Подойдя к дому, она вдруг услышала пьяные крики и песни. До ее слуха долетели отдельные немецкие слова. На одном из подоконников Надя заметила шапку с орлом на высоком околыше. Все стало понятным. В дом сейчас нельзя показываться. Как же быть? Она перешла на противоположную сторону улицы, к скамье, стоявшей под низким каштаном, и, поставив корзину, принялась перевязывать шнурки на ботинках, незаметно поглядывая на дом с зелеными ставнями. Несколько раз завязала и развязала шнурки, порылась в корзине, выбросила на дорогу три разбитых яйца, перевязала платок на голове - минут десять провозилась, а из дома Перепечкиных никто не показывался. "Пойду на другую явочную квартиру", - решила она и взяла в руки корзину, но в это время во дворе Перепечкиных стукнула калитка.
- Эй, паненка! - окликнул ее знакомый голос. - Вижу у тебя яички есть. Может, продаешь?
Перед ней стоял Андрей. Стройный, широкогрудый, он спокойно и безразлично, как на незнакомую, поглядывал на Надю и незаметно косился на окно своего дома, на соседку, шедшую с ведрами за водой. Надя так же спокойно и безразлично ответила:
- Продаю, господин полицейский.
- Неси сюда… О, какая закуска будет! Ну, чего медлишь… Давай быстрей, некогда. Слышишь, гулянка идет! - тряхнул Андрей длинным русым чубом в сторону дома.
- Гуляйте - ваше дело. Только я на соль меняю яички.
- Вот еще! Соль, соль!.. Ну, аллах с тобой! Давай в хату…
Она перешла через дорогу и зашла во двор.
- Что за гулянку ты устроил?
- Не я… Сами приперлись… вспрыскивать мое повышение.
- Какое?..
- Назначили командиром хозяйственного взвода… Ты не волнуйся. Передашь в сенях…
- А если кто выйдет?
- Я объясню…
В сенях остановились. Надя, наклонившись над корзиной, тревожно поглядывая на двери, быстро вынула горшок и передала Андрею.
- Сверху масло, на дне - письмо, листовки.
- Молодец, - не удержался Андрей, пряча горшок в какой-то ящик за дверью. - Листовки пустим ночью… Ну, я тоже кое-что приготовил, - он вынул из кармана френча пачку табаку. - На, передай, как можно скорей… Что еще?
- Все.
- Иди… Будь здорова!..
Она вышла из сеней и заторопилась на улицу.
8
Это утро в Калиновке было особенным.
Первое, что бросилось в глаза людям, когда они проснулись, - выпавший за ночь снег. Белый-белый - даже глаза слепит, - он толстым пластом покрыл землю. Люди ждали его давно, но он в этом году запоздал и только теперь устлал землю своей пушистой пеленой. Под этой пеленой скрылись пепелища и руины, бурьян и лебеда, выросшие за лето на пустырях.
Андрея снег не удивил, он еще ночью видел, как с темного неба непрестанно падали густые снежные хлопья. Его, как и многих в городе, занимало другое.
- Новости! Слышите? Новости! - сообщила мать Андрея, входя в дом с ведром воды. - У колодца говорили. Советских листовок по городу - тьма. Говорят, где-то фашистов очень много побили.
- Что ты трубишь, старуха? - отозвался сидевший у печи отец Андрея и, прекратив крошить табачный корень, подмигнул сыну: - Забирай эту агитаторшу! Пусть на улице не звонит! В жандармерию ее!
- Вот старый пень! Своим же говорю, а не на улице, - обиженно проговорила мать и, вылив воду в кадушку, снова пошла к колодцу.
- А интересно бы посмотреть… как люди там дивятся, а? - взглянул старик на Андрея, лежавшего на постели у окна.
- Сходи, отец… Расскажешь потом… Только смотри, осторожно.
- Не бойся… В жандармерию не попаду… - ответил старик, надевая на себя кожух.
- Да и людям в глаза не бросайся… А то отгонишь от листовок, подумают, что шпионишь. Знают же, что сын - у тебя - полицейский.
- Знают… И как косо глядят. За что такое мученье?..
Старик вышел из дому и направился вдоль переулка. Было рано, солнце только взошло, но вся Калиновка уже поднялась на ноги. На улицах, - как никогда в такой ранний час, было оживленно. Люди куда-то озабоченно спешили. Старый Перепечкин шел и видел на телеграфных столбах, на стенах некоторых домов белые бумажки. Возле них по одному останавливались пешеходы, оглядываясь по сторонам, читали листовки и быстро шли дальше. Ему стало смешно, когда, выйдя на центральную площадь, он заметил невдалеке от газетной витрины постового полицейского. Полицейский стоял в самом центре площади, шагах в пятидесяти от витрины, возле которой толпилась группа людей. Закутанный в тулуп, с высоко поднятым воротником, он топтался на месте, поглядывая вокруг, и, видимо, думал, что исключительно добросовестно несет свою службу. "Как бы ты подскочил, собачий сын, - поглядывая на постового, думал старый Перепечкин, - если бы знал, что вывешено там, в витрине… что не газетку фашистскую так внимательно читают люди, а партизанские листовки".
Старик уже был возле витрины, когда увидел, что люди стали расходиться в разные стороны. Двое из них даже не ответили на его приветствие, - а были давними знакомыми, лет десять работали вместе в бондарной артели. "Боятся… - подумал старик. - Эх, люди, знали бы вы, каков мой сын… Чуждаетесь, а мне так хочется быть с вами, послушать, молча порадоваться вместе".
Погруженный в свои думы, он шел и шел, пока не поравнялся с конторой "Восток". В переулке было очень людно. На двери конторы висел замок. Очереди, в которую обычно покупатели становились часа за два до открытия конторы, теперь не было. Да и не удивительно. О соли ли думать, если неподалеку на заборе - партизанские листовки. Возле этих листовок сейчас толпились люди. "Опять отгоню, если подойду, - подумал старый Перепечкин. - Хотя здесь народ в основном из деревень…". Некоторое время он стоял в раздумье, потом решительно подошел к толпе и смешался с ней.
На заборе были наклеены две листовки. Каждый тянулся к ним, чтобы увидеть, прочитать. Одна женщина даже пощупала их рукой, словно не веря тому, что видит.
Текст листовок, напечатанный на тетрадочной, в клетку, бумаге, ничем не выделялся, зато заглавные буквы бросались в глаза.
- "Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа (город Орджоникидзе)", - громко читал кто-то заголовок первой листовки, висевшей слева.
- "Успешное наступление наших войск в районе Сталинграда", - читали справа заголовок второй листовки.
Казалось, свежий ветер подул по площадям и улицам скованного оккупацией города! Словно чистый воздух дохнул в измученные, полные горя людские души! Женщина, которая никак не могла протиснуться ближе к забору, не выдержала:
- Читайте, чтоб все слышали! Не бойтесь!
Старый Перепечкин услышал, как в ответ на просьбу женщины от забора донесся звонкий юношеский голос. Подтягиваясь на цыпочках к листовкам, юноша старался читать как можно громче. Охваченный радостью, он по ходу чтения вставлял восторженные замечания.
- "Многодневные бои на подступах к Владикавказу закончились поражением фашистов!" - восклицал юноша и, быстрым движением руки сдвинув со лба на затылок свою непослушную шапку-ушанку, от себя добавлял: - Вот оно, начинается!
Затаив дыхание, люди слушали. В листовке назывались разгромленные и потрепанные вражеские дивизии, полки и батальоны, сообщалось количество убитых и раненых гитлеровских солдат и офицеров, перечислялись трофеи.
- "Смерть фашистским захватчикам!" - закончил юноша читать первую листовку.
Людям хотелось подумать, поговорить, поделиться радостью, но юноша горячо и вдохновенно стал читать вторую листовку, и все продолжали жадно ловить каждое его слово. Старый Перепечкин слушал и задумчиво смотрел куда-то вперед, поверх людских голов. Мысленно он переносился за тысячу километров на восток, на широкую Волгу-реку, на закопченные пороховым дымом кварталы Сталинграда.
- Наши идут! - закончив читать, воскликнул юноша. - Фашисты драпают цурюк!
Он хотел еще что-то крикнуть, но, взглянув в сторону торговой конторы, неожиданно нырнул в толпу.
- Комендант! - послышался голос.
По переулку шел Рауберман, а следом за ним - солдат. Все разбежались в разные стороны. В переулке уже никого не было, когда Рауберман, остановившись перед листовками, понял, почему здесь толпились люди. Он задрожал от ярости. Подумать только, какие сюрпризы подстерегают его по дороге от дома к комендатуре! Выхватив из кармана свисток, он громко и протяжно засвистел.
На его сигнал стали сбегаться солдаты и полицейские. Вытянувшись в струнку, они стояли перед ним, а он, не в силах остановиться, все свистел и свистел, словно хотел, чтоб его тревожный сигнал долетел до ушей самого фюрера. Он перестал свистеть только тогда, когда увидел перед собой начальника жандармерии Гольца.
- Опять сюрпризы! - набросился он на растерянного Гольца. - Когда же вы наведете порядок? Когда - спрашиваю я вас?! Вы видите это? - ткнул он кулаком в листовки.
Гольц покосился на забор и ответил так спокойно, славно ни крик коменданта, ни эти партизанские листовки не произвели на него никакого впечатления:
- Их полно по всему городу. Я приказал провести облавы. Преступники будут пойманы и наказаны.
- Очередное обещание?! А завтра опять будет то же? - злобно уставился Рауберман на Гольца. - Молчите?..
Рауберман решительно зашагал к комендатуре. Вслед ему смотрели десятки глаз. С Зареченской улицы смотрел и Карп Перепечкин.
- Ну и дела! Нахохочется Андрей, когда расскажу ему об этом, - прошептал старик и пошел домой.
9
…И снова дорога бежит вдаль по заснеженным полям, скрипит и посвистывает под полозьями санок. После короткого отдыха в деревне лошади стремглав несутся вперед, жадно хватают заиндевевшими ноздрями морозный воздух, греются на бегу. Луна - неотступная спутница - то кружится в вершинах деревьев, то летит по темно-синему звездному небу.
И так от деревни к деревне.
Дорога кажется бесконечной. Погруженный в раздумье, забываешь, что едешь. Но стоит только услышать какой-нибудь посторонний звук, как руки порывисто хватаются за холодный автомат, а острый взгляд пытливо сверлит окрестность.
- Стой! Снаряд, пять! - послышался впереди окрик, и Камлюк, вскинув глаза, насторожился.
- Сталинград, два! - ответил Сенька Гудкевич, который сидел в передке саней и правил лошадьми.
Мгновенно припомнился пароль - "Снаряд", "Сталинград", набор чисел до семи, - и тревога прошла.
- Свои. Интересно, из какого отряда? - не то самому себе, не то Камлюку сказал Злобич.
- Наверно, агитаторы из отряда Поддубного. Вчера я их комиссару давал задание побывать в этих колхозах, - проговорил Камлюк, пристально глядя вперед.
Действительно, это были поддубновцы. Подъехав, они свернули с дороги и остановились. Остановил своих лошадей и Сенька Гудкевич. Он привстал и, взглянув на встречные сани, воскликнул:
- Кузьма Михайлович, тут сам Поддубный!
Услышав имя Камлюка, Поддубный выскочил из саней. В огромной шапке, черном полушубке, он казался сейчас очень высоким и грозным.
- Задание выполнили, Кузьма Михайлович, - забасил он. - Провели собрания в деревнях Низки, Травна, Ознакомили колхозников с событиями на фронтах, организовали дружины самообороны.
- Хорошо. Присядь на минутку, побеседуем. Во-первых, скажи, почему ты сам поехал? Можно подумать, что у тебя нет комиссара. Это ж его работа, а ты подменяешь… И это не первый случай. Ты обещал мне…
- И обещаю. Но сегодня так получилось. Комиссар мой неожиданно захворал.
- Вот как, - переменил тон Камлюк. - Теперь о другом… Дружины, говоришь, организовали? Каков их состав?
- Колхозные активисты, старики, молодежь. В основном комсомольцы, ученики старших классов.
- А как у них с оружием?
- Неплохо. Все сберегли, что собрали когда-то на местах бывших боев.
- Отлично. А скажи, как отнеслись колхозники к дружинам… к самому факту их создания?
- Все - за, только некоторые заявляли, что без нашей, партизанской, помощи, без помощи народа эти дружины могут не оправдать своего назначения.
- Совершенно верно. Боец без народа - что дерево, вырванное из земли. Знаете легенду про Антея? Как оторвался от земли - сразу силу потерял. Не забывай, Поддубный, об этом. Вы положили только начало. Эти колхозы находятся в зоне деятельности вашего отряда. Почаще бывайте у них. Делайте так, чтобы эти дружины не распались после первого же визита фашистов.
- Учтем, Кузьма Михайлович. Мы понимаем, что связь с народом - это все. Но есть же отдельные типы… такие, что… Вот хоть бы сегодняшний случай…
- Что такое?
- Да вот в Травне было. Проводим собрание, беседуем с людьми… Вдруг вбегает в хату женщина, плачет. "Что с тобой?" - спрашиваем. "Ваш, говорит, там у меня на квартире хулиганит". Я посылаю туда двух автоматчиков. Возвращаются хлопцы - приводят негодяя, докладывают. И что вы думаете? Он действительно из нашего отряда, конюх, родом из Травны. Послали его за сеном для лошадей, а он, собака, вот что делает… Прослышал, будто у этой женщины есть литр самогонки, - ну и пристал. Да еще старое припомнил - за что-то ругался с ней. Детей напугал, все в доме перерыл.
- Мерзавец! - выругался Камлюк. - И что же вы сделали?
- Прежде всего успокоили колхозников. А потом суд устроили. Там же, перед народом, расстреляли собаку.
- Правильно! Безжалостно карать таких мародеров! - Кузьма Михайлович немного помолчал, а потом сурово добавил: - Завтра отдам приказ по соединению. А ты приедешь - немедленно построй отряд, расскажи об этом случае… Заразу надо уничтожать в зародыше!.. Ну, нам пора. Будь здоров!
Сенька дернул вожжи, лошади дружно рванулись вперед.
И снова дорога бежит по заснеженным полям. Ветер больно бьет в лицо, режет глаза. И чем быстрее бегут лошади, тем резче становится ветер, пробирает до костей. Камлюк повернулся на бок, поднял повыше воротник шубы и почувствовал, как стало теплее. Нестерпимо захотелось спать.
В воображении возникли десятки ночных партизанских дорог. По ним непрестанно снуют вооруженные люди. Кто в разведку, кто на железную дорогу, кто к месту засады, кто в деревни для бесед с людьми… И все это вокруг одного черного пятна - вражеского гарнизона в Калиновке. И кажется Камлюку, что он все ближе и ближе подъезжает к этому темному, как туча, пятну. Вот оно совсем недалеко, еще несколько минут - и санки покатятся по Зареченской улице прямо к зданию райкома… И вдруг все это пропадает, громкий окрик возвращает к действительности:
- Стой! Снаряд, четыре!
- Сталинград, три!
Камлюк вскинул глаза. Окрик разогнал дремоту, словно ветер тучи. Встречные сани, подъехав вплотную, остановились, за ними виднелось еще несколько подвод. Раздались приветствия, и все узнали голос Романа Корчика; с ним был Янка Вырвич.
- Где колесили, орлы? - спросил Камлюк, взглянув на встречный обоз. - Откуда едете?
- Едем из многих мест, Кузьма Михайлович, - ответил Корчик, поднимаясь в санях. - Сначала побывали в отряде Ганаковича. Янка Вырвич, как подрывник, поделился своим опытом, организовали там десять комсомольско-диверсионных групп. От Ганаковича заехали в отряд Зорина узнать о ходе соревнования за этот месяц.
- Ну, и как? - живо заинтересовался Камлюк. - Кто идет впереди?
- Партизаны Зорина. Комсомольский отряд из бригады Гарнака в январе ослабил темпы, пока что подорвал на три поезда меньше.
- О, разница значительная, - удивился Камлюк и, повернувшись к Вырвичу, спросил: - Янка, как же это случилось? Почему ты со своими друзьями так подкачал?
- Почему? Есть много причин, - горячо вступил в разговор Янка Вырвич. - Во-первых, там они что-то изобрели, какое-то приспособление для диверсий. А во-вторых, немало им помог и "ходячая энциклопедия".
- А в чем дело? - насторожился Камлюк. - За что ты, Янка, взъелся на Мартынова?
- За что? За то, что он как начальник штаба обидел наш отряд при распределении мин и тола. Какое количество подрывных групп у Зорина и у нас? Одинаковое. Так почему же Мартынов дал Зорину на пять мин больше, чем нам? Вот скажите ему об этом. Вы сейчас встретитесь с ним, мы его обогнали в Ниве. Не забудете сказать?
- Постараюсь не забыть. Но не стоит, Янка, особенно обижаться из-за этого, не жалей, что твоим соседям досталось больше мин. Ведь они хорошо использовали их?
- Хорошо! Об этом нечего и говорить. Знаете, какие там появились мастера? На все руки!
- И на руки и на выдумку, - добавил Корчик. Он взглянул на Камлюка и сообщил: - Хорошее дело придумали они: организовали библиотеку на ходу.
- Что это за библиотека?
- Каждый партизан носит в своей сумке по одной книжке. Двести юношей и девушек в отряде - двести книг. Никаких помещений и подвод не требуется. Ноша у каждого малая, а дело - огромное. Книжки ходят из рук в руки. Молодежь учится, читает.
- Толково! - воскликнул довольный Камлюк. - Надо их поддержать.
- Райком комсомола поддержит. Во всех отрядах соединения провернем это дело.