Некоторое время он, бросив работу, молча стоял и печально вглядывался в лицо покойницы. Снова, как и сотни раз до того, приходило на ум одно и то же: нет больше верного друга, об руку с которым с самой молодости, больше тридцати лет шел по жизненному пути.
Он успокоился немного, только когда начал печатать карточки своих детей: дочери - инженера-геолога и сына - лейтенанта-летчика, которые были сейчас где-то на Большой земле; он известил детей через партизанских связных о гибели матери, и они тоже, вероятно, тяжело переживают сейчас это горе.
Скоро Струшня закончил работу и, прибрав на столиках, вышел из боковушки, намереваясь пойти послушать доклад Новикова. Но было уже поздно.
- Возвращайся, Пилип, - встретив его на улице, сказал Камлюк. - Доклад окончен, и нам пора собираться в путь.
Камлюк взял его под руку и повел обратно в хату Антона Малявки.
8
- …Знаю, тебе будет куда трудней, чем нам, лесовикам. Изо дня в день жить среди врагов, видеть их, здороваться, разговаривать с ними и в то же время вредить им, уничтожать их - нелегкое дело. Но тебе поручает это партия, поручает и твердо надеется на тебя.
Чей это голос? Он ведь ему очень знаком. Но почему так неуловим? Никак не узнать его.
- У тебя достаточно ума, хитрости, выдержки. Но мало обладать этими качествами, главное - это уметь ими пользоваться. Поэтому гляди вокруг внимательно, пусть у тебя всегда будет насторожен слух. Работай чисто… Документы переменил? Смотри, проверь все еще раз…
Чей же это голос?
- Как только устроимся на новом месте, сразу же наладим связь, жди… Ну, итак - до встречи, дорогой!
Крепкое рукопожатие… Все ближе и ближе лицо, которое до того не мог разглядеть… Приплюснутый нос… Родинки… Серые с зеленинкой глаза.
Злобич проснулся так внезапно, как будто его укололи. Удивленным взглядом окинул он комнату и, никого не увидев перед собой, усмехнулся. "Вот запомнилось прощание в райкоме, - подумал он. - Ложился спать, думал о связи и с этим проснулся. От Камлюка же ни звука. Видно, самому надо заняться установлением связи".
Слегка побаливала голова, в ушах шумело - он, должно быть, мало спал.
Который теперь час? В соседней комнате, отделенной от спальни дощатой переборкой, тикали ходики. Пойти бы взглянуть, но какая-то сила удерживала его, трудно было расстаться с согретой постелью. В комнатах тихо. От печки, одним боком примыкающей к спальне, пышет теплом.
Во всех мелочах припомнились события вчерашнего дня: и то, что было в блиндаже, и то, что пришлось пережить в Родниках. Невольно улыбнулся, представив прощальную сцену с Поддубным. Вот человек, что бы ни делал, обязательно выкинет какой-нибудь фокус. Кто-кто, а он, Злобич, его знает. Ему довелось служить с Поддубным в одной роте во время войны с белофиннами… Не раз он встречался с ним в последние предвоенные месяцы, когда Поддубный, начальник строительства колхозных электростанций, работал в районе. Злобич всегда уважал его за прямоту и смелость и в то же время терпеть не мог, когда тот зря горячился, глупо рисковал.
Из соседней комнаты, где до тех пор было тихо, донеслось легкое, сдержанное покашливание.
- Верочка! Который час?
- Ты проснулся? Спи. Еще только двенадцать, - сказала, появляясь в дверях, сестренка.
Борис посмотрел на нее, стройную, празднично одетую в яркое платьице - его же подарок ко дню окончания семилетки, и про себя улыбнулся. Какая она рослая, красивая, как задорно глядят ее круглые черные глазенки! Верочка стояла и, помахивая исписанным листком бумаги, - должно быть, чтоб просохли чернила, - тоже улыбалась.
- С праздником, с Октябрем поздравляю! - сказала она, перестав размахивать листком.
- Спасибо. И тебя также. Чем ты занята? Что-то пишешь?
- Пишу. Мне и хочется тебе показать, чтоб ты замечания свои сделал, и побаиваюсь. Вероятно, плохо. Вот Корольков Вася, тот здорово пишет стихи.
- Неужто и ты стихи написала?
- Стихи, - призналась Верочка и вдруг спрятала руки за спину, как бы испугавшись, что Борис выхватит у нее листок.
- Так покажи… О чем же ты написала?
- О борьбе с фашистами. Называется: "Ветер, тучи разгони".
- Это что аллегория?
- Да. Чтобы полицейские не поняли, если случайно захватят.
Борис улыбнулся - как непосредственна, как наивна его сестренка.
- Читай!
Верочка помедлила, потом, насупив густые черные брови, стала громко читать:
Ходят тучи над моей краиной,
Словно ночь, нависли над моей душой,
И лежит, повержено, в руинах,
Наше счастье с долей золотой.Так пылай, борьбы пожар могучий!
Вихрь с востока, пламя раздувай!
Чтоб не застлали нам неба тучи,
Чтобы озарило солнце вновь любимый край!
- Здорово! Молодчина, Верочка! - обрадовался Борис. - Дай я тебя поцелую.
- Вот еще! - стоя в дверях, смутилась девочка. - Неужели на самом деле понравилось?
- Очень! Какая мысль, чувство! А остальное дошлифуешь. Дай-ка я тебе подчеркну то, что, по-моему, не совсем удачно. - И Злобич протянул руку за листком. - Неси карандаш. Садись вот здесь.
Он начал подчеркивать отдельные слова, строчки, объяснять. Беседа, должно быть, затянулась бы надолго, если бы в это время в хату не вошел Надин отец.
- Потом окончим, - сказал сестренке Борис и, начав одеваться, кинул в кухню, где у порога стоял старик Яроцкий: - Проходите, дядька Макар, присаживайтесь. Я сейчас.
- Проходите, он одевается, - прибавила Верочка и, накинув на плечи ватник, ушла куда-то.
- Да ничего, спасибо, - буркнул Макар. - Новости, Борис Петрович! Гудит земля от новостей!
- От каких это?
- Неужто не знаете? - с нотками разочарования в голосе спросил старик. - Ночью сгорел маслозавод в Родниках. И масла, говорят, несколько тонн…
- Здорово! Только правда ли это?
- Правда! Был здесь из Родников человек, рассказывал… И еще лозунгов партизанских поразвешано на дорогах. Говорят, на каждом столбе от Родников и до самой Калиновки.
- Да-а, есть молодцы!
Старик покачал головой, поахал, потом с подчеркнутым равнодушием заметил:
- Поздно вы что-то отдыхаете… Можно подумать, что ночью работать пришлось.
Борис ничего не ответил. Макар прошел из кухни в соседнюю комнату и сел; слышно было, как заскрипел под ним стул. Дверь из спальни в комнату была приоткрыта. Борис, одеваясь, смотрел сквозь щель на Макара. Старик сидел спиной к столу и хитрым взглядом запавших, но живых глаз посматривал по сторонам, разглаживая свою рыжеватую кудрявую, как необмолоченный льняной сноп, бороду. Вдруг он перестал интересоваться и комнатой, и своей бородой и, как бы вдохновленный какой-то мыслью, торопливо заговорил:
- И Надя только встала. А спала - разговаривала во сне. Проснулась - ни о чем не доспросишься… Разве ж это порядок, Борис? И что ей в голову втемяшилось? Кто бы мог ее подговаривать, с толку сбивать? Мы то что ж - разве враги ей? Но кабы знали, легче на сердце было бы, всегда держали бы ухо востро. Оно, конечно, сидеть сложа руки тоже нельзя. С фашистом разговор должен быть короткий. Я ведь немца еще в ту войну узнал. Через него всю жизнь ковыляю… Так вот, как же мне быть?
Он говорил и говорил, хотя и неопределенно, намеками, но стремясь как можно скорее высказаться. Борис разгадал его уловку: "Ишь, торопится, пока я за дверьми… Хороший ты старик, с чистым сердцем, но, прости, не могу я тебе сказать… Не могу. Придется тебе пока довольствоваться догадками".
- Так как же все это понимать? Что такое вокруг творится? Растолкуй, - устав от своих неопределенных рассуждений, перешел Макар на "ты", когда Борис вышел из спальни. - Не могу же я стоять в стороне.
- От чего в стороне? Что я вам могу объяснить? - спросил Борис, останавливаясь посреди комнаты. Его широкоскулое лицо выражало недоумение. - Я вас понимаю, дядька Макар. И если бы мог, от всей души пособил бы, - сочувственно продолжал Борис. - А вы поговорите с Надей.
- Бесполезно. Ты ведь знаешь, какая она у меня упрямая.
- Тогда, может быть, спросить у кого-нибудь из ее подруг? С людьми поговорить?
- Ты что? Может, еще к Бошкину сходить посоветуешь?
Оба дружно захохотали. Дядька Макар первым перестал смеяться, спросил:
- А все-таки отчего ты так поздно спишь?
- Да заспался что-то.
- Ну, бог с тобой. Голова - не кошелек, рукой не залезешь, - проговорил старик и, вздохнув, перевел разговор на другую тему: - У меня этой ночью тоже была баталия. Понимаешь, три дня назад заметил, что кто-то на загуменье разбирает пуню… И п о лок в бане порушили… Дай, думаю, прослежу… Сколько мы трудов положили, чтоб красовалась наша Нива, и вдруг какая-то дрянь хочет разорить все это. Две ночи стерег - не подстерег. А сегодня, наконец, сцапал… И знаешь кто? Хадора Юрковец. Экая паскудина! Сказал старосте - тот только рукой махнул да посмеялся надо мной. Что делается! И где тут найти на вора управу?
- Управа найдется, дядька Макар. Сама жизнь, такие вот честные люди, как вы, покарают негодяев.
Старик посидел еще немного, поговорил о том, о сем и, притворно охая, жалуясь, что не может разгадать того, что делается вокруг, ушел.
Борис долго молча шагал взад-вперед по комнате. Он думал о делах партизанской группы, о дядьке Макаре, о том, что говорят сейчас в родниковском гарнизоне и в калиновской комендатуре насчет событий этой ночи. Особенно волновала его мысль о партизанах, связь с которыми была необходима ему, как воздух, как жизнь. Может быть, его друзей уже нет в живых и с ним, Злобичем, никто и не думает искать встречи? "Надо послать Тихона в Бугры, - думал Борис, похаживая из угла в угол. - Ведь там вчера были какие-то партизаны. Тихон побывает у сестры - глядишь, что-нибудь и прояснится".
Он надел пальто и вышел из дому.
- Ты куда? - встретила его во дворе мать с двумя ведрами воды на коромысле.
- Я на минутку.
От Тихона он вернулся, не замешкавшись. Позавтракал, свернул цигарку и, прилегши на кушетку, с наслаждением курил, думал о чем-то. Вдруг громко стукнула дверь в сенях - это прибежала с улицы Верочка. Еще с порога она крикнула:
- Где Борис?
- Вон в комнате, - ответила из кухни мать.
- Борис! Староста к нам с двумя полицейскими! - крикнула Верочка и, бросившись к столу, стала рвать какие-то свои бумажки.
С равнодушным видом медленно вышел Борис Злобич навстречу старосте и полицейским, когда те ввалились в хату.
- Приходится вас побеспокоить, - дипломатично объявил Игнат Бошкин.
- В чем дело? - полюбопытствовал Злобич, оглядывая долговязую фигуру старосты и вооруженных автоматами полицейских.
- Оружие у тебя есть? - в упор выпалил один из полицаев, по глазам которого видно было, что он успел уже здорово хватить. - Агитацией занимаешься? Признавайся сразу, а то найдем - хуже будет.
- Ищите. Найдете - с меня литровка, не найдете - с вас. Договорились? - пошутил Злобич.
- О… да ты, видать, свойский парень, - заплетающимся языком проговорил полицейский. - Только условия твои неправильные. Найдем - с тебя литровка, с тебя же и голова. А не найдем - опять же литровку гони. Вот так. А скажи, ты почему не в армии? Не успели мобилизовать или окруженец?
- Непригоден к службе. Инвалид финской войны, - ответил Злобич и показал левую руку, на которой не хватало двух пальцев - указательного и среднего.
Полицейские обыскали Бориса, мать, Верочку, потом принялись за то, что было в хате. Осмотрели и обнюхали каждый уголок, каждую вещицу. Все перетряхнули, перещупали в чемоданах и сундуках, в постелях и в шкафу. Лазали и под печь, и в подпол. "Так для вас и разложили оружие и листовки, - думал Борис. - Нет, никогда не найти вам тех полевых и лесных тайников, где мы их храним". Полицейские усердно трудились, а приведший их Игнат Бошкин в это время молча сидел у стола и, как показалось Борису, злорадно ухмылялся, скривив широкий рот.
- Что же это делается, дядька Игнат? - едва сдерживая гнев, но стараясь сохранить спокойный, даже обиженный вид, говорил Борис. - Не по-соседски это. Вчера обыск, сегодня обыск.
- За вчерашнее мать свою побрани. Пускай не водит всяких бродяг. У меня насчет этого есть приказ. А сегодня по всей волости обыск. Мы должны найти негодяев… Кто это пожары устраивает и стреляет по ночам? А против тебя я ничего не имею. Только добра тебе хочу.
Борис слегка пожал плечами: ишь, доброжелатель нашелся. "Ты меня любишь так же, как я тебя, - думал он, глядя старосте в затылок. - Давно подкапываешься под меня, ищешь предлога, а внешне - будто и ничего. Хитрая гадина". Взволновали слова: по всей волости обыски. Подумал о Наде, Тихоне, Сергее, о многих других… Хоть бы никто не засыпался!
Недовольные полицейские двинулись во двор.
- Проводи нас, старуха! - приказали они. - А ты, Игнат, гляди тут.
Долго провозились они во дворе, - должно быть, старательно обшарили и осмотрели все в пуне и в клети. Несколько минут гремели в сенях, потом вернулись в хату.
- Ничего не нашли, - разочарованно посмотрел один из полицейских на Бошкина. - Пошли. И ты… - бросил он Борису.
- Куда ж это его? - встревожилась мать.
- Не твое дело.
- Ко мне в хату, - обронил староста. - Там их начальник.
Все вышли. Верочка припала к окну. Один из полицаев пошел с Борисом ко двору Бошкиных. Вскоре он вернулся и вместе со вторым полицейским и Бошкиным, поджидавшими его, пошел дальше по деревне. Когда тройка эта завернула во двор к Яроцким, Верочка оторвалась от окна, выскочила из хаты и огородами побежала на другой конец деревни - оповестить односельчан.
9
Назавтра, около полудня, пришел Сергей. Борис был дома один. Сергей, пожав ему руку, возбужденно заговорил:
- К черту! До каких пор будем томиться! Тебя бьют, шпыняют, а ты молчи! Не могу! Не хочу, чтоб меня, как борова, в любую минуту могли стукнуть обухом. В лес, в лес! Пускай они защищаются, а не мы.
В этом он весь, Поддубный, - энергичный, горячий. Так же вот ввалился он к Борису и месяца два назад, когда, оставшись на Калиновщине раненым, только-только начинал искать себе товарищей по борьбе. Тогда он в упор сказал Борису: "Я коммунист и ты коммунист, чего же мы сидим сложа руки?" Невольно вспомнилась эта прошлая встреча, когда Сергею еще ничего не было известно о мыслях и делах Бориса.
- Нам здесь, по деревням, тесно. Мы точно связаны по рукам и ногам. Нам необходимо вырваться на простор! - восклицал Сергей и, глядя на спокойного Бориса, еще больше горячился. - Ну чего ты скалишь зубы? Я же не развлекать тебя пришел.
Поддубный умолк и обиженно отвернулся. Борис, улыбаясь, спросил:
- Все или будешь продолжать атаку?
- Покуда все, - буркнул Сергей и, покосившись на Бориса, тоже улыбнулся. - Ты мне отвечай.
- Отвечу… Только сначала ответь, почему это ты среди бела дня являешься ко мне? Где твоя бдительность, правила конспирации? - стал серьезным Борис.
- Да я огородами, садом пробрался. Никто не видел. И полиции ведь нет.
- Все равно нельзя. У нас есть связной и условное место встречи.
- Правильно. Но на этот раз, понимаешь, уж так вышло… Хотелось увидеть тебя как можно скорей…
- Как прошли вчерашние обыски?
- Меня не было дома. У соседей сидел. А как услышал, что идет обыск, удрал из деревни. Только ночью вернулся домой. К отцу здорово приставали, допытывались обо мне.
- Ничего не нашли?
- Ну, нет. Ни у меня, ни у остальных. Мои хлопцы не вороны.
- И у нас никто не провалился. Начальник родниковского гарнизона мне целый допрос учинил. Послушал бы, как ловко я выкручивался.
- Могу представить. Нет, Борис, хватит нам тут сидеть… Обстановка усложняется… Обыски, аресты, расстрелы… Досидимся до того, что переловят нас, как цыплят.
- Ты, Сергей, не горячись. Во-первых, мы не сидим, мы действуем… А во-вторых, мы должны работать так, чтобы нас не только не повели на расстрел, но чтобы и арестовать не могли. У нас еще мало опыта. Вчера мы отделались легко, но самый факт обыска все равно для нас угроза. Это поучительный урок. Хватит… Бдительности, больше бдительности! Связь, разведку надо укреплять! Мы должны всегда наперед знать каждое движение, каждое намерение и замысел врага. Знать и быть наготове. Вот тогда и не окажемся цыплятами и не попадем коршуну в лапы.
Борис говорил горячо, взволнованно, он даже поднялся с места, стал ходить по комнате. Речь его была так убедительна, что Сергей на время умолк. Но вскоре он снова возобновил атаку:
- Все это верно. Но я одного не понимаю: почему ты против того, чтобы мы теперь же, не откладывая, ушли из деревни?
Этого вопроса Борис ожидал. Конечно, Сергей задал его, не зная кое о чем. Если бы сказать сейчас, что он, Борис, не случайно остался в оккупированном районе, что он не может покинуть деревню без разрешения райкома партии и лично Камлюка, Сергей, наверно, подскочил бы от удивления. Но Борис молчал, он никому не имел права открыть эту партийную тайну. А Сергей донимает его своими вопросами. Со временем он, конечно, обо всем узнает, но что ему ответить сейчас?
- Я понимаю, Сергей, что нашей группе необходим простор, о котором ты говоришь. Это вызывается и тем, что мы выросли, что пришла нам пора браться за дела большего масштаба, и тем, что увеличилась опасность… Я ведь не против того, чтобы уйти. Но как и когда это сделать? Да и согласовать надо.
- С кем?
- Связаться с подпольным райкомом, с партизанами. Они нам подскажут. Может быть, только часть наших людей пойдет, а остальным будет приказано продолжать работу здесь.
- А если эти поиски связи затянутся неведомо до каких пор? Если старания наши будут напрасны?
- Тогда будем решать сами. Но это должно выясниться в ближайшее время… Вчера я послал Тихона в Бугры. Там были партизаны. Что-нибудь новенькое да принесет.
- Что ж, подождем. Только ведь… Мы и сами могли бы… Оружие у нас есть. Человек пятнадцать наберется - вот тебе, пожалуйста, и отряд. Может быть, не хуже того, который пошел искать твой Тихон… - Сергей помолчал, потом с укором закончил: - Доищетесь! Так был бы свой отряд, самостоятельный: мы людей организовали, мы бы их и в бой повели…
- Не болтай глупостей! Нам в партизанской борьбе атаманская вольница не нужна! - сурово остановил его Борис. Он постоял минутку молча, глядя на улицу, потом вдруг отшатнулся от окна, потащив за собой и Сергея. - Староста идет по улице, на окна поглядывает.
Они постояли посреди комнаты, проводили Бошкина суровым взглядом.
- Надо рассчитаться с ним, со многими ведь уже покончено… - сказал Сергей. - И с нашим, с низовским, пора свести счеты.
- Когда будем уходить из деревни… - Борис присел к столу и заговорил о другом: - Надо быстрее разряжать снаряды. Много сделали шашек?
- Капитон - две, и я - одну.
- Мало. Поторопитесь. Гитлеровцы заканчивают ремонт мельницы.