- Брось! - перебил ее Федос. - И без ревности хватит за что. Его насквозь видно.
- Он хороший человек, и ты зря на него наговариваешь, - не желая раздражать Федоса, спокойно сказала Надя и перевела разговор на другую тему. - Ты лучше скажи, когда твоя свадьба с дочкой начальника полиции?
- Откуда ты это взяла?
- Твоя тетка Хадора по всей деревне разнесла, будто ты хочешь жениться на дочке своего начальника.
- Я хочу? - удивленно переспросил Федос. - Это сам господин начальник хочет меня женить. Четыре дочки у бедняги - любую, говорит, бери. А на кой черт они мне, жерди этакие? Я тебя хочу. - Федос шагнул к Наде и снова попытался взять ее за руку.
Злобич едва сдерживался. Так и хотелось выхватить из кармана пистолет и одной пулей рассчитаться с этим человеком. А Бошкин хвастался своим положением при новом, установленном оккупантами, порядке. Надя попыталась было уйти от него, но он, преграждая ей дорогу, не умолкал. Ненависть Бориса разгоралась. Он вынул пистолет и стал ждать, когда Надя хотя бы шага на три - четыре отойдет от Федоса. Тогда можно было бы стрелять, не опасаясь за нее.
Но вдруг за садом, неподалеку от деревни, вспыхнула перестрелка. Она была интенсивной, как при внезапном боевом поединке. Что там такое? Борис вскочил на ноги и пристально, как если бы и в самом деле мог разглядеть что-нибудь сквозь кустарник, впился взглядом вдаль. Бошкин кинулся в сторону огородов. Он так бежал, что по лозняку пошел треск.
Борис и Надя поспешили к бане. Остановились в кустах, недалеко от дорожки, идущей вдоль огородов, стали вглядываться. Стрельба утихла, и в наступившей тишине где-то на выгоне послышалось гулкое тарахтение колес. Шум колес привлек внимание и Федоса, бывшего уже на полпути к деревне. Он остановился и тоже стал вглядываться. Поглядел с минуту и вдруг устремился наперерез пароконной повозке.
- Да это же староста! - оторвав на мгновение взгляд от дороги, проговорил Борис.
Действительно, это был староста. Он стоял на коленях в передке рессорной повозки и обеими вожжами люто хлестал и без того взмыленных лошадей. На голове у старосты не было шапки, и космы волос бились на ветру. Видно, он был здорово напуган, если не решился искать себе пристанища в деревне. Заметив Федоса, Игнат придержал лошадей, дал возможность сыну вскочить в повозку и потом с прежней яростью задергал вожжами. Он что-то кричал, то и дело поворачиваясь к сыну.
- Хорошо, что я не соскочил следом за ними, а хлестнул коней - и удирать… - только и донеслось до ушей Бориса и Нади.
Бошкины промчались мимо огородов и повернули на большак, к Родникам.
13
На следующий день после короткой, но бурной перестрелки на окраине Нивы в деревню приехал отряд гитлеровцев и полицейских, около ста человек. Они окружили Ниву, на выгонах и огородах выставили патрули. Подводы остановились на площади возле колхозного клуба. Только две повозки поехали вдоль улицы. На первой сидели комендант района фон Рауберман, переводчик и возница-солдат. На другой - начальник полицейского отряда Язэп Шишка, денщик коменданта Ганс и Федос Бошкин. Сын старосты, нахмурив брови, выставил вперед длинную французскую винтовку, направляя ее то на один, то на другой ряд деревенских хат, словно ему оттуда грозила опасность. Особенно он напыжился, когда проезжал мимо двора Яроцких - может, выглянет в окно Надя, так пускай еще раз убедится, что он немаловажная персона… Но в окне никого не было. Он встретился с Надей, когда уже миновали ее двор. Она неожиданно показалась из улочки, неся от колодца два ведра воды. Ей надо было перейти дорогу, но она задержалась, стояла и ждала, пока проедут повозки.
Федос повернулся к начальнику отряда Шишке и попросил:
- Разрешите отлучиться на минутку?
Шишка строго покосился и, немного выждав, сдержанно, словно нехотя, кивнул головой. Он хотя и был заинтересован в Федосе, рассчитывал сделать его своим зятем, тем не менее обращался с ним сурово и требовательно. Ему казалось, что требовательность, а иной раз и придирчивость заставят Федоса быть покорнее и услужливее, вызовут желание породниться, чтобы снискать постоянную благосклонность и покровительство начальства.
Федос соскочил с повозки и подошел к Наде.
- Добрый день, моя спасительница.
- Я? Спасительница? Каким образом? - вместо ответа на приветствие удивленно спросила девушка и даже отступила немного назад.
- Каким образом? Очень просто. Хлопцы меня тащили с собой делать обыск. Но тут как раз случилась ты со своими гусями. Магнит. Я не поехал, пошел за тобой. А если б поехал? Представляешь, что было бы?
Надя молчала: вот как все истолковал Бошкин! Заметив на площади множество полицейских повозок, она с тревогой подумала о Борисе.
- Федос! Где хата твоего отца? - закричал с первой повозки переводчик.
- Вон там… где клен под окном. Бегу! - ответил он и уже на ходу бросил Наде через плечо: - Постараюсь позже зайти.
Она не слышала этих слов. Чувствуя себя униженной его благодарностью, она так заспешила домой, что вода стала выплескиваться из ведер.
Дом Бошкиных стоял на пригорке, неподалеку от выгона. Не сровняться ему с теми домами, что в предвоенные годы выросли в Ниве, а когда-то этот дом с кирпичным фундаментом и черепичной крышей был одним из самых видных в деревне. И не только дом, а весь Игнатов двор. А потом события неожиданно все изменили. Игнат, человек пронырливый, хитрый, с помощью своего брата, жившего где-то в городе, разобрался в сути новых событий и безжалостно стал расправляться со своим хозяйством: часть тайком переправил к брату в город, что удалось - продал, что просто уничтожил, а что сплавил к своей сестре Хадоре. Когда пришли его раскулачивать, он со всей семьей уже ехал в поезде в далекий город к брату. Как протекала дальше у него жизнь, жители Нивы не знали, как не знали и того, куда исчез Игнат. А он, свив в городе себе гнездо, стал кладовщиком одного продуктового склада. Правда, и на новом месте ему не повезло: сначала он потерял покровителя - брата, которого осудили как вредителя, а потом и сам попал в тюрьму за спекуляцию.
В Ниве тем временем шла бурная жизнь. Односельчане уж и забывать стали, что был когда-то такой Игнат Бошкин. Только изредка, заходя по делу в этот дом, где колхозники устроили шерстобитню, кое-кто бывало вспомнит вдруг Игната.
И вот, как только район заняли гитлеровцы, нежданно-негаданно в деревне появились Бошкины. Сначала притащился один Игнат, как бы на разведку. Через Хадору стало известно, что он пришел из тюрьмы, вернее удрал из-под конвоя, когда на станцию, где работали заключенные, налетели фашистские бомбардировщики. Игнат пробыл в деревне два - три дня и исчез. Но вскоре снова вернулся, и уже не один, а с женой. Не хватало только Федоса, но и тот через некоторое время появился. Был он в красноармейской форме и открыто говорил, что дезертировал с фронта.
Так в этот дом на пригорке вернулись его прежние хозяева.
Повозка остановилась под кленом. Игнат выбежал из дому навстречу гостям. Сняв фуражку с блестящим лакированным козырьком, он низко поклонился начальству. Ему хотелось сердечно приветствовать господ, он даже вытер свою ладонь о штаны, но руку протянуть почему-то не решался. Это заметили комендант и переводчик, а также начальник полицейского отряда. Они решили доставить старосте удовольствие (лучше служить будет!) и один за другим важно протянули руки. Игнат угодливо склонял свою высокую фигуру в торопливом поклоне.
- Прошу в дом. Пожалуйста. Битэ, - повторял он, боком продвигаясь к двери.
Начальство чинно прошло в чистую половину хаты, просторную, облепленную по стенам немецкими плакатами и постановлениями. Комендант Рауберман, медлительный в движениях, устало опустился на диван и, попросив денщика принести воды, притих на время, решив отдохнуть с дороги. Вытянув перед собой ноги, он откинулся на спинку дивана, расправил плечи и так застыл.
На другом конце дивана, опершись на валик, присел переводчик.
Один только начальник полиции Шишка не садился. Он стоял у стола и поглядывал по сторонам. За каждым его движением внимательно следил готовый к услугам Игнат. Догадываясь, что Шишка удивляется богатой мебели в комнате, Игнат в свою очередь бросал взгляды во все углы, проверяя, все ли на месте, и гордился, что дом его полон добра.
Хата и в самом деле была богато убрана. Вдоль стен стояли мягкие кресла, два кожаных дивана, большой письменный стол, зеркальный шкаф, две никелированные кровати, а в углу до потолка поднималось большое трюмо. Всю эту мебель и еще много всякой всячины, не стоящей на виду, Федос притащил из районного центра, забрав в квартирах расстрелянных. Что ж, как бы там ни были приобретены эти вещи, думал не раз Игнат, теперь они принадлежат ему и составляют немалую долю его богатства.
Оглядев комнату, Язэп Шишка не сдержался:
- Неплохо тут у вас, пане Бошкин, ей-богу, неплохо, уже обжились немного после возвращения домой, - он на минуту умолк и стал пристально, чтобы обратить внимание Игната, вглядываться в паутину над столом. - Но, видно, для полного порядка здесь нужна проворная молодая женщина.
- Еще как нужна, пане Шишка! - вздохнул Игнат и незаметно, когда начальство отвело взор, снял паутину. - Давайте же с двух сторон уламывать моего Федоса. Сколько есть славных девушек, особенно в Калиновке. И сами они хороши, и родители у них достойные. Скажем, с вами бы я породнился с радостью, коли не брезгуете.
- Ах, пане Бошкин, да нам, родителям, договориться недолго, главное, чтоб дети наши друг с другом слюбились. - Язэп Шишка посмотрел на коменданта, который маленькими глотками, с остановками, пил воду, и, сообразив, что можно еще немного поболтать, вдруг начал хвастаться: - Дочками своими я очень доволен. Ваша семья сколько лет жила без вас, ну, в то время, что вы сидели в тюрьме?
- Три года, ровно три года, пане Шишка.
- А-а, припоминаю, мне Федос как-то рассказывал, что вы были осуждены за маленькое коммерческое дельце.
- За спекуляцию, - уточнил Игнат.
- Это мелкий проступок, можно сказать. Вот я был серьезным врагом советской власти - политический преступник, больше десяти лет просидел. Вот сколько времени пришлось жить моим девочкам без отца. Но они под строгим присмотром матери не разбаловались, выросли прилежными и покорными. Когда я осенью сорокового года вернулся из Казахстана в Калиновку, я до слез был растроган, увидев своих дочек в их полном расцвете и красоте. Скажу вам, пане Бошкин, откровенно и без похвальбы, что счастливы будут молодые люди, которые женятся на моих дочерях.
- Оно, конечно, у достойных родителей и дети достойные, - угодливо согласился Игнат и, заметив, что комендант Рауберман поманил ею пальцем, живо подскочил к дивану. - Пожалуйста, битэ, что угодно?
Рауберман не спешил заговорить, видно было, что он еще не вполне пришел в себя после долгой и тряской дороги. Молча показав Игнату на стул - мол, садитесь и не стойте передо мной столбом, - он еще некоторое время вытирал вспотевшие виски, лысину, лицо большим, как женская косынка, носовым платком. И только покончив с этой процедурой и спрятав платок в карман, посмотрел на Игната, открыл рот.
- Мы приехали… вас… гм-м…
Он похмыкал и сразу же умолк, наткнувшись на невозможность высказаться на понятном старосте языке. Помолчал, затем, взглянув на переводчика, заговорил уже по-немецки. В лицо старосте почти одновременно полетели немецкие и белорусские слова, и ему, непривычному к такому разговору, показалось, будто в два цепа замолотили по его голове.
- Мы приехали, чтобы наказать вашу деревню за тех трех полицейских, что погибли здесь вчера.
- Так, пане, так. И я ведь чуть не попался. Этакие страсти!.. Видите вой выселки за речкой. Побывали мы там, обыск произвели - и назад. Только мы у деревни въехали в кусты, к нам - четверо… И как резанут из автоматов!
- Хватит, слушайте.
- Ну-ну.
- И еще нам нужен хлеб, скот… Понятно?
- Почему ж нет? Можно предоставить и хлеб, и скот, и еще что надо…
- А теперь ближе к делу. Полицейских убили партизаны?
- А кто ж еще? Четверо было их.
- Как они здесь оказались? У них, видно, в деревне свои люди есть.
- Доподлинно не знаю. Как ни стараюсь, как ни слежу, за руку пока никого не поймал. А враги у нас есть тут.
- Лучше надо стараться, - недовольно проворчал комендант и, отдышавшись, многозначительно произнес: - Когда в обществе заводятся бунтовщики, есть два метода ликвидировать опасность. Первый метод - искать самого бунтовщика, чтобы его наказать. Это долгая и чаще всего бесполезная затея. Другой метод, простой и более эффективный, - уничтожить все это общество. В этом случае мы наверняка избавимся и от бунтовщика… Мы придерживаемся именно второго метода. Так учит нас фюрер. Понятно, господин Бошкин?
- А как же. Только так и следует с этими людьми.
- Но проводить в жизнь наш метод мы должны исподволь, тонко, - продолжал комендант. - На первый раз мы покараем в вашей деревне несколько человек. Самых ярых активистов. Одного здесь расстреляем, другого там, в Калиновке. Вот и назовите их нам.
- Перво-наперво возьмем семью Корчика, - сказал Игнат. - Отец бригадиром в колхозе был, в свое время рьяно раскулачиванием занимался. Сын же, об этом знает и пан Шишка, секретарем в райкоме работал, комсомольцами командовал. Мне один человек из Выгаров передавал, будто сын этого Корчика в партизанах. Сестра мне рассказывала, что старый Корчик, когда большевистская армия отходила, где-то в лесу спрятал возов двадцать колхозного хлеба. Захватил и прячет где-то все колхозные документы. Я уже допытывал его - молчит, отнекивается.
- Допросить и расстрелять перед народом! - приказал комендант. - Кто еще? Евреи, коммунисты есть?
- Евреев нет. А вот есть еще один - хорошая заноза.
- Коммунист?
- По документам - нет, но это не меняет положения.
- Сосед он наш, механиком в МТС был… - вставил Федос, опережая отца. - Я вам о нем уже докладывал.
- Ну, так мы ведь решили… Арестовать его и в гестапо! Там разберемся, - отрубил комендант. - А теперь скажите… непокорные в деревне есть?
- Это какие же?
- Не выполняющие распоряжений и приказов… которые немецкую власть подрывают.
- Есть такие. Почти все тут исподлобья смотрят… Трудно мне с ними работать.
- Выберите человек пять… Розог дадим. Пускай другие запомнят… - комендант снова вытер платком лицо и лысину. - Насчет продуктов… У двоих, которых в расход, хлеб и скот забрать подчистую, остальных потрясти как следует. Вы поведете. Для отправки на станцию продуктов и скота назначите с подводами несколько человек.
Начальство поднялось и пошло к выходу. Следом за ними двинулся и староста.
Не прошло и получаса, как деревня зашумела, заголосила. Все здесь ходуном пошло, точно вихрь налетел.
Надин отец попал в категорию людей непокорных, не выполняющих приказов.
- Это тоже враг, - ведя за собой по улице полицейских, указал Игнат на дом Макара Яроцкого.
Староста направился было ко двору Макара, но Федос, забежав вперед, остановил его.
- Куда? Ты думаешь, к кому ведешь? - прошипел он в самое ухо отца.
Игнат остановился, выпучив глаза - идти ему против сына или не стоит? Постоял минутку, потом, недовольно покосившись на Федоса, зашагал дальше по улице. Шел и раздраженно ворчал себе под нос:
- Называется, выбрал… Коза, а не девка - одной рукой толчет, другой мелет. И породы хитрой. Мигом в руки возьмет. Нет, парень, не такая тебе нужна… Слышал, что пан Шишка рассказывал про своих паненок? Вот из них которую и выбирай.
А Федос, взглянув на окно Яроцких и заметив в нем Надю, подумал: "Она все видела и поняла, она никогда этого не посмеет забыть".
Заметил маневр Федоса и Макар. Старик в это время стоял у себя во дворе под поветью и сквозь щель в стене смотрел на улицу. Но к поступку Федоса он остался равнодушным. Сердце Макара болело теперь не своим, а общим горем.
- Собака, зря обхаживаешь, - прошептал он вслед Федосу.
Макар видел, как фашисты перетряхивали дворы колхозников. Они шныряли по клетям, пуням, по садам и огородам. Визг свиней, кудахтанье кур, плач и стоны людей - все это напоминало не то пожар, не то погром.
Хотя староста, пройдя мимо двора Макара, и уступил сыну, но потом сделал все-таки по-своему. Разве мог он допустить, чтобы двор Яроцкого, этого непокорного и задиристого человека, который открыто нападает на него и его сестру, остался нетронутым? Ни в коем случае. Пусть почувствует старый упрямец, что у Игната сила. И потому он, как только сын отправился в другой конец деревни, натравил на двор Яроцкого трех солдат.
- Гуси есть у него, мед, - через переводчика втолковывал он долговязому Гансу, денщику Раубермана. - А куры какие! Белые леггорны. Круглый год несутся.
- О-о! Леггорны! - воскликнул денщик. - Много яек! Какой сюрприз будет для господина коменданта!
И вот начали обыскивать двор Яроцких. Двое солдат закололи подсвинка, выгнали на улицу и сдали полицейским корову и трех овечек, вынесли из хаты более ценные вещи - два кожуха, три пары валенок, несколько свертков полотна и еще кое-что. Эти двое сделали свое дело быстро и ушли. А вот Гансу явно не повезло. Староста сказал, что у старика есть гуси, а гусей как раз и не оказалось - они были где-то на речке. И яиц нашлось не более десятка. Да и кур только трех поймал. Как же он пойдет чуть не с пустыми руками?
- Яйка, кура! - горячился он, кидаясь то к Макару, то к старухе, то к Наде.
- Нету!
Но Ганс не отставал. Опять и опять повторял он свое требование, угрожал автоматом, ругался. Макар дрожал от злости. Наконец он не выдержал и, не считаясь с тем, поймет его солдат или нет, крикнул ему в лицо:
- Чего ты цепляешься? Пришел, как черт по душу. Подавитесь тем, что уже забрали! Нету яиц. Вон, нечистая сила!
Но из всего услышанного Ганс понял только одно - яиц нет. Смуглое лицо его искривила злобная гримаса, а холодный взгляд зеленоватых глаз испытующе оглядел с ног до головы коренастую фигуру старика. Ганс свирепо выругался и, толкнув Макара прикладом автомата, вышел из хаты.
Он начал самым старательным образом искать яйца в сенях. Взобрался на доски, положенные на балки, увидел в кузовке куриное гнездо - кинулся к нему. В гнезде сидела курица. Она отчаянно заквохтала, встопорщила свои белые перья, когда Ганс, приподняв ее одной рукой, другой стал ощупывать гнездо. Вытащив деревянный подклад, он злобно швырнул его на землю, курицу же посадил на место и, спустившись вниз, стал ждать, когда она снесется. Долго сидел он, как рыбак над удочкой, а курица все не слетала, будто хотела его пересидеть.
- Дай уж я сам ее задушу, только убирайся ты с глаз моих, - выйдя из хаты, бросил фашисту Макар и жестами объяснил сказанное.
- Найн, найн, - запротестовал денщик.
- Дурак ты ненасытный, - сказал Макар и, сплюнув под ноги, вышел во двор.
Вскоре курица слетела с гнезда и, вскочив на балку, начала кудахтать. Ганс забрал яйцо и тут же пристрелил курицу. Запихнув ее в свой мешок с награбленным добром, он вышел на улицу.