Подпоясывая на ходу шинель, Кулешов вышел. Сухов остановился около окна, постоял минуту, прислушиваясь. Расплывчатые тени метались по грязным, давно не мытым стеклам, деревья, снег, небо за окном были фиолетово-синие. Шумел ветер, где-то далеко послышались выстрелы.
Пришел Марченко, фельдшер санроты, и с ним старшина. Сухов коротко объяснил им, в чем дело, приказал немедленно начать погрузку имущества.
- Из сестер возьмите Славинскую.
- Ясно! - Марченко потер замерзшие руки.- Двенадцать ниже нуля.
Катя пришла в комнату, где Сухов отбирал медикаменты и инструменты для Марченко, сразу же, как только старшина объявил Славинской, что та назначена на ПМП в первый батальон.
- Сергей Сергеич,- остановилась Катя на пороге.- Пошлите меня.
- Так, как приказал я, будет лучше. Там очень опасно.
- Спасибо! Я не просила вас о такой заботе!
Сухов поднял голову, и то, что он встретил в ее взгляде, было ненавистью. Ему стало жаль и ее и себя.
- Я понимаю,- командир санроты невесело улыбнулся.- Я, Катерина Васильевна, понимаю все... Я понял все давно, еще на той стороне...
- Что вы поняли? О чем вы говорите?
- Вы знаете, о чем я говорю. Но не лишайте меня моего маленького счастья видеть вас. Только видеть.
Что ей оставалось делать? В словах этого человека, усталого и, казалось, очень несчастного, было столько тоски и боли, что она не смогла ни оборвать его, ни засмеяться, ни просто повернуться и уйти.
Сухов отошел к окну, сразу как-то ссутулившись, поблекнув. Он смотрел сквозь грязное стекло на пустынный голый сад, засыпанный синим снегом, и боялся оглянуться. Брезгливая жалость к нему со стороны Кати - вот что виделось командиру санроты впереди. Он был почти уверен, что Катя расскажет обо всем подругам, станет избегать его, при встречах выдерживать строго официальный служебный тон, а за глаза - смеяться над ним...
- Можно ехать?
Это спросил неслышно вошедший Марченко. Сухов ответил, по-прежнему глядя в окно;
- Поезжайте.
Скрипнула дверь. Марченко ушел. А она?
- Сергей Сергеич, что нужно сейчас делать?
Спокойный злой голос Кати обжег его. "Гордая..." Он обернулся, чувствуя, как кровь приливает к лицу,
- Готовьте перевязочную,
7
Одновременно с началом немецкой артподготовки над северо-западной окраиной Бичке появились девять "юнкерсов". С тяжелым прерывистым гулом они шли на небольшой высоте, разбившись по звеньям. Зенитчики, стоявшие в выемке железнодорожного полотна, открыли густой заградительный огонь. В небе, затянутом дымкой, насквозь пронизанной золотым светом встающего солнца, один за другим стали расцветать черные вспышки разрывов. Самолеты поравнялись с передним краем бригады, и в воздухе засвистело. Над окопами повисло неподвижное слоистое облако дыма, за которым наблюдатели еле разглядели двинувшиеся по снежной целине немецкие танки.
Наблюдая за вражеской атакой, командир бригады все время думал о сыне. Сердце его дрогнуло и заныло старческой, давящей грудь болью, когда в молочной белесой дымке на горизонте он заметил медленно ползущие на восток "тигры". Танки сразу же открыли огонь. Они прошли пятьсот, семьсот, тысячу, тысячу триста метров, почти вплотную приблизившись к месту засад танкистов, а полк Гоциридзе молчал, словно не замечая их.
Стоявший рядом с командиром бригады Кравчук увидел, как тот, не отрываясь от стереотрубы, чуть-чуть закусил нижнюю губу. И в это мгновение сюда, на НП, донеслись первые выстрелы "тридцатьчетверок"...
Около десяти Гоциридзе доложил, что атака противника на участке его полка отбита. Враг оставил на поле боя пять машин, полк, поддержанный артиллеристами и пехотой, не потерял ни одной.
С тех пор прошло почти полтора часа. Натиск противника, бросавшего в бой эшелон за эшелоном, не ослабевал, и по всему Бичке продолжали рваться снаряды. Еще дважды отбомбились над передним краем "юнкерсы" и ушли, потеряв один самолет.
В половине двенадцатого Гоциридзе доложил, что его атакует новая группа танков и самоходок.
- Вижу,- ответил командир бригады.
- Разрешите контратаковать?
- Нет! Встречайте огнем из засад, маневрируйте гусеницами. Все!
- Товарищ гвардии полковник, первый батальон,- мальчишеским голоском доложил со своего места телефонист.
Мазников не глядя сунул микрофон радисту, взял трубку.
- Атакуют двадцать танков и пехота! - сквозь треск и свист прокричал на другом конце провода Талащенко.- Поддержите огнем!..
- Сейчас! - Мазников передал трубку начальнику артиллерии бригады.- По твоей части. Надо помочь.
Он снова прильнул к стереотрубе и замерзшими пальцами покрутил холодную головку маховичка. Нужно было посмотреть, что делается в районе "девятки".
- Седьмой! - басил позади начальник артиллерии.-Седьмой! Одной батареей, беглым, по квадрату тридцать шесть - семнадцать!..
Где-то очень близко разорвался снаряд. Вверх взметнулось облако черного дыма. Здание костела словно пошатнулось. Запахло порохом, гарью и кирпичной пылью.
- Угодил ведь, а! - нервно ухмыльнулся Кравчук, протирая глаза.- Метил-метил и все-таки угодил!..
Начальник артиллерии отдал трубку телефонисту.
- Теперь можно жить спокойно,- сказал он.- Два снаряда в одно место никогда не попадают... Закон!
Прислушиваясь к их голосам, командир бригады наблюдал за районом "девятки". Как и тогда, при первой атаке противника, оттуда доносилась частая, приглушенная расстоянием стрельба танков и самоходок. На снежном поле, ярко освещенном солнцем, вспухали бурые вспышки разрывов. Один "тигр" кружился на месте. Видимо, у него была разбита гусеница. Два - горели, и от них тянулся по ветру жирный черный дым.
"Полк потерь не имеет,- повторил Мазников слова командира "девятки".- Не имеет... Но ведь это было почти два часа назад! Лучше бы Виктор служил в другой части, на другом фронте. Было бы легче и мне и ему!"
Крохотный осколочек мины, разорвавшейся прямо перед амбразурой НП, поцарапал Талащенко кожу на лбу, и теперь батальонный фельдшер, сняв первую, не очень умело и торопливо наложенную Сашей Зелениным повязку, перевязывал командира батальона заново.
- Касательное... Можете считать, что вам, товарищ гвардии майор, здорово повезло,- сказал фельдшер, стягивая в узелок концы бинта.- Минимум сантиметр от смерти.- Он улыбнулся и начал застегивать свою объемистую сумку.- Не иначе, вас кто-нибудь крепко любит... Верная примета!
- Может, для кого-нибудь и верная, не знаю,-хмуро ответил Талащенко.
"Верная примета!" - с горечью повторил он про себя.
- Разрешите идти, товарищ гвардии майор? - вытянулся фельдшер.
- Иди, иди.
Фельдшер юркнул в узенькую низкую лазейку, и тотчас опять завибрировал его бойкий, развязный тенорок.
- А-а! С благополучным возвращеньицем! Очень рад за вас!
"С кем это он?" - прислушался командир батальона, осторожно надевая каску.
Зацепив головой за тонкие бревнышки перекрытия, кто-то неловко ввалился в тесный блиндаж НП и встал в проходе, не говоря ни слова. Желтые лучи заходящего солнца косо били в амбразуру, и, когда человек, пошатнувшись, попал в золотисто-дымный столб света, Талащенко узнал и не узнал его.
Это был Никольский. Но от его щеголеватости не осталось и следа. Лицо начальника штаба отекло и заросло, он тяжело мигал опухшими красными веками и наконец сделал правой рукой какой-то странный жест"
- Р-разреш-ш-шите долож-жить?
"В дым!" - понял Талащенко.
- Не разрешаю,- покосившись на дремавшего телефониста, негромко, но твердо сказал он.
Никольский вяло поморщился, пожал плечами.
- П-почему... разреш-шите узнать?
- Поговорим, когда проспитесь.
- А! Понимаю... Я выпил... Да. Ну и что? Ну и выпил! Может, последний раз...
- Пистолет! - сухо потребовал Талащенко.
- Пистолет? Э-э! Не выйдет! Я на пер-редовую пришел! Я должен бить немцев! - Никольский, шатаясь, подошел к нему вплотную. Его налитые кровью мутные глаза глядели холодно и жестоко.- Н-не выйдет, понимаешь? - Он поднял растопыренные пальцы к самому лицу комбата и захохотал.- Пистолет! Х-ха! А дулю в-видел?
Побледнев, Талащенко молча поймал его руку, стиснул ее, вывернул за спину и вытащил из расстегнутой кобуры Никольского новенький "ТТ". Сгорбившись, начальник штаба только охнул.
- А теперь спать! - сказал Талащенко.
- М-может, ты меня... п-побаюкаешь?
- Я тебе сейчас морду набью!
Никольский ухмыльнулся.
- А ты... это... ничего парень! Свойский!
- Спать, говорю! Иначе трибунал и штрафная рота!
- А ш-шуму не надо! Не надо шуму! Есть спать! Буду спать, буду!.. Я, знаешь, выиграл!.. Эти... пенги ихние... Тыщи три. Ну и выпил. Вина достали, закусочки... Спиритус винис! "С-сердце к-красавицы..." - попробовал было запеть Никольский, но на втором слово затих, осоловело осмотрелся, покачнувшись, шагнул в темный угол, сел там на пол и откинулся к земляной стене.
- Спать! И никуда но выходить! - сказал командир батальона, толкнув ногой дверь блиндажа.
- Ладно, ладно! Только эт-то... не надо шуму!
Саша, болтавший о чем-то со связными в окопчике рядом с НП, увидев Талащенко, вскочил, как подброшенный пружиной.
- Пошли, Зеленин,- кивнул ему командир батальона.
Глубокий, с обвалившимися краями ход сообщения привел их на позиции первой роты, оборонявшей центр батальонного участка. Солдат почти не было видно, и до ответвления траншеи к окопам взводов комбату и его ординарцу навстречу попались только двое. Пригибаясь, они несли на носилках убитого или раненого, бережно укрытого шинелью, разорванной и залитой кровью. Буро-зеленый солдатский погон отстегнулся от пуговицы и, свисая, болтался в такт их тяжелым шагам. Талащенко и Зеленин молча посторонились, пропустили их.
На самом переднем крае, в стрелковых окопах, было тоже очень мало людей. Это удивило и испугало Талащенко. "Неужели так потрепаны все роты?"
- Где народ? - спросил он у появившегося в траншее Махоркина.
- Кроме боевого охранения все отдыхают, товарищ гвардии майор!
- Бельский... жив?
- Жив.
- Где он?
- Во втором взводе видел. Проводить?
- Идемте.
- Только тут по-пластунски придется, товарищ гвардии майор. Траншея завалена. "Тигр" малость поутюжил. Двоих засыпало, но быстро откопали.
Все трое перебрались через завал и опять оказались в ходе сообщения. Здесь солдат было уже побольше. Кое-кто курил, молча глядя перед собой усталыми глазами. Сержант в полушубке, сидя на корточках, перевязывал себе левую руку. Чуть подальше трое автоматчиков делили сухари.
Бельский, говоривший о чем-то с командиром второго взвода, заметив Талащенко, поднялся ему навстречу, припадая на левую ногу.
- Товарищ гвардии майор, рота приводит себя в порядок!..
- Добре, добре... Чего хромаешь-то?
- Да так, пустяки! Когда в контратаку пошли, меня обратно в окоп взрывной волной отшвырнуло... Упал неудачно.
- Потери большие?
- Подсчитываем, товарищ гвардии майор.
- А у противника?
- Посмотрите сами.- Прихрамывая, командир роты пошел по траншее вперед.- Вот отсюда хорошо видно. Только особенно не высовывайтесь...
Командир батальона остановился возле узенькой сквозной выемки в бруствере, прорубленной специально для наблюдения, посмотрел в сторону притихшего, невидимого противника.
У самого горизонта, в красно-багровых неподвижных тучах, сверкало заходящее солнце, и отблески зари окрасили снежное поле перед окопами в ало-кровавые с фиолетово-синим отливом тона. Продолговатыми пятнами чернели на снегу трупы убитых немецких солдат. Метрах в ста от окопов стоял "тигр". Из-за его башни тянулся густой столб черного дыма. Неподалеку горел второй немецкий танк. Поле было вдоль и поперек исполосовано широкими рубчатыми следами гусениц.
Талащенко обернулся к Бельскому:
- Сегодня же представляйте людей к наградам!
- Есть!
- Сколько танков уничтожила рота?
- Всего семь, товарищ гвардии майор! И вон еще два бронетранспортерчика, видите? Петеэровцы подбили.
Пригнувшись, в окоп из неглубокой боковой траншеи спрыгнул замполит батальона. Потопал ногами, стряхивая с сапог снег.
- Ты где пропадаешь? - спросил Талащенко.
- С утра был здесь. Сейчас - из тылов.
- Как там?
- Нормально! Никандров обед привез. Две машины боеприпасов.- Краснов помолчал.- Ласточкина со строевой запиской видел. Двадцать девять убито, шестьдесят четыре ранено. Не считая тех, кто не пошел в санчасть.
Гурьянов прислушался к знакомому голосу диктора, читавшего сводку Советского Информбюро, поднялся, повернул рукоятку радиоприемника.
Голос стал громче.
"...Ожесточенное сражение произошло также к западу от города Бичке. Бои неоднократно переходили в рукопашные схватки. Советские части выдержали натиск превосходящих сил противника и отбили его атаки. По неполным данным, в этом районе уничтожено более тысячи немецких солдат и офицеров, подбито и сожжено сорок вражеских танков и самоходных орудий, пять бронемашин и одиннадцать бронетранспортеров..."
Полковник Заславский, стоявший около стола над развернутой картой, тоже прислушался.
- Кажется, и нас не забыли.
- Да,- сухо ответил командир корпуса.-И пока это только цветочки!..
Генерал был не в духе. Он молча дослушал сводку, выключил приемник, вернулся к столу.
- Так. Дальше!
- В соответствии с вашим решением противотанковый резерв сегодня ночью будет переброшен в район высоты 161,0 с таким расчетом, чтобы он мог в любой момент выйти на все танкоопасные направления - и у Бичке, и у Мани, и у Жамбека...
- Приказ отдан?
- Час назад.
- Потери на сегодняшний день?
- Вот данные ПНШ-4.
- Свежие?
- На двадцать два ноль-ноль.
Гурьянов взял поданный ему листок, придвинувшись к лампе, просмотрел цифры.
- Землей-матушкой пренебрегать стали! Привыкли наступать. А надо и обороняться уметь. Вырыли окопчики по колено и думают в них танки встречать! А танкисты? Ни одного капонира, все за деревьями да за домами... Пишите боевое распоряжение от моего имени и немедленно передайте всем командирам частей.
Начальник штаба раскрыл полевую книжку, но, видя, что Гурьянов не садится, тоже остался стоять.
- Садитесь и пишите.- Генерал зашагал вдоль стола, перебирая левой рукой потускневшие пуговицы старого кителя.- Отмечаю низкое качество инженерных работ в следующих частях...
Карандаш Заславского забегал по шершавой бумаге полевой книжки. Начальник штаба писал, не поднимая головы, па ходу оформляя мысли командира корпуса в строгую форму приказа.
- Дальше. В ряде артиллерийских и минометных подразделений нет орудийных окопов, земляных ниш для укрытия личного состава и хранения боеприпасов. Все это приводит к излишним потерям и повреждению боевой техники. Приказываю: к шести ноль-ноль седьмого первого сорок пятого полностью дооборудовать стрелковые окопы и огневые позиции артиллерии и минометных подразделений в полном соответствии с требованиями наставления и учитывая характер местности! Инженерное оборудование позиций должно быть рассчитано на длительное огневое воздействие артиллерии противника, на бомбардировку с воздуха и на утю... Есть такое слово - "утюжение"?
Заславский сверкнул стеклами пенсне:
- Может быть, лучше написать так: и на случай прорыва танков противника?
- Ладно! Пишите! Поймут. Материал для указанных работ изыскать на месте! Об исполнении донести к семи ноль-ноль. Все!
Начальник штаба ушел, и генерал снова начал рассматривать карту.
Бичке... Мань... Жамбек... Алые подковки, аккуратно вычерченные кем-то из оперативников, прерывистой цепочкой тянулись чуть западнее этих населенных пунктов, обозначая наш передний край. Почти параллельно им, но еще западнее, синим карандашом были нанесены позиции немецких войск, номера дивизий, бригад, полков, отдельных батальонов. Их правый фланг уперся в Дунай западнее Эстергома, левый - обогнул Секешфехервар, удерживаемый нашими частями. Две синие стрелы - два направления главных ударов врага: одна из них нацелилась на Эстергом, другая - на Бичке. Отсюда к Будапешту тянутся узенькие красные ленточки шоссейных дорог. Лучшего и более близкого пути к цели для танков "Тотенкопфа" и "Викинга" не сыщешь.
Гурьянов распрямился, посмотрел па часы. Было уже начало второго. "Надо поспать. С шести утра на ногах". Он накинул на плечи шинель, прикрутил лампу и вышел.
На улице его сразу обдало снежной свежестью ночи. Под сапогами скрипнуло. Гурьянов сделал несколько шагов и остановился. Дом, где была его квартира, находился рядом с оперативным отделом, но командиру корпуса почему-то не захотелось сразу туда идти. На улице было хорошо и тихо. Падал редкий лохматый снежок, и крыши деревушки с названием Алчут, словно по ступенькам спускавшейся к шоссе, смутно белели в ночной тьме среди голых черных деревьев.
Гурьянов постоял минут пять, с наслаждением вдыхая морозный воздух, послушал тишину, которая, как он чувствовал, не предвещала ничего хорошего, и медленно, тяжелым, усталым шагом пожилого человека побрел к себе.
Седьмого января с утра до поздней ночи командир корпуса опять мотался по частям и всюду видел одну и ту же картину: ожесточеннейший, беспрерывный, порой даже какой-то безрассудный натиск вражеских войск. Эсэсовские дивизии по трупам собственных солдат рвались вперед. Натыкаясь на огонь артиллерии и танковых засад, неся большие потери от круживших над передовой ИЛов, они на время отходили, меняли направления ударов и снова поворачивали на восток, не теряя надежды пробить брешь во встреченном ими противотанковом барьере.
Лишь после одиннадцати, когда Гурьянов вернулся на командный пункт корпуса, бои западнее Бичке, Мани и Жамбека чуть поутихли. Отпустив машину и приказав шоферу, радисту и автоматчикам поесть и немедленно ложиться спать, генерал прошел к себе на квартиру, умылся и, попросив у повара чаю, включил радио.
Диктор уже дочитывал сводку Информбюро.
"... В Венгрии наши войска оставили город Эстергом... "