Бурей налетели полицейские на двор Злобичей. В одно мгновение окружили его и начали обшаривать, разыскивая Бориса. Шныряли по хате, по двору, по саду - и все напрасно.
Когда начальник полиции Язэп Шишка с Федосом Бошкиным начали допытываться у Авгиньи, где ее сын, она с удивлением сказала:
- Разве вы его не встретили? Ведь он пошел в Калиновку. Соли купить.
- Никого мы не встречали, - проворчал Шишка.
- Может, разминулись, - пожала плечами Авгинья.
- Врешь, старая карга! - вмешался Федос. - Говори, где он спрятался? Пошел к партизанам, а?
- Говорю, в Калиновку.
- Хватит дурить! Марш, приведи сына! - злобно крикнул Федос и изо всех сил толкнул старуху к дверям.
- Никуда я не пойду. Сам придет. Ждите, если вам надо.
- Мать, не бойтесь нас, - вдруг ласково заговорил Шишка. - В Калиновке, в помещении бывшей МТС, мы открываем большие ремонтные мастерские, думаем назначить вашего сына директором. Вот об этом нам и надо с ним потолковать. Позовите его, пожалуйста.
Авгинья сразу поняла хитрость начальника полиции. Подумала: "Волк прикинулся овечкой". Сказала же с доверчивым видом:
- Я вижу, пане, вы добрый человек. И я вас послушалась бы, не то что этого Бошкина. Только, поверьте, нету здесь сына. Верно это, в Калиновку пошел.
- Это правда? А ну, посмотри мне в глаза.
Авгинья взглянула на начальника полиции. Тот встретил ее твердый, холодный взгляд и, понимая, что старуха не пошла на его уловку и не выдаст сына, неожиданно наотмашь ударил ее по лицу. Потом решительным шагом вышел на улицу и крикнул полицейским:
- Действуйте! А сына поймаем потом.
Перевернули весь двор, пустыми оставили хлевы, из клети выкинули кадки, лари, из хаты выволокли одежду, столы, стулья, шкафы, посуду. Все, что получше, взвалили на возы, а что похуже - собрали в кучу и сожгли прямо посреди улицы.
Долго ходили вокруг хаты, сетовали, что сжечь ее нельзя, так как стояла она неудобно: подожжешь - сосед-староста сгорит. Тогда сорвали злость на другом: перебили все окна, ломом разрушили печь, свернули трубу.
- Приведешь сына - вернем обратно скотину, - перед отъездом снова попытался образумить Авгинью начальник полиции.
- Я же вам сказала, куда он пошел.
Язэп Шишка выстрелил над ее ухом, крикнул:
- Приведешь?
- Как же я приведу, если его нет здесь?
Стеком он стал бить ее по голове, по спине. Она упала.
- Приведешь?
Ни словом, ни движением не ответила Авгинья. Язэп Шишка выругался и, разъяренный, выскочил на улицу, по которой полицейские гнали на площадь толпу жителей деревни.
Все - и стар, и млад - согнаны были к клубу.
Люди с ужасом смотрели то на семью Корчика, окруженную конвоем, то на гитлеровцев и полицейских, оцепивших площадь.
- Ох, гады! Что они задумали? - дрожащим голосом говорила Надя, прижимаясь к отцу.
- Успокойся, доченька. Всех не перестреляют. Отольются им наши слезы, - утешал ее Макар, сам вздрагивая при мысли о том, что собирались делать фашисты.
- А Бошкины!.. Смотрите, как стараются, - кивнула Надя в сторону клуба, куда Федос и Игнат принесли стол и три стула.
- Ничего, себе на горе стараются, - отозвалась Надина мать. - Бог все видит и помнит…
Бошкины поставили стол, стулья и, взглянув в конец площади, застыли в почтительных позах: к клубу приближались Рауберман с переводчиком и Шишка. Они подошли к столу и расселись. Федос попятился назад, к группе полицейских, и, приставив винтовку к ноге, застыл на месте. Игнат же стоял, опершись ладонью об угол стола. Он поговорил о чем-то с переводчиком, затем, окинув взглядом толпу, сказал:
- Граждане! К нам приехали уважаемые господа из Калиновки. Нам, темным людям, объяснит сейчас господин комендант, как по нашей глупости неприятности выходят… Так что послушаем… Давайте поближе сюда!
Староста кашлянул в свой широкий волосатый кулак и отошел назад.
Рауберман не стал ждать, когда толпа пододвинется ближе. Он поднялся с места и стал перед столом; сбоку, точно его тень, появилась фигура переводчика. Рауберман впился взглядом в толпу и начал свою речь.
- Московские агенты трубят, будто мы пришли сюда, чтобы вас грабить и разорять, чтобы овладеть вашей землей… - зачастил переводчик, когда Рауберман сделал паузу. - Но разве это так? Разве мы не защищаем вас, белорусов? Разве мы не боремся за ваши интересы?
- Нашелся борец-защитник, - сказал Макар, взглянув на дочку и на ее подругу Ольгу Скакун. - Вон еще борец за столом сидит - Язэп Шишка. В гражданскую войну с бандами водился, потом колхозные фермы поджигал да слухи всякие распускал, а теперь со своей полицией по району шныряет.
- Мы в Белоруссии не впервые. Мы были здесь в 1919 году. И тогда много сделали для возрождения вашей страны.
- Бреши, бреши… Помню, как вы возрождали. Где ни пройдете - кровь и пепелище… И помню, как лупили вас тогда, - ворчал Яроцкий.
- И вот мы снова в Белоруссии. Мы пришли сюда не только ради наших интересов, мы заботимся и о вашей судьбе.
- Напрасно пришли, - тихо проговорила Ольга. - Потом жалеть будете.
- Мы здесь сегодня не случайно: среди вас нашлись дурные люди, они пошли против нашей власти. Возле вашей деревни убиты трое полицейских. Здесь есть элементы, которые помогают партизанам, срывают наши мероприятия. Мы их накажем. Пусть это наказание не озлобит вас, но послужит вам предупреждением.
- Вот душа звериная! Водит ножом у тебя по горлу и еще, скаля зубы, говорит: "Не пугайся", - гневно пробормотал Макар.
- Мы знаем, по чьей вине происходят в селах беспорядки. Это мутят Камлюк и Струшня… А вы им содействуете. Почему не выдаете бунтовщиков, не кончаете с беспорядками? Мы обращаемся с призывом: помогите нам захватить Камлюка и Струшню. Кто поможет, тому награда: тридцать тысяч рейхсмарок, земли навечно двадцать гектаров.
Рауберман умолк и, кивком головы дав знак начальнику полиции действовать дальше, сел на место. Язэп Шишка, высокий и тощий, с бегающими глазками, вышел из-за стола и крикнул:
- Арестованных к стенке!
Три автоматчика подвели старого Корчика, его жену и десятилетнего сына к стене клубного здания. Лица арестованных были в крови и ссадинах, разорванная одежда висела лохмотьями. Видно было, что их жестоко пытали.
- Так скажешь, где сын скрывается? - подойдя к Корчику вплотную, крикнул Шишка.
- Я вам уже сказал: ничего не знаю о нем, - спокойно ответил старик.
- Врешь! Говори, пока не поздно… А хлеб куда спрятал? С кем прятал? Где хлеб? Партизанам передал?
Корчик молчал, опустив голову.
- Ну, отвечай же, признавайся! Ах ты!..
Шишка размахивал руками, ругался, но на старика это не действовало, он был нем, как стена, у которой стоял. Все шло не так, как хотелось бы Шишке. Разъяренный, он вдруг прикладом автомата злобно ткнул старика в грудь. Корчик покачнулся и еле удержался на ногах. К нему с плачем кинулись жена и сын. По толпе пробежал ропот.
- Гадина ты! - обернувшись к начальнику полиции, неожиданно крикнул сын Корчика.
Шишка наотмашь ударил его автоматом по голове. Мальчик охнул и сел на землю. С его головы скатилась шапчонка, и все увидели, как белокурые волосы залились кровью.
- Дитятко мое родненькое!.. - бросившись к сыну, в отчаянии заголосила мать.
Толпа вздрогнула, загудела. Оглянувшись на нее, Шишка подбежал к автоматчикам и скомандовал:
- Огонь!
Над площадью пронесся треск автоматов.
- Разойдись! - крикнул Шишка толпе.
Под свистки и брань полицейских люди, объятые ужасом и гневом, бросились к своим домам.
* * *
Скоро гитлеровцы и полицейские оставили Ниву.
Одна группа направилась в Родники: она погнала захваченный в деревне скот, повезла награбленный хлеб и другие продукты. Все это надлежало отправить на железнодорожную станцию. Остальные же двинулись обратно в Калиновку. С ними - комендант района и начальник полиции. Они ехали в хвосте колонны. После обеда у старосты, где распита была не одна бутылка самогонки, все были в веселом настроении, шутили и смеялись.
14
Борис колол под поветью дрова, когда с улицы прибежала сестренка и крикнула:
- Фашисты на выгоне!
Стремглав кинулся он со двора, на мгновение забежал в сарайчик, захватил там пистолет. Через огороды, по широкой канаве у колхозного сада, стал пробираться к речке. Он был уже в конце сада, когда услышал стук повозки. Приподнялся, всматриваясь: неподалеку по дороге ехали двое полицейских, рядом с ними на повозке виднелся станковый пулемет. Они остановились в конце сада, проворно соскочили наземь и занялись пулеметом. Нетрудно было догадаться, что это одна из огневых точек той цепи, которой фашисты решили окружить деревню. Борис выбрался из канавы и пополз. Надо было скорее, пока полицейские еще не успели установить пулемет, уйти отсюда… Метров двести он полз между яблонями. Встал на ноги, только когда перебрался через дорогу и очутился в прибрежных зарослях. Облегченно вздохнул, смахивая рукавом пот со лба, постоял минут пять на месте, потом зашагал вдоль речки к лесу, в сторону Низков.
Часа через полтора - два он снова уже был возле Нивы, но не один, а с группой товарищей. Четырех человек привел с собой Сергей, трое пришли из колхоза "Искра". Остановились в лесу у дороги, ведущей в Калиновку. Все были хорошо вооружены: у двоих ручные пулеметы, у остальных - автоматы, винтовки. У каждого было по две - три гранаты. Всех этих людей Борис хорошо знал не только по довоенному времени, но и по совместной подпольной работе. Были они разного возраста, но всех их, начиная от самого старшего - счетовода колхоза "Искра" Капитона Макарени, которому шел уже пятый десяток, - и кончая комсомольцем Юркой Малютиным, учеником восьмого класса родниковской школы, объединяло одно чувство, одно стремление. Борис не сомневался, что в любом деле он может положиться на их преданность и стойкость.
- Маловато нас, но, как говорится, врага надо бить не количеством, а умением, - сказал Злобич, собрав товарищей, чтоб объяснить им боевую задачу. - Длительный бой нам вести нельзя. Затянем - не выдержим. Поэтому главное - внезапность и сила огня!
Дорога шла с востока на запад. Вдоль нее и стали размещаться люди. Место для засады было довольно удобное: крутые обочины густо заросли здесь орешником и елью. Борис представлял себе, как забегают фашисты, когда на их головы из придорожных кустов подлетят гранаты, посыплется свинцовый град.
- Я, Сергей, буду правофланговым, - сказал Злобич. - Пропускаю мимо себя колонну и, когда подойдет ее хвост, даю длинную очередь из пулемета. Мой огонь - сигнал к бою.
Поддубный был левофланговым. Между ним и Злобичем разместились остальные на одинаковых дистанциях.
Поползли долгие минуты ожидания. Солнце все ниже и ниже склонялось к земле, оно горело уже где-то за высоким частоколом стройных сосновых стволов. Лес молчал, он казался необычайно величественным и торжественным - как всегда перед заходом солнца. Время шло, а Юра Малютин, посланный для наблюдения на опушку, все не приносил никаких вестей. Наконец он сообщил:
- Показались из деревни.
От дуновения ветерка слегка заволновался кустарник, вершины деревьев. Словно разбуженные этим дуновением, на елке, стоявшей у самой дороги, застрекотали две сороки, их голоса далеко разносились вокруг. "Черт вас побери, - подумал Злобич. - Заметили нас - залопотали". Он поднял камешек, швырнул в них. Сороки, взлетев, опустились в молодом ельнике и затихли.
Из-за болота, густо поросшего высоким тальником, камышом и молодыми сосенками, выползали повозки. Они проезжали мимо молодых осин, где притаился Борис, приближались к Сергею. Над дорогой стоял гул - тарахтели колеса, кричали неугомонные куры, визжал поросенок. Слышались брань, хохот и пьяные песни.
Уже почти все повозки проехали мимо Злобича. Но пока не покажется хвост колонны, подавать сигнал нельзя. "Выдержка, побольше выдержки", - подумал Злобич и, раздвинув немного еловые ветки, еще пристальнее стал следить за дорогой. Перед глазами было повозок десять, на каждой из них сидело человека два - три. Он вглядывался в каждую повозку, искал… Где же Бошкин? Вот бы в него первую пулю!
Длинная пулеметная очередь пронеслась над дорогой, к ней присоединилось еще несколько. Грохнули гранаты. В одном месте, другом, третьем… Все вдруг смешалось. Дикое ржание коней, перевернутые, сломанные повозки, трупы, разбросанные узлы и мешки, пух из разорванных перин… И над всем этим - вопли и стоны раненых, визг свиней и кудахтанье кур.
Несколько полицейских, которым удалось выскочить из этого ада, очутились по ту сторону дороги. Некоторые из них, как ошалелые, бросились бежать, но остальные залегли и начали стрельбу. Злобич собирался было дать команду перебраться через дорогу и закончить бой, как вдруг услышал частые выстрелы позади себя, за болотом. "Кто это там нас окружает?" - тревожно подумал он и увидел, что к нему спешит Поддубный.
- Не доглядел ты, Борис! - сердито крикнул Сергей. - Следом ехали еще подводы. Отстали, вот их и не было видно, а ты поспешил открыть огонь!
- Эх, беда! - озабоченно нахмурил брови Злобич. - Надо скорее отступать.
Стреляли с трех сторон. Выход из огневой подковы был только один - на запад. Но Злобич сразу же отказался от этого направления: отступать туда - значит через пять минут оказаться в поле и стать открытой мишенью. Он выбрал более трудное - прорываться сквозь ряды фашистов, отходить в глубь леса, на север. И, сея вокруг себя огонь, подпольщики ринулись напролом сквозь вражескую цепь. Минут пять длился бой, пока удалось прорваться. Тогда торопливо стали отступать.
- Все целы? - оглядываясь на бегущих рядом товарищей, спросил Злобич.
- Все, - послышалось сразу несколько голосов.
Прошли километра два, затем повернули в поле. Кустарниками, ярами пробирались к огромному моховому болоту. Наконец остановились.
- Ну и намучились! - присаживаясь на кочку, перевел дыхание Капитон Макареня и, сняв шапку, принялся вытирать ею лицо, шею, голову. - Пот льет, как на сенокосе!
- Зато накосили много, - отозвался Юрка Малютин. - Удачно получилось.
- Запутался я что-то в их хвостах, - недовольно проговорил Злобич.
- Ничего, не горюй, - успокоительно заметил Макареня. - Дождался бы хвоста, по голове не ударили бы. Правильно?
- Да, конечно. Но в хвосте, как видно, начальство ехало.
Посидели с полчаса, отдохнули. Когда Злобич немного успокоился, когда притихло чувство недовольства собой за допущенную в бою ошибку, он наклонился к Поддубному и сказал:
- Камлюк передавал: часть наших людей может уходить в лес.
- Неужели? - как-то недоверчиво и в то же время обрадованно переспросил Сергей. - Наконец-то! Надеюсь, я пойду?
- Да. Тебе придется возглавить группу.
- А ты?
- Я пока остаюсь. Загляните на минутку домой и в путь. Идите прямо в Бугры.
Они поговорили еще несколько минут и стали прощаться. Восемь человек направились к лесу, а один - через поле, в сторону Нивы.
Над землей сгущалась тьма.
15
Украдкой Борис вошел в сени, остановился у двери, прислушался. Тихо в хате. Только слышно, как ветер гудит в комнатах, шелестит чем-то, хлопает оконной рамой. Осторожно приподнял щеколду, и дверь под напором ветра раскрылась. Вошел в кухню, споткнулся о куски кирпича. Из рваных туч вынырнул месяц. При его свете Борис увидел на полу битое стекло. В спальне было пусто. Обошел всю хату - никого. "Где же они?"
Он перепрыгнул через груду кирпича и злобно, уже не остерегаясь, хлопнул дверью. Вышел во двор, собрался было идти к Яроцким, чтобы узнать о происшедшем. Вдруг к нему подбежала сестренка. Она, должно быть, услышала, как хлопнула дверь.
- Борька! Идем в сарайчик. Мы там. И Надя пришла.
- Как мама? - тревожно спросил Борис.
- Жива. Ее сильно избили.
- А тебя?
- И мне надавали тумаков. Схватили и погнали на площадь.
У Бориса сжались кулаки. Взволнованный и гневный, вошел он следом за сестренкой в сарайчик, присел возле матери, лежавшей на охапке сена, спросил, как она себя чувствует. Услышав голос сына, мать шевельнулась, застонала от боли.
- Плохо, очень плохо… Крепко били гады… Сыночек мой, о тебе допытывались… Да разве ж я скажу? Нельзя больше терпеть. Уходи в лес и нас спасай.
Борис слушал мать и чувствовал, как волнение все сильнее и сильнее охватывает его.
- Что они тут натворили? - спросил он, обращаясь к сестренке и Наде.
- Всего было, - заторопилась Верочка. - Расскажи, Надя. Ты больше меня видела и слышала.
Надя начала рассказывать. У Бориса мурашки побежали по телу от того, что он услышал. И снова вернулась мысль, беспокоившая его все время, пока он шел домой: "Надо неотложно увидеться с Камлюком".
Остаток ночи тянулся медленно, сон был короток и тревожен. На заре Борис выбрался из дому, пошел в Бугры. Солнце встретило его за Выгарами. Небо было чистое, спокойное, ласково обнимало землю. По мере того как солнце поднималось, небо меняло свою окраску. Солнечные лучи разгорались все ярче и ярче, и синева неба становилась светлее, блекла.