- Ультиматум? - не взглянув на бумагу, генерал встал.- Фюрер и командование германской армии предписали мне не принимать никаких ультиматумов. Мы будем защищать Будапешт до последнего солдата. Ульрих, проводите господ русских офицеров.
Вильденбрух надменно поклонился советским парламентерам и, когда они вышли, снова сел, поднял телефонную трубку:
- Ширмайстер? Я отправил их обратно. Обеспечьте выполнение моего приказа. Что? Какие еще объяснения! Ну хорошо, скажите, что это переодетые немецкие солдаты... Бывшие немецкие солдаты, добровольно сдавшиеся врагу и предавшие фюрера. Они должны быть наказаны... Разумеется, мы могли бы оставить этих... господ здесь, допросить и потом... Но так, как решил я, будет лучше. Мы должны показать свою твердость и готовность сражаться, и поэтому их надлежит расстрелять на глазах у русских войск. Выполняйте!
Полчаса спустя постучали в кабинет командира первого венгерского корпуса генерал-полковника Хинди. Это звание "повелитель и вождь нации" Ференц Салаши пожаловав ему к рождеству.
Вошел генерал-лейтенант Бильницер, командующий штурмовой артиллерией.
- Что случилось, генерал? - позевывая, спросил Хинди.- Садитесь.
- Вам известно об ультиматуме русских?
- Разумеется...
- Я считаю, что каждый, кому действительно дорога Венгрия, дорог наш Будапешт, должен принять этот ультиматум.
- Извините, генерал, но вы сошли с ума! - Хинди медленно поднялся и горестно покачал головой.- Вы же присягали!..
- Я присягал Миклошу Хорти, а не этому...- не договорив, Бильницер достал из кожаной папки лист бумаги, исписанный четким прямым почерком.- Вот мой официальный рапорт. Надо спасти Будапешт! Русские пушки и бомбы погубят его!.. Они вынужденно погубят нашу национальную гордость!..
- Не надо громких слов, генерал. Успокойтесь! Мы связаны договором.
- С кем? С мертвецами! С мертвецами, которые хотят уволочь нас с собой в могилу?!. Когда я получу ответ?
- Никогда!
Хинди взял рапорт Бильпицера, аккуратно разорвал его на четыре части, бросил в пепельницу, поднес спичку.
- Советую в будущем воздерживаться от выражения подобных мыслей на бумаге. Такие вещи интересуют гестапо. И если оно не церемонилось с самим регентом, то... Вы понимаете? И потом, потерять Будапешт - это еще не значит потерять Венгрию!..
Весь батальон ждал возвращения парламентеров. Никандров, час назад приехавший с батальонной кухней и теперь стоявший в траншее рядом с Авдошиным, молча разглаживал свои огненные усы и поминутно поглядывал на развороченное снарядами, грязно-белое поле перед окопами. Потом сказал:
- Не согласятся, сволочи!
- Не стоило б и посылать,- кивнул Авдошин.- С такими один разговор - кулаком в зубы!
- Точно! - отозвался Приходько.- Бить их надо безо всякой дипломатии!
- Город-то, говорят, больно красивый,- обернулся к нему Никандров.- Ведь жалко. Наши "катюши" да "илюши" изуродуют его, как бог черепаху. И ребятишек с бабами там, видать, битком набито...
- Факт, набито.- Авдошин достал из кармана газету, оторвал клочок на самокрутку, вынул кисет, ярко-голубой, с большими розовыми цветами.
Старшина потянулся посмотреть,
- Варвара, что ль, прислала?
- Да нет, жинка моя вышивать не мастер. Подарок. Под октябрьские от полтавки одной в посылке получил... Помнишь, нам тогда на бригаду посылки прислали?
- Ишь ты!
Помкомвзвода насыпал на бумажку махорки, протянул кисет Никандрову,
- Вертаются! - сказал вдруг кто-то из солдат.- Хлопцы! Вертаются!..
- Точно! Идут.
По знакомой дороге, как и полтора часа назад, неторопливо шли, теперь уже к своим окопам, две фигуры с белым флагом.
И вдруг необычно мирную тишину, стоявшую над передним краем, железным грохотом распорола длинная пулеметная очередь с той стороны. Белый флаг, который нес парламентер, шедший справа, начал медленно падать. Офицер выпустил его из рук, прошел еще шага два и, оглянувшись, рухнул в снег. Второй бросился к нему. Тишину резанула еще одна пулеметная очередь. За ней другая, третья, четвертая...
- А, гвардия? Как же?! - растерянно поглядел вокруг Авдошин.
- Как же, как же! - передразнил его Приходько и, бросившись к пулеметной ячейке, оттолкнул пулеметчика.- Чего рот разинул?
- Отставить! - крикнул Бельский.
- Людей же... Товарищ гвардии капитан! Наших же!.,
Талащенко чувствовал, что десятки взглядов обращены на него в эту минуту.
- Бельский! Трех человек, чтобы вынесли! - повернулся он к командиру роты.- Пулеметчикам - прикрывать огнем!...
Три солдата в маскхалатах выскочили за бруствер и, низко пригибаясь, побежали через поле к лежавшим на дороге офицерам.
Через четверть часа парламентеров принесли в окопы батальона. Капитан был убит. Пулеметная очередь прошила его сзади ниже лопаток. Вглядевшись в лицо убитого, Талащенко вспомнил, что где-то видел этого человека. Кажется, у командующего армией. Им вместе вручали тогда ордена. Как же его фамилия? Антипенко? Опанасенко? Остапенко. Точно, Остапенко! Кажется, инструктор политотдела армии...
Старший лейтенант, переводчик, черноглазый, невысокий, зажимая рукой рану в плече, тихо ругался.
- Ах, сволочи! Ну, хорошо, ну, отказались, черт с вами! Но ведь белый же флаг! Ах, сволочи!..
Флаг лежал тут же, рядом с убитым, залитый его кровью, простреленный в нескольких местах немецкими пулями.
В течение ночи на тридцатое декабря, как раз в то время, когда в районе Комарно выгружались части 4-го танкового корпуса СС, переброшенного по личному приказу Гитлера из Польши, бригада полковника Мазникова сдавала оборону стрелковой дивизии, только что прибывшей с того берега Дуная. Части гурьяновского корпуса после двадцати пяти дней боев уходили в резерв фронта.
Рота Бельского снималась последней, почти перед самым рассветом. Соблюдая маскировку, отделения шли грузиться в машины, стоявшие километрах в четырех от передовой у разбитого железнодорожного виадука.
- Вот тебе, гвардия, и взяли Будапешт! - собирая свои пожитки, сказал Авдошин. - Уж как не повезет, так не повезет! Думал, "Будапештских" получим, да, видно, не всю стратегию учел. - Он повернулся к пехотинцам, по-хозяйски располагавшимся в окопах. - На готовенькое, значит? Ну ладно, пользуйтесь на здоровье! Да поскорей с Будапештом закругляйтесь! Ложись, сержант, отдыхай! Я вот тут соломки малость припас. Н-да, городок вам приличный достался! Столица! А нам, наверно, опять какие-нибудь господские дворы придется брать. Всего наилучшего!..
Через час весь батальон уже сидел в машинах. Колонна стояла на правой стороне дороги. Люди разговаривали, курили в рукав, поеживались от предрассветного холода.
- Командиры машин, к комбату!
Авдошин, сидевший на подножке грузовика, смял в пальцах самокрутку и побежал в голову колонны. Здесь, возле крытой штабной машины, уже толпились офицеры и кое-кто из сержантов.
Перехваченный ремнями Талащенко держал в руках карту.
- Запишите маршрут.
Собравшиеся столпились возле включенных шофером подфарников.
- Маяки по дороге расставлены, - сказал командир батальона. - Но маршрут на всякий случай запишите: Эрд - Эрчи - Адонь - Надь-Перката... Место сосредоточения - западная окраина Надь-Перката, господский двор Бель.
- Ясно!
- Добре. По машинам!
... Когда батальон подходил к Эрчи, на восточном берегу Дуная начал бледнеть горизонт и в той стороне, откуда отошла колонна, послышался тяжелый артиллерийский грохот. Сотня солдат повернулись на звук канонады, и все увидели на окраинах Будапешта отсветы орудийных выстрелов. Хвостатыми огненными сигарами взлетали в серое светлеющее небо снаряды "катюш".
Ласточкин, сидевший у левого борта замыкавшей колонну машины, приподнялся, держась за плечи товарищей, посмотрел на север, туда, где начинался бой:
- Наши тронулись! Не захотели фрицы по-хорошему, теперь получат!..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ТАНКИ С ФРОНТА
1
- Ну-с, показывайте, в чем дело! - Стрижанский, в халате поверх гимнастерки, умывшийся и аккуратно причесанный, осмотрел раненую руку Виктора, пожевал губами, потом обернулся к командиру бригады.- Пустяк! Сущий пустяк! Кость не задета, осколка нет.
- Извините, подняли вас среди ночи...
Стрижанский усмехнулся:
- А у нас не нормированный рабочий день. Так что не смущайтесь... Нина Сергеевна!
В перевязочную вошла Никитина. Увидев Виктора, она, показалось ему, удивленно взмахнула ресницами, но с ним и с его отцом поздоровалась холодно, как с незнакомыми людьми.
- Помогите мне, пожалуйста,- сказал ей командир медсанбата.
Промыв и перевязав Виктору рану и введя на всякий случай противостолбнячную сыворотку, Стрижанский добродушно похлопал его по плечу:
- Через недельку, молодой человек, будете как огурчик! Заранее разрешаю на Новый год танцевать с нашими девушками. Нина Сергеевна, проводите, пожалуйста, капитана наверх, в четвертую палату. Режим и питание - общие, перевязку - раз в сутки. И, конечно, - внимательный уход. Иногда это действует значительно лучше проверенных медицинских средств.
Части гурьяновского корпуса постепенно выходили из боев, и раненых в медсанбате почти не было: они оставались или при своих санчастях или после первичной обработки уезжали в тыловые госпиталя. Поэтому в палате, где лежал Виктор, находились кроме него только два человека - сержант-сапер, у которого оторвало два пальца на левой руке, и капитан-пехотинец по фамилии Никольский, легко раненный в ногу и ходивший с костылем.
Сержант-сапер, человек степенный и солидный, вернувшись утром вместе с Мазниковым из перевязочной, не изменил своему правилу и лег досыпать. А капитан долго шуршал какими-то бумажками (было похоже, что он считает деньги), потом накинул на плечи халат, взял костыль и не торопясь заковылял вниз.
Виктор тоже лег, проснулся часа два спустя и не сразу смог понять, что сейчас: утро, день или вечер? За окном серело скучное зимнее небо. Оно было таким с рассвета до сумерек.
Сержант все еще спал. Капитан лежа читал газету и, услышав, что Виктор зашевелился, поднял голову:
- А к вам тут Ниночка приходила. Знаете такую?
- Зачем приходила?
- К сожалению, не доложила. Но мне кажется, вы пришлись ей по вкусу. Не теряйтесь, капитан!..
- Учту ваш мудрый совет.
Спускаясь обедать, он увидел внизу в длинном коридоре Никитину. Ниночка была без халата, в гимнастерке с узенькими погонами старшего лейтенанта медицинской службы.
- Вы приходили ко мне? - спросил Виктор, догнав ее.
- Да. Вам звонил полковник Гоциридзе. Просил к телефону. Я поднялась, но вы спали.
- Надо было разбудить.
- Пожалела. Вы спали очень сладко.
В голосе Никитиной послышался озадачивший Виктора вызов.
- Надо было разбудить, - повторил он, поддерживая ее здоровой рукой за локоть. - И если будут звонить еще раз...
- Если будут звонить еще раз, я обязательно вас разбужу, - освобождая руку, договорила Никитина. - Столовая вот здесь, - кивнула она на неплотно прикрытую дверь справа, - Приятного аппетита!
Через два дня, когда медсанбат переехал из Эрчи в Надь-Перкату, в палату, где лежал Виктор, поднялся после завтрака Стрижанский.
- Приехал ваш отец... Внизу, в приемной.
Разыскивая приемную, Виктор чуть не заблудился в длинных коридорах и многочисленных комнатах бывшего графского дома, украшенных картинами и заставленных старинной тяжелой мебелью. Сверкающий, как стекло, поскрипывал под его ногами натертый до блеска паркет.
Отец сидел на зачехленном белом диване со старым номером "Красноармейца" в руках. Услышав мягкие шаги, полковник обернулся, бросил журнал на круглый, покрытый простыней стол, поднялся навстречу:
- Здравствуй, Витёк!
- Привет!
- Ты садись, садись!..
Командир бригады усадил сына рядом на диван, чуть отодвинулся, чтобы лучше разглядеть его.
- Как рука?
- Да почти в порядке.- Виктор поднял раненую руку на уровень плеча, согнул в локте: - Видишь?
- А что говорит врач?
- Денька три-четыре - и в полк... Мы долго тут простоим, не знаешь?
- Точно не могу сказать. Резерв фронта.
- А что предполагается?
- Я думаю, прикрытие Будапешта с запада. На случай попыток противника деблокировать "котел".
Угостив сына папиросой, Мазников закурил, медленным взглядом проводил сизое облачко дыма.
- Витёк,- помолчав, наконец сказал он совсем другим голосом.- Мне нужен адъютант.- Командир бригады посмотрел сыну прямо в глаза.- Его ранило незадолго до твоего приезда, и я до сих пор никого не подобрал. Ты уже повоевал. Три раза ранен. Никто не посмеет упрекнуть. Войне скоро конец. А ты... ты у меня один! Если хочешь..,
- Я знаю, что у тебя нет адъютанта.
- Ну и что же ты думаешь?
Они встретились взглядами, и Виктор увидел в глазах отца и вопрос и просьбу. "А что подумают Казачков, Снегирь, Овчаров, Свиридов?"
- Пусть лучше будет так, как есть,- сказал он.
- Почему?
- Потому что меня хочет взять адъютантом отец. Ты прости. Но пойми. Это не совсем удобно. И не по мне. Понимаешь, такая работа... Это не по мне!
- Значит, ты отказываешься?
- Да.
- Жаль, жаль... Но, наверно, ты прав.
Больше об этом они не говорили. И каждому стало легче, будто неожиданно и просто разрешилось мучившее их обоих давнишнее и большое сомнение.
Когда Виктор, договорившись с отцом встретиться здесь же, в медсанбате, на новогоднем вечере для офицеров, вернулся в палату, там бушевал сержант-сапер:
- Вызывают, и, пожалуйста - готовьтесь отправляться в тыл!
- Правильно! - равнодушно откликнулся лежавший на койке Никольский.- Для тебя войне конец.
- Конец?! Для меня конец будет, когда Берлин возьмем и фюрера вздернем! Конец!.. Подумаешь, важность! Два пальца на левой руке оторваны! Правая цела? Цела! Ну и в чем дело? Стрелять могу? Могу! Минировать могу? Могу! А они - в тыл! Н-нет, я до самого Толбухина дойду! - Он повернулся к присевшему на койку Мазникову. - Скажите вот вы, товарищ капитан, правильно они поступают? Из-за этих вот несчастных двух пальцев,- сапер потряс забинтованной кистью левой руки,- из-за этих несчастных пальцев меня хотят в тыл направить! Врачи называются! Руку мою разглядели, а душу-то не разглядели... Помощники смерти! А куда я сейчас поеду? К кому? Меня жинка, если жива, в немецком концлагере ждет. И сынок там, пять лот ему!.. Люди написали, сообщили, что угнали их. Эго вот доктора знают? Не выпишут в батальон, сам удеру!.. Я вот сейчас обдумаю и прямо Сталину рапорт напишу!
Отшвырнув войлочные туфли, он лег, не снимая халата, и больше не сказал ни слова.
За дверью послышались шаги и сердитый голос Аллочки:
- Товарищи! Товарищи! Вернитесь! Кто вас пропустил?
- Милый одуванчик! Лапочка-эскулапочка! Успокойтесь и не волнуйтесь, мы быстро исчезнем...
Ну, конечно, это был Казачков!
Виктор поднялся, распахнул дверь палаты. Казачков шел по коридору, отстраняя рукой забегавшую наперед Аллочку. Улыбаясь во все лицо и прижимая к груди какой-то сверток, за ним едва поспевал Снегирь.
- Вот он! - сказал Казачков, заметив вышедшего в коридор Мазникова.- Здоров, комбриг!
- Привет!
- Я сейчас позову дежурного врача! - затопала сапожками Аллочка.- Безобразие!..
- Дорогая моя! - наклонился к ней Казачков.- Нельзя же быть такой строгой! А за нами - магарыч,- Он остановил Снегиря, разворошил его сверток, достал оттуда плитку шоколада.-С наступающим Новым годом, дорогая Аллочка! Кушайте на здоровье и вспоминайте гвардейцев-танкистов.
Виктор поздоровался с ним и со Снегирем, повернулся к сверкающей глазами Аллочке.
- Вы уж нас не выдавайте.
- А! - махнула та рукой и, казалось, только сейчас заметила, что в другой у нее шоколад. - С вами разговаривать!.. Смотрите, только не долго! Через полчаса обход. Выговор из-за вас получу.
- Как дела, комбриг? - спросил Казачков, когда Аллочка, стуча каблучками, скрылась в глубине коридора. - Порядок?
- Порядок!
- Когда обратно?
- Денька через три-четыре.
- Давай поскорей, ребята скучают.
- Кожегулов-то как? И Петя Гальченко?
- Кожегулов умер, - мрачно сказал Снегирь, кладя сверток на подоконник. - В полковой санчасти. А с Петей тоже плохо - глаз совсем вытек. За Дунай Петю отправили, я тут в медсанбате справочки навел. Шапошников тогда сгорел, вместе с экипажем. У Алтыбаева машину разнесло, механика и радиста - насмерть!..
- Н-да, веселенькая была ночка!
- Веселей некуда!
Казачков потянулся к подоконнику, взял сверток.
- Тут вот тебе, комбриг, ребята прислали. К Новому году.
В свертке была еще одна плитка шоколада, три пачки "Казбека", изящная черная с позолотой авторучка и флакон одеколона.
- А это персонально от меня! - Казачков отвернул полу шинели и торжественно вытянул из кармана бутылку. - Коньяк! Трофейный! Специалисты говорят - французский. Жаль только, что бутылочка маловата - всего триста пятьдесят.
Виктор растерялся.
- А куда ж я ее дену? В столовую ж не понесешь: Знаете что? Давайте-ка мы его сейчас и раздавим, а?
- Прямо здесь? - испуганно спросил Снегирь.
- А чего? - усмехнулся Казачков. - В старину ратники пили из круговой, а мы - из горлышка. Новый год, Снегирек! Сам бог и Гоциридзе велели! Закусочка подходящая - шоколад!.. - Он встряхнул бутылку, посмотрел ее на свет. - Ну как, комбриг, ты еще в Ниночку не того?
- А тебе какое дело?
- Болею за товарища.
- Продолжай болеть и дальше. Пока "не того".
- Ну, ладно. - Казачков ловко выбил пробку и, подав бутылку Виктору, разорвал обертку шоколада. - Начинай ты... Перед употреблением взбалтывать.
- Что ж, с наступающим сорок пятым! - Мазников отпил из горлышка треть бутылки, крякнул, бросил в рот кусочек
шоколада.
- Теперь ты,- кивнул Казачков Снегирю.
Тот взял бутылку, покраснел, оглянулся, нет ли кого в коридоре.
- С Новым годом, товарищ гвардии капитан! За ваше скорейшее выздоровление!
Казачков выпил последним и успел вовремя: в конце коридора послышался стук Аллочкиных каблучков. Увидев на подоконнике пустую бутылку, она изумленно остановилась, и ее веселые глаза стали совсем круглыми.
- О-о-о! Вы пили?
- Миленький одуванчик! Только одну на троих.
- Уходите! Стрижанский!
Казачков и Снегирь встрепенулись.
- Тревога! Исчезаем! Бывай, комбриг! Вечером, может, увидимся!
- Бутылку-то свою заберите! - засмеялась Аллочка.- Вон на окошке... Растерялись, гвардии танкисты!