и так наступаем, - ответил Бобылев. - Разве гитлеровцы нас атакуют? Это они мечутся, не знают, куда деваться. Вот пусть только наша артиллерия подтянется!
- Как на нашем участке дело, не скажете? - полюбопытствовал Григорий Михайлович. - В газетах все в общем масштабе пишется. А что под боком у нас - мало известно.
- Слышал я в штабе, - ответил Бобылев, - у противника только семь деревень осталось.
- Семь-то семь, а сколько сил надо, чтобы немцев оттуда выбить… - задумчиво проговорил Григорий Михайлович. - Вот эту самую Комаровку взять - и то, поди, одной нашей дивизии не справиться.
- Ну, сил у нас на это хватит: войска двух фронтов действуют.
- Помню, в прошлом году аккурат об эту пору немцев под Сталинградом зажали. Конечно, там их больше было.
- И здесь фашистам разгром устроим. Даже, пожалуй, день в день выйдет, вроде годовщины! - Для Бобылева эта годовщина была знаменательной: он и сам воевал на волжском берегу. - Теперь до самого Берлина врага по-сталинградски будем бить! - уверенно сказал Бобылев.
- Опять фашисты зашевелились! - забеспокоился Петя, наблюдавший за противником.
- Вы шли бы к себе, товарищ старший лейтенант, - предложил замполиту Григорий Михайлович, - а то здесь такое начнется…
- Ничего, ничего… - ответил Бобылев. - Мне отсюда виднее.
Где-то недалеко захлопали редкие винтовочные выстрелы. Рванула воздух короткая пулеметная очередь.
Гастев приложился к автомату и приготовился стрелять, но Снегирев остановил его:
- Обожди! Далеко. Не трать патронов попусту.
Подготавливаясь к стрельбе, Снегирев заметил, что старшего лейтенанта Бобылева уже нет рядом. Но Снегирев знал, что замполит где-нибудь здесь, в цепи, рядом с солдатами, как всегда.
Все заметнее становились в редеющей пасмури утра фигуры немецких солдат, двигавшихся короткими перебежками. По ним открыли редкий, спокойный огонь: подпускали ближе, били на выбор.
Яковенко напряженно следил за приближающимся противником. Он ждал, когда наступит решающий момент. Только тогда можно будет ударить из минометов, но мин мало: много ли могли солдаты принести на себе? Нужно рассчитать точно. Гурьев в минометной роте, он проследит за расходом боеприпасов…
"Эх, черт! Так и не дошли до села! - ругал себя Яковенко. - А уже доложил…"
Поколебавшись, он приказал соединить его с командиром полка.
Тяжела показалась в эту минуту телефонная трубка комбату!
Многое бы он дал за то, чтобы отложить этот разговор. Но отложить было невозможно. "Эх, семь бед, голова одна!" - Яковенко решительно поднял трубку к уху. Стараясь говорить спокойнее, он коротко доложил обстановку.
- Так… Значит, наврал? Не вышел на южную окраину? - услышал Яковенко гневный бересовский голос.
- Виноват, не рассчитал, - тяжело вздохнул Яковенко.
Несколько секунд в трубке сердито сипело. Потом опять заговорил Бересов:
- Ну вот что. Ответ после боя держать будешь. А сейчас тебе задача - противника к лесу не пустить. Иначе - гроб дело. Всю армию подведем, понимаешь?
- Понятно! - с готовностью ответил Яковенко. - Умру, а приказ выполню!..
- С мертвого взятки гладки. Ты научись воевать с умом. Лучше будет!..
Как проклинал теперь себя Яковенко за поспешность. Чем оправдает он свой поступок? Может, поднять батальон в контратаку? Надо любой ценой отбросить противника. Выйти, во что бы то ни стало выйти к южной окраине!..
Капитан приподнялся, желая лучше рассмотреть, что происходит впереди. И в ту же секунду он резко опустился вниз, ощутив возле левого плеча тупой удар. Он схватился правой рукой за ушибленное место и, когда отнял ладонь, увидел на ней кровь.
"Эх, черт, не вовремя!" - поморщился капитан. Но через минуту он уже не думал о своей ране: надо было управлять боем, да и рана показалась пустяковой.
На вражеской стороне в сером небе вспухла и расплылась зеленая ракета. Свет утра был уже сильнее ее немощного мерцания, и поэтому на снегу дрожал чуть заметный зеленоватый отблеск, растаявший через секунду. Ракеты рассыпались и потекли вниз множеством тускло-зеленых пятен. И не успела исчезнуть в утреннем свете последняя из этих капель, как перед всем фронтом батальона противник поднялся в новую атаку.
Из лежавшей впереди лощины на поле выплескивались одна за другой цепи врагов.
Гитлеровцы лезли, не обращая внимания на потери. Иного выхода у них не было. Последняя щель, через которую они ночью рассчитывали вырваться из окружения, оказалась теперь закрытой первым батальоном. Дороги нигде не было. На всем многокилометровом фронте кольца на них со всех сторон неотвратимо надвигались советские войска. Танковые части, совершая молниеносные маневры, наносили удары одновременно в нескольких местах. Подтягивалась артиллерия, чтобы плотно закрыть огнем дороги, лощины, рощи, по которым немецкие войска попытаются продвигаться…
- Передать по ротам: приготовиться к контратаке! - приказал Яковенко связисту.
- Подымать людей? - ломким голосом спросил Алешин, вынимая из-за пазухи давно приготовленную ракетницу.
- Обожди! - отрывисто бросил капитан.
Он на секунду зажмурился и, словно наяву, увидел строгие глаза командира полка. Немцы приближались.
- Дай сюда! - решительно сказал капитан Алешину, сжавшему в пальцах ракетницу. Яковенко взвел курок ракетницы.
Весь напружинясь, стараясь скрыть дрожь, Алешин смотрел на капитана. "Встать! Вперед!" - эти слова, которые Алешин должен был вот-вот крикнуть своим бойцам, уже стучали в его мозгу.
Но случилось другое.
Сзади глухо и часто загрохотало. Воздух наполнился воем и шипением. Впереди в поле и дальше в лощине, откуда появлялись немцы, вдруг выросли черные, гулкие букеты дыма.
- Вовремя ударили! - облегченно вздохнул Яковенко и, осторожно спустив курок ракетницы, вернул ее Алешину.
Минометная рота по приказанию Гурьева открыла огонь из всех стволов. Гитлеровцы отхлынули назад.
- Отходить к лесу будем, закрепляться там, пока минометчики прикрывают? - спросил капитана по телефону Гурьев.
- Без приказа не отходят! - резко ответил комбат. Он решил держаться до последнего и в крайнем случае ударить в штыки.
Но командир полка решил иначе. Он приказал первому батальону отойти, закрепиться на опушке.
На душе у Яковенко не стало легче после этого приказа. Как он теперь оправдает себя перед Бересовым?..
Отделение за отделением, взвод за взводом, бойцы первого батальона отходили к лесу. Немцы, ободренные этим, снова поднялись и устремились вперед. И вдруг справа послышалась близкая, все усиливающаяся стрельба. Это второй и третий батальоны по приказу Бересова ударили противнику во фланг. "Что, нарвались? - с удовольствием думал Бересов, со своего НП наблюдая в бинокль, как мечутся по полю фашисты под перекрестным огнем. - Сами полезли в мешок, сами!" Он был рад, что сумел провести врага таким простым маневром, как отход батальона. Но на душе у него все-таки было неспокойно: подойти к самой Комаровке полку не удалось. Вместо того чтобы наступать, приходится обороняться. Что-то скажет генерал? Бересов даже сердито крякнул, подумав о предстоящем разговоре.
Собственно говоря, полк выполнил задачу, поставленную командиром дивизии: занять исходное положение южнее Комаровки и не пропустить противника. Но Бересову, как всегда, хотелось большего, чем уже было сделано.
В противоположность капитану Яковенко и командиру полка младший лейтенант Алешин был доволен собой и результатами боя. Ведь он справился с командованием ротой. Видимо, неспроста Скорняков еще давно своим заместителем назначил именно его. Он, Алешин, теперь из командиров рот в батальоне, да, пожалуй, и во всем полку, самый молодой.
И только подумать: еще в прошлом году он был всего-навсего учеником десятого класса, Колей Алешиным, и мать по утрам совала в карман ему чистый носовой платок, который он всегда забывал взять… Как быстро работает время! Теперь он уже не новичок на военной службе. За его плечами два месяца службы в запасном полку, полугодичный ускоренный курс училища, и вот уже три месяца - командование взводом.
Можно считать себя бывалым офицером.
Надо обязательно написать маме о повышении. Ей будет приятно узнать об этом. Можно даже присочинить, что теперь он не в такой опасности, как раньше. Пусть она чуточку успокоится…
Но Алешин тут же спохватился: сообщать в письме о служебных делах нельзя.
Передав командиру батальона сообщение старшины Белых, Булагашев направился, как велел ему старшина, на командный пункт полка. Он шел прямиком через темное еще поле. Вскоре услышал приглушенную расстоянием стрельбу. Чутким ухом охотника Булагашев определил, что стреляют там, где остался Белых.
"Плохи дела старшины и Шахрая". Булагашев перекинул автомат из-за спины на руки и, круто повернув влево, побежал на звуки стрельбы. Преодолев половину пути, он увидел глубокую балку, ту самую, что на много километров тянулась от Комаровки. В этой балке разведчики час назад обнаружили неприятеля.
У противоположного края балки, на фоне чуть посветлевшего предутреннего неба, мелькали силуэты перебегавших гитлеровцев. "Как до старшины доберусь?" - встревожился Булагашев.
Маскируясь в редких кустиках, растущих вдоль оврага, Булагашев побежал вперед.
Посветлело. Он присел на корточки и прислушался.
"Что с нашими?" - подумал он еще раз. Ему было досадно, что он опоздал, не успел прийти на помощь товарищам, хотя и знал, что старшина обязательно отругал бы его, если б увидел снова у балки: ведь он всем - и Булагашеву, и дозорным велел возвращаться в полк.
Стрельба впереди стихла. "Ушли… Идти мне теперь незачем", - решил Булагашев. Он повернул вправо и нехотя пошел к командному пункту полка.
Вставало неторопливое зимнее утро. В небе уже не видно было мерцающих пунктиров пулевых трасс. В степи стало тихо, и Булагашев шел не таясь: по его расчетам, он был теперь на своей стороне. И вдруг он кинулся на землю. Впереди тяжело переваливаясь через оледеневшие пласты пахоты, полз человек. Булагашев замер, внимательно всматриваясь в ползущего. "Кто? Немец? Наш?" Определить было трудно. Человек был без шапки. Видно, он полз уже долго. Булагашев поставил автомат на боевой взвод и притаился, зорко всматриваясь в неизвестного. Но когда тот подполз ближе, Булагашев вскочил и бросился ему навстречу.
- Шахрай, ты? Ранен? Куда?..
- В ноги, - прохрипел Шахрай.
- А старшина?
- Нет старшины…
Булагашев на миг оцепенел.
Разрезав ножом ватные брюки раненого, он наскоро перевязал ему ноги. Шахрай, морщась от боли, приподнялся и сел.
Прислушались. Откуда-то издалека доносились ослабленные расстоянием звуки канонады. Где-то разгорелся сильный бой. Но степь, широкая, белесая, утренняя степь, в черно-белых пятнистых полосах пашен, полузанесенных снегом, в коричневатых пятнах старого бурьяна, была безлюдна. Казалось, все звуки далекого боя, так не гармонирующие с видом этой тусклой, словно спящей зимней степи, исходят из-под земли.
Положив руку на плечо Булагашева, Шахрай, скрипя зубами, приподнялся и встал. Поддерживая тяжело повисшего на нем товарища, Булагашев спросил:
- Можешь идти?
- Не можу, - Шахрай тяжело плюхнулся на землю. - Иди, санитаров пришлешь…
- Почему - "иди"? - озлился Булагашев. - Замерзать будешь?.. Давай, держись…
Взвалив раненого на спину, он потащил его, шатаясь от тяжести.
Булагашев торопился. Но Шахрай становился все тяжелее. В конце концов Булагашев обессиленно опустился на снег. Однако, передохнув немного, он снова поднял товарища.
И вдруг Булагашев услышал чей-то предостерегающий крик. Огляделся. Путаясь в длинной шинели, к ним бежал маленький солдат с винтовкой. Это был связной.
- Чего ты, "сапожок"? - удивился Булагашев.
- Куда идете? Немцы там!..
- А ты откуда знаешь?
- Я в штаб ходил. Обратно бегу, а немцы вон за тем бугорком. Я увидал их и ходу. Увидел вас и вот… догнал…
- Молодец! - похвалил Булагашев. - А где санчасть, знаешь?
- Знаю, - обрадовался связной. - Надо к лесу, где два домика. Давай помогу.
Связной торопливо закинул ремень винтовки за плечо.
- Ух ты, помогать, - невольно улыбнулся Булагашев, сравнивая взглядом маленького "сапожка" и огромного Шахрая, который жадно глотал снег.
Подумав минутку, Булагашев скомандовал:
- Снимай шинель. Давай винтовку! Продевай в рукава !
Сделав что-то вроде волокуши, они потащили Шахрая в том направлении, куда указывал связной.
Бой затихал. Гурьев через связного доложил капитану Яковенко о том, что новый батальонный командный пункт подготовлен у опушки, на хуторке, и Яковенко отправился туда. У самого хуторка он встретился с Гурьевым: тот показывал телефонистам, куда тянуть связь.
- У вас весь рукав в крови! - с беспокойством воскликнул Гурьев. - Сейчас санинструктора позовем.
- Э, задело малость, - небрежно поглядел Яковенко на свое плечо и, сев на поваленный плетень, с тревогой спросил: - Потери большие?
- Подсчитываем.
Торопливой походкой, взволнованно дыша, подошла раскрасневшаяся Зина.
- Крови много вышло? - тревожно спросила она. - Не надо, не надо снимать! - Зина быстро разрезала рукав ватника Яковенко.
Он почувствовал, что пальцы девушки дрожат, и благодарно взглянул на нее:
- Опять я, Зина, в твои лапки попал.
- Надо идти в санчасть! - стараясь казаться спокойной, сказала она, завязывая бинт.
- Некогда! - отмахнулся Яковенко.
От хаты к ним торопливо шел, почти бежал, военфельдшер Цибуля.
- Старший лейтенант Скорняков помирает, вас зовет, - еще на ходу сказал он капитану.
- А почему в санчасть вовремя не отправили?
- Дорога простреливалась, повозки только сейчас подошли.
- У тебя всегда что-нибудь!.. - раздраженно бросил Яковенко. - Где старший лейтенант?
Скорняков лежал на повозке. Голова его была перебинтована. Ворот белого командирского полушубка был широко распахнут. На груди, на зеленой гимнастерке, лежали клочья меха. Видно, задыхаясь, Скорняков рвал на себе ворот.
Не открывая глаз, не то в бреду, не то почувствовав, что Яковенко и Гурьев около него, Скорняков прошептал, тяжело дыша:
- Эх, не так бы…
Стиснув зубы от подкатывающей к горлу горечи, Яковенко глядел на Скорнякова. С сорок второго года в леса у и болотах северо-запада, под Старой Руссой, воевали они. И когда Яковенко обогнал Скорнякова по званию и должности, тот оставался для него старшим.
Скорняков вдруг открыл глаза. Губы его дрогнули, и он сказал, с трудом выдавливая слова:
- Жене не пишите сразу… Воюй, Борис… - и затих.
Тяжелая слеза скатилась по щеке Яковенко, оставив стынущий след.
- Несите! - сказал он и отвернулся, чтобы никто не видел его лица в эту минуту.
Глава 3
КОЛЬЦО
Выполняя приказ командира батальона, рота, в которой служили Снегирев и Гастев, занимала новый рубеж на опушке леса. Молодые дубки, так и не отдавшие злым зимним ветрам своих пожелтевших, но крепких узорчатых листьев, стояли ровными рядами, словно держа строй: это был не дикий лес, а стройное поселение деревьев, созданное человеком лет пятнадцать назад.
Григорий Михайлович и Петя начали копать окоп на двоих. Петя наметил его было под высоким дубом, но Григорий Михайлович решительно запротестовал:
- Под самым стволом трудно, - сказал он, - корни. Да и дерево загубишь. Лес-то саженый. Люди трудились!
Они дружно принялись за дело, и вскоре окоп был готов больше чем на половину. Григорий Михайлович объявил перекур.
Петя до службы в армии не курил и даже терпеть не мог табачного дыма: когда-то в детстве, впервые заинтересовавшись табаком, он накурился до одури и с тех пор никакое курево его не привлекало. Но на фронте он все-таки привык к табаку. Как-то неудобно было в компании курящих сидеть особняком, и волей-неволей Петя приучился к свирепой солдатской махре и цигаркам в палец толщиной. Но и до сих пор он не рисковал делать полной затяжки.
Оба присели на краю окопа, на комьях свежевыброшенной земли. Земля пахла полем, веселой посевной порой.
- Хороша на Украине земелька! - восхитился Снегирев. - Пожалуй, не хуже, чем наша уфимская. Тут хлеба снимать можно - боже ты мой!..
- Раньше так и говорили: Украина - житница России.
- То раньше. А теперь таких житниц не одна в государстве. Взять наш край, к примеру. Знаешь какие хлеба? Наш вот колхоз: по сотне пудов с гектара брали до войны. И моя бригада такой урожай давала. Я, брат, на Всесоюзную выставку два раза приглашен был. Медаль имею.
- А кто сейчас вашей бригадой руководит?
- Жена моя, Евдокия Семеновна. Председатель писал: ничего, управляется. Только вот с тяглом плохо: всех коров на вывозку мобилизовали. Да и прочих трудностей не оберешь…
- Сейчас везде трудно. У нас вот в институте тоже: днем вагоны грузим, вечером учимся.
- Ничего, брат, не попишешь. Вот мой парень на тракториста все прошел, на бригадира - тоже. На механика собрался учиться - бац, война!
Гастев бросил окурок и взялся за свою лопатку.
- А как вы думаете, Григорий Михайлович, - спросил он, - долго ли мы здесь пробудем? Может, и копаем зря?
- Наше дело солдатское, - крякнул Снегирев, спрыгивая на дно окопа. - Приказано - рой. По моему разумению - пока силу подтянут. Сколько Гитлер ни крути - а от смерти не уйти!
- А с ними, возможно, придется еще повозиться, - сказал Петя, - навалились они на нас, хотя и окруженные.
- Навалились! - усмехнулся Снегирев. - Об стенку лбом…
Он замолчал, отбрасывая наверх отрытую землю.