5
Первой отчалила шлюпка, которой командовал Авдошин. Помкомвзвода сидел на носу рядом с пулеметчиками, перекинув автомат на грудь и щуря глаза от мокрого встречного ветра. Метрах в двадцати левее шла шлюпка командира роты.
За четверть часа до переправы снегопад, как нарочно, прекратился, и западный берег Дуная, казавшийся пустынным и мертвым, светлел впереди узенькой серой полоской, протянувшейся по горизонту между черным небом и черной водой.
- Что, гвардия, задумался? - спросил Авдошин у Ласточкина, который по его приказанию наблюдал за соседями.- Первый раз в такое плаванье вышел?
- Первый, товарищ гвардии сержант,- улыбнулся в темноте Ласточкин.
- Ну, первый - не последний! Ты только, браток, бодрей держись. С войны приедешь - зазнобе своей расскажешь, как со мной по голубому Дунаю на лодке катался.
Под веслами тяжело плескалась вода. Натыкаясь на шлюпки, по ней медленно плыли мелкие льдины.
- Товарищ гвардии сержант! - хриплым шепотом окликнули помкомвзвода с кормы, когда вышли почти на середину реки.- Подменить пора гребцов-то.
- Давай!
Солдаты, сидевшие на веслах, стали сменяться. Шлюпка несколько метров прошла по инерции, затем ее начало быстро сносить влево - вниз по течению.
- Веселей, гвардия, веселей! - негромко прикрикнул Авдошин.- Нефедов, не чухайся!..
Автоматчик Нефедов - низкорослый и мешковатый - хотел занять место своего командира сержанта Приходько, встал у самого борта, уступая ему дорогу. В это время на противоположном, левом, борту кто-то из солдат поднялся и шагнул на середину. Шлюпка резко качнулась вправо, и Нефедов, неожиданно потерявший равновесие, взмахнув руками и коротко охнув, полетел в воду. Раздался шумный всплеск.
- Ах ты кукла! - выругался Авдошин.
Приказав всем сидеть на своих местах, он свесился через борт к воде. На ее блестящей черной поверхности плавала, перескакивая с волны на волну, только ушанка Нефедова. Сам он вынырнул через несколько секунд. Помкомвзвода не видел его лица, но, поняв, что, перепуганный, он начнет орать, вцепился в мокрые жесткие волосы Нефедова, окунул его в поду. Тот вырвался, и его голова снова появилась над волнами:
- Ребя-аа...
- Т-тихо! - зашипел Авдошин.- Погубить всех хочешь? Утоплю, как паршивого кутенка! - Он схватил Нефедова за воротник полушубка, кряхтя, затащил в шлюпку.- М-морская пехота!
Нефедов со стоном перевалился через борт. Помкомвзвода достал из своего вещмешка подшлемник, нахлобучил его на голову автоматчика:
- Прыткий ты парень, гвардия! В декабре купальный сезон открыл!
Кто-то па корме хихикнул. Авдошин грозно поднял голову:
- Это кому там смешно?
-Какой смешно!
-Тогда - молчать!
Отцепив от пояса флягу, с которой он никогда не расставался и в которой всегда были неведомо откуда добываемые им водка или спирт. Авдошин вытащил зубами пробку, протянул флягу Нефёдову:
- Тяпни-ка согревающего...
Тот дрожащими руками взял фляжку и запрокинул голову. В это мгновение на западном, вражеском, берегу хлестко щелкнул одинокий выстрел, и в небо, описывая параболу, взвилась осветительная ракета. Ее мертвенный свет холодной жуткой белизной залил посеревшее мокрое лицо Нефедова с закрытыми глазами, выпятившийся кадык и трясущиеся руки, судорожно сжимающие фляжку.
-Нe получилось тихо, хлопцы! - сплюнул Приходько и длинно, с ожесточением, выругался.
-Без паники! - оглянулся Авдошин, отбирая у Нефедова драгоценную флягу.- Пулеметы к бою!..
Сверкающими зигзагами отражаясь в черной воде, над Дунаем висело уже десятка полтора осветительных ракет. Белые и розовые, прерывистые, как живой бегущий пунктир, трассы пулеметных очередей скрещивались и переплетались на середине реки, где уже находилось большинство шлюпок. Звонко рвались почти на поверхности воды мины. Шлюпки накачало. Осколки, жужжа, впивались в мокрые доски бортов.
Из тылов батальона, подавляя огневые точки противника, беглым огнем ударили орудия бригадного артиллерийского дивизиона. Следом начала обстрел вражеских позиций минометная рота, за ней - корпусная артиллерия, стоявшая чуть ниже места переправы. Багровые вспышки разрывов, перемещаясь вдоль фронта, запрыгали по занятому врагом берегу. В сыром воздухе, обострявшем каждый звук, все это смешались в сплошной, непрерывный грохот...
Капитан Краснов, переправлявшийся вместе с командиром роты, прилег с пистолетом в руке у правого борта, готовый первым выскочить на берег. Лицо его поминутно осыпало ледяными брызгами.
Два сильных разрыва швырнули шлюпку Бельского в сторону. Командир роты, лежавший на носу, у пулемета, обернулся к радистам:
- Рацию берегите!
Сверкающая трасса цокнула в пулеметный щиток возле самого лица Бельского и наискось полоснула по воде. Убитый наводчик сполз на дно шлюпки. Со стоном схватился за простреленное плечо командир расчета. Бельский сунул за пазуху перчатки, сам вцепился в рукоятки пулемета и большими пальцами надавил гашетку. Возле дула вновь затрепетало рыжее пламя, пулемет затрясло, извиваясь и подпрыгивая, поползла в приемник патронная лента. Командир роты водил стволом из стороны в сторону, и светящиеся трассы очередей веером метались по белому в свете ракет снежному берегу.
- Нажимай, ребята! - крикнул Краснов.
Он уже привстал, поднял зажатый в руке ТТ и, едва шлюпка ткнулась носом в смерзшийся, запорошенный свежим снежком песок, прыгнул через борт в воду.
Бельский выскочил вторым. Вслед за ним, подхватив пулемет, выбрались из шлюпки автоматчики. Пригибаясь к земле, они продирались сквозь ряды разорванной при артобстреле колючей проволоки и через семь-десять шагов привычно падали в снег.
Отделение Авдошина высадилось одновременно с командиром роты. Сам Авдошин, тяжело дыша и видя перед собой только озаренный светом ракет берег, обогнал двух солдат, тянувших на катках станковый пулемет, перепрыгнул через узкий, обвалившийся ход сообщения и, не останавливаясь, оглянулся. Позади бежали Приходько и Улыбочка.
- Впере-о-од, гвардия! - не своим голосом заорал помкомвзвода.- Впере-о-од!..
Правее, где высаживался второй взвод, вспыхнуло "ура", слившееся с тяжелым дробным стуком станковых пулеметов. Очень близко разорвалась мина. Увидев неподалеку, па краю воронки, большой камень, Авдошин бросился к нему, залег и чуть приподнял голову, осматриваясь.
Рядом тяжело плюхнулся в снежную кашу капитан Краснов, вслед за ним почти сразу же подполз Бельский. На его смуглом лице чернели брызги крови, каска и полушубок были в снегу, глаза нервно блестели.
- Двое наскочили,- вставляя в рукоятку пистолета новую обойму, прокричал он на ухо замполиту.- А диск в автомате кончился...
- Не ранен?
- Вроде нет. Мокрый насквозь.
Воронка, в которой они укрылись, стала первым командным пунктом Бельского на правом берегу Дуная. Солдат-радист, неотступно следовавший за командиром роты, начал развертывать рацию.
Придерживая рукой каску, в воронку скатился старшина Добродеев:
- Волобуев убит!..
- Что? - быстро обернулся командир роты,- Врешь!
- Мина... На куски...
- Ах, Леня, Леня! - мотнул головой Бельский: слишком трудно было поверить, что Волобуева, с которым он не больше двух часов назад разговаривал на той стороне, уже нет в живых!
Сняв ушанку, Бельский вытер снегом лицо, провел рукой но глазам, стряхивая снежные крошки:
- Сержант Авдошин! Принимайте взвод!
- Есть!
Подготовиться и атаке высоты. Сигнал - красная ракета.
6
Гоциридзе встретил Виктора Мазникова неожиданно грубоватым вопросом:
- Ну как, вояка, "тридцатьчетверку" хорошо знаешь?
- Все время на ней.
- Курсы кончал или что?
- Нормальное танковое.
- Член партии?
- С января сорок третьего.
Командир полка поднялся из-за стола, достал папиросу, постучал мундштуком по крышке коробки:
- Ладно. Завтра с утра принимай роту у лейтенанта Снегиря. Приказом отдадим.
- Есть! Разрешите быть свободным?
- Постой. Не все.
Невысокий, худощавый, легкий, в потертом кителе, на котором посверкивала только Золотая Звездочка, Гоциридзе сделал по комнате несколько шагов, отрывисто и резко говоря:
- Запомни, капитан, нытиков не терплю. Любителей этого самого,- остановившись и через плечо глядя Мазникову в лицо, он пощелкал пальцем по шее,- тоже. Приказываю один раз. Героев не забываю. В роте держать образцовый порядок и дисциплину.
Командир полка наклонил голову набок и прищурил глаза .Виктор попытался, но так и не смог определить их цвет. Сейчас они показались ему непроглядно-черными и холодными. "Дядя, видать, с характером!"
- И последнее,- вдруг улыбнувшись, добавил Гоциридзе: - Полчаса назад мне звонил твой отец, Но то, что ты сын командира бригады, для меня не имеет никакого значения. Вернее, имеет,- тут же поправился он.- Спрашивать буду строже. Понял? Вот так, дорогой. А теперь иди ужинать. И до утра отдыхай.
Ужинать Виктор не пошел - решил сразу же разыскать "свою" первую роту. Связной из штаба полка привел его в длинный сарай на соседней улице. Здесь было дымно и жарко. У колченогого стола, близко пододвинув к себе лампу из стреляной гильзы, сидел лейтенант-танкист и что-то читал, иногда пошевеливая губами. Человека три, прямо в комбинезонах, но без сапог, накрывшись шинелями, спали на разбросанных по полу перинах. Неподалеку от двери уютно и весело потрескивала железная танковая печка.
- Первая? - спросил Виктор с порога.
- Первая.
- Значит, порядок! - он подошел ближе и протянул лейтенанту руку.- Мазников, командир роты.
- Тогда точно - порядок!
- А вы - Снегирь?
- Он самый, товарищ гвардии капитан!
Снегирь был веселым и разговорчивым. За десять минут он успел выложить Мазникову все свои заботы. Перелистывая тетрадку, перебирая какие-то квитанции, накладные, списки, Снегирь долго говорил о ротном хозяйстве, свалившемся на его голову, и по всему было видно, что он очень рад прибывшей наконец замене.
Но Мазникову от всего этого стало скучно. Неяркий свет и душная теплынь разморили его. Виновато улыбнувшись, он не выдержал и положил руку на плечо Снегирю:
- Давайте мы это дело отложим до утра, а? Я бы где-нибудь сейчас прилег. Намотался, пока сюда дополз.
Сбросив шинель, ушанку и ремень, он разулся и лег туда, где на полу среди матрацев и перин было свободное место.
Часам к десяти (Виктор случайно проснулся в это время) в сарае уже было полно народу. Пришли откуда-то офицеры, собирались экипажи. Дверь часто открывалась и закрывалась, и по полу тянуло морозным холодком. Со стороны передовой доносился тяжелый, почти непрерывный гул.
Один из вошедших, его называли Овчаровым, хрипло сказал:
- Ну, на Дунае началось... Слышите?
- Костя Казачков приедет, расскажет.
- Он разве там?
- Там. Час назад поехал с Гоциридзе.
- А зачем?
- На экскурсию.
- Я серьезно.
- Думаю - уточнить маршрут. Зимовать же мы тут не будем.
- Это точно, зимовать не будем...
Потом кто-то предложил завести патефон. Зашипела притупившаяся иголка, и песня сразу, широкая, грустная, как воспоминание, заполнила собой все. Казалось, раздвинулись стены сарая и сюда, в затемненную, затерявшуюся среди снегом маленькую мадьярскую деревушку, ночные ветры принесли с далеких русских равнин едва ощутимый запах лугов, прохладу, плывущую с реки, горький аромат полевых цветов.
Вечерний звон, вечерний звон -
Как много дум наводит он...
Когда песня кончилась, кто-то простуженным, осипшим голосом попросил;
- Поставь ещё раз.
- Да нехай лучче лейтенант споет!
- Точно!
- Спой, Снегирек!..
Патефон захлопнули. Снегирь полез под стол и, улыбаясь, достал оттуда аккордеон в исцарапанном, обглоданном на углах футляре, с ним, как после узнал Мазников, он пришел в полк еще во время боев под Запорожьем, с ним собирался возвращаться домой, в "ридну" свою Полтаву.
Прижавшись щекой к сверкающему корпусу аккордеона, Снегирь несколько секунд сидел неподвижно, СЛОВНО вслушиваясь в еще не рожденные им звуки. Но вдруг его правая рука скользнула по клавишам, и в тусклом дымном свете вспыхнули алые меха.
Я знаю, что ты меня ждешь,
И письмам по-прежнему веришь,
И чувства свои сбережешь,
И встреч никому не доверишь...
Лейтенант пел, закрыв глаза и тихо покачиваясь в такт мелодии. У него был хороший, не очень сильный тенор, мягкий, теплый и ласковый.
Война отгремит и пройдет,
Останется смерть без работы.
Кто честно сражался - придет,
Овеянный нежной заботой.
Проигрывая между куплетами, Снегирь чуть приоткрывал глаза. Они были сейчас влажными и счастливо-грустными. Золотисто-кудрявые волосы его свисали на лоб - он откидывал их почти незаметным взмахом головы.
С мешком вещевым на плечах,
В шинели, осколком пробитой,
Придет он и встанет в дверях,
Желанный и не позабытый.
Свои боевые ремни
Он бережно снимет и скажет:
- Забудем прошедшие дни,-
И шапку-ушанку развяжет...
Эту песню он сам привез в полк. Кто написал слова и сочинил музыку, ему не было известно. Он помнил только, что впервые услышал ее от капитана-летчика в полевом госпитале.
Поздно ночью "оттуда", с Дуная, приехал командир штабного танка старший лейтенант Казачков, возивший в своей машине полковника Гоциридзе. Он вошел, весь облепленный снегом, снял и положил на табуретку возле печки перчатки и шлем:
- Привет!
- Благополучно? - спросил кто-то,,
- Порядок в танковых войсках!
- Как погодка?
- Опять повалило. Едешь, и ни черта не видно.
- Чуркин! Ужин старшему лейтенанту принес? - поглядел в угол, где спали танкисты, Снегирь.
- Принес,- отозвался один из лежавших на полу.- Айн момент!..
Чуркин поднялся, минуту повозился, гремя котелками, потом поставил ужин на стол и, достав из кармана складную трофейную ложку, вытер ее подолом гимнастерки.
- Совсем я отсырел,- сказал Казачков.- Погреться нечем?
- Есть. Расход на вас оставлен. Как положено - сто граммчиков.
- Давай, браток.
Казачков выпил поданную ему в жестяной кружке водку, крякнул для порядка, начал неторопливо, с аппетитом есть. У стены напротив кто-то, прикуривая, чиркнул зажигалкой. Рядом с ним завозились, протяжно зевнули. Послышался сонный голос:
- Казачок, что ль, приехал?
- Угу! - ответил Казачков, не оглянувшись,,
- Ну, что там?
- Начали переправляться.
- А немец?
- Немец из орудий и из шестиствольных бьет, аж вода в Дунае кипит. Пехоте-матушке достается! А нам уже дорогу готовят. Машин понаехало! Понтонов! Обратно еле пробились. Говорят, ночью начнут переправу наводить.
- А Дунай? - спросил Снегирь,- Ты видел? Расскажи. Казачков усмехнулся:
- А чего рассказывать! Вода, и все! Мокрая, холодная... И лёд по ней плывет..
Утром Мазников принимал роту.
Машины стояли на окраине села, в саду, Экипажи выстроились каждый возле своего танка и с любопытством поглядывали на нового командира роты, дружески и уважительно улыбались Снегирю.
Народ Виктору понравился. "Как на подбор,-думал он, обходи строй.- Действительно - гвардия!" Свой экипаж он принимал последним. Снегирь довольно торжественно представил новому командиру каждого члена экипажа.
- Механик-водитель гвардии старшина Свиридов Павел Михайлович. Бог вождения.
Перед Мазниковым стоял плотный, почти квадратный парень, с несколько угрюмым выражением лица, с клоком соломенно-жёлтых волос, торчавших из-под засаленного шлема.
Бог вождения? Ну, посмотрим... Давно на "тридцатьчетверке"?
- С декабря сорок первого, товарищ гвардии -капитан,- широко улыбнулся Свиридов.- Под Москвой начал.
Снегирь представил следующего:
- Артиллерийский бог, гвардии сержант Жанабек Кожегулов.
- Лучше - начальник артиллерии,- засмеялся Мазников.
- Точно, товарищ гвардии капитан! - очень бойко, с акцентом сказал Кожегулов.
У него было широкое скуластое лицо и быстрые темные глаза. Небольшой, щупленький, но стройный, он подтянулся, выпячивая грудь.
Снегирь продолжал:
- Имеет две медали "За отвагу".
- За что получил? - взглянул на Кожегулова Виктор.
- Дали, товарищ гвардии капитан. Не знаем.
- А кто под Арадом "фердинанда" подбил? - спросил Снегирь.- Кто под господским двором Эжефи немецкую колонну из засады раздолбал?
- Кожегулов,- весело сказал "начальник артиллерии".
- Радист-пулеметчик Петя Гальченко.
Глаза - вот что поразило Мазникова в этом человеке. Большие, синие, с длинными мохнатыми ресницами, красивые, как у дивчины.
- Сколько времени в экипаже? - спросил Виктор, выдерживая взгляд этих необыкновенных глаз.
- Скоро полгода, товарищ гвардии капитан.
- Ну что ж, отлично! - Мазников обернулся к Снегирю.-- Чем сегодня занимаетесь?
- По плану - подготовка матчасти, профилактика"
- Продолжайте.
7
Уже сорок восемь часов батальон Талащенко отбивался от противника, который хотел сбросить его в Дунай. Все это время по окопам и траншеям с изнуряющей методичностью били немецкие орудия и минометы. По нескольку раз в день атаковали танки и налетали "юнкерсы". Тише становилось только ночью. Тогда на берегу, у самой воды, хоронили убитых. Тяжелораненых тоже по ночам переправляли на тот берег.
Роты поредели. У многих солдат кончился энзе. Стало туго с патронами и гранатами, их приходилось подбрасывать с левого берега в лодках и на плотах под жестоким артиллерийско-минометным обстрелом.
Капитан Краснов почти не появлялся в штабе батальона, он дневал и ночевал в роте Бельского, которая занимала центральный, наиболее танкоопасный участок обороны.
Рано утром седьмого декабря Бельский, не видевший Краснова со вчерашнего вечера, случайно наткнулся на него в боевом охранении. Замполит сидел на пустом ящике из-под гранат, упершись ногами в стену окопа, на дне которого тускло блестела мутная вода.
Пожав Краснову руку, командир роты осторожно выглянул за бруствер. Вместе с сырым ветром в лицо ему ударила колючая ледяная крупа. Знакомая, за два дня изученная до каждой кочки, серовато-сиреневая в этот рассветный час, стелилась перед окопами снежная равнина. Почти на самом горизонте темнел лесок, а ближе, не более чем в полутора километрах, за реденькой голой посадкой, угадывалась шоссейная дорога. Убитых немцев за ночь припорошило снегом. Метрах в сорока от окопов стояли три "тигра" и "фердинанд" с разорванными гусеницами и бурой обгоревшей броней - их подбила переброшенная в первую же ночь на плацдарм батарея противотанковых орудий.
- Ну вот, опять,- устало и очень спокойно сказал вдруг Бельский.- Седьмой раз за двое суток.- Он протянул замполиту бинокль.- Можешь полюбоваться. На этот раз решили, видно, тихо, без артподготовочки...