9
Костя Казачков, исчезнувший куда-то сразу после обеда, появился в сарае, занятом ротой Мазникова, только часов в семь вечера.
- Пошли в медсанбат! - с порога начал он.- Кино будет.
- Тебе Гоциридзе даст медсанбат!
- Гоциридзе только что уехал.
- Далеко?
- В бригаду вызвали.
- Ну, хлопцы, мы, кажись, отзагорали,- сказал Снегирь.
Казачков подсел к столу, тронул Мазникова за плечо.
- Пошли, комбриг? - он уже успел разузнать, что Виктор -- сын командира бригады, и теперь в шутку называл его "комбригом",- Пошли! Какую девочку тебе покажу! - Казачков даже зажмурился от удовольствия.
- А какая картина, товарищ гвардии капитан? - спросили из угла.
- Картиночка по обстановке - "Фронтовые подруги".- Казачков опять тронул Виктора за плечо.-Ну, пошли?
Мазников тряхнул головой и, хлопнув ладонью по столу, встал.
- Э! Пошли! Переправимся - там по скоро посмотрим.
Медсанбат размещался на соседней улице в большом двухэтажном доме, принадлежавшем раньше, как объяснил товарищам знавший все Казачков, венгерскому помещику, сбежавшему при подходе советских войск. Наверху жили врачи, сестры и санитарки и были оборудованы палаты для "ходячих" раненых, внизу находились палаты для остальных, операционная, аптека. Здесь же, в большом зале со сверкающим паркетным полом была столовая, в которой иногда по вечерам раненым и работникам медсанбата показывали кино.
Танкисты пришли минут за пятнадцать до начала. Электрический свет от движка, трещавшего во дворе, казался необычно ярким и непривычным. По залу, заставленному стульями, уже прохаживались свободные от дежурства врачи. Сестры и санитарки стайками толклись возле занавешенных одеялами окон. Рассаживались раненые, в синих, коричневых, черных халатах и в стоптанных тапочках. Пришли и принарядившиеся по случаю кино мадьярки из прислуги сбежавшего помещика. Они подружились с русскими санитарками и медсестрами, помогали им стирать белье, работать на кухне, мыть полы.
Казачков был в медсанбате своим человеком. Со многими он здоровался за руку, галантно отвешивал направо и налево поклоны, медсестер и молоденьких женщин-врачей называл только по имени.
- Аллочка! Лапочка! А где наша Ниночка? - спросил он у проходившей мимо маленькой краснощекой сестры с круглыми веселыми глазами.
- Ваша - не знаю, а наша - скоро придет,- улыбнулась, обходя его, Аллочка.
Проводив ее взглядом, Казачков вдруг встрепенулся, шепнул Виктору на ухо:
- Начальство! Не теряйся,
В зал вошли пожилой майор и женщина-врач в таком же звании. Позади них шел седоусый подполковник медицинской службы с чисто выбритым профессорским лицом - командир медсанбата Стрижанский.
- Сейчас может быть неприятный разговор, - предупредил Казачков.
Стрижанский остановился у двери и осмотрелся. Покачав головой, двинулся дальше, но, дойдя до танкистов, придержал шаг и с усмешкой спросил у Казачкова:
- Что у вас, молодой человек? Опять зубы болят? Или, может быть, глаз засорили?
- Нет, ничего такого, товарищ подполковник, - чуть смутившись, ответил тот. - Кино.
- Люблю честность! - Стрижанский обернулся к Виктору. - А у вас?
- Тоже кино, товарищ подполковник.
Ну, спасибо! А то уж я хотел доложить полковнику Гоциридзе, что его часть, небоеспособна ввиду некоего массового заболевания. Стрижанский прошёл дальше, и собравшиеся начали рассаживаться. Казачков незаметно толкнул Мазникова локтем.Смотри. Она. Ниночка Никитина.
Между стульев пробиралась к подругам девушка в погонах старшего лейтенанта медицинской службы. Толстая золотистая коса обвивала ее небольшую, гордо и независимо поднятую голову. Никитина прошла вперед, села на свободный стул, оглянулась. Казачков поймал ее взгляд и сделал неопределенное движение, похожее на поклон. Никитина ответила едва заметным кивком и больше уже не обращала на него внимания. Но Мазникова она заметила, наверное, потому, что видела его впервые. Широко раскрыв свои большие глаза, затененные густыми ресницами, она несколько мгновений смотрела на него, потом наклонилась к соседке и что-то сказала. Та повернулась, тоже посмотрела в его сторону - и обе они засмеялись.
Виктору это не понравилось.
- Пойдем сядем где-нибудь, - сказал он Казачкову.
В одном из последних рядов они нашли свободные стулья, и когда мягко застрекотала кинопередвижка, Виктор так, чтобы не заметил Казачков, посмотрел в сторону Никитиной. На фоне светлого экрана он отчетливо видел силуэт ее головы, увенчанной тяжелым венком косы. Никитина то склонялась к соседке, то неподвижно смотрела вперед..,
- Ну, как Ниночка? - спросил Казачков, когда они возвращались обратно.
- Ничего особенного.
Казачков, никак не ожидавший такого ответа, даже остановился:
- Ничего особенного? Врешь ты, комбриг! Не верю!
- Дело хозяйское.
- Убей меня, не верю!
Смелый в густой снежной мгле, па повороте улицы вспыхнул вдруг свет автомобильных фар. В голубых лучах засверкали, закружились хлопья сырого снега.
- Хлопцы! - встрепенулся Снегирь.- Полковник!..
Все прижались к забору. Машина прошла мимо и остановилась у штаба, тотчас выключив фары.
"Дома" почти все спали. Только Овчаров лежал па полу с открытыми глазами, глядя перед собой в потолок. Он даже не посмотрел на вошедших. Снегирь сбросил шинель и, помешав в печурке, поставил на нее котелок с водой.
- Чайку захотелось? - раздеваясь, спросил Казачков.
- Побриться надо. Похоже, что завтра двинемся.
- Откуда такие данные?
- Сердцем чую,- усмехнулся Снегирь.
- Двинемся так двинемся. Нам не привыкать. Поедем Будапешт брать - подумаешь, великое дело! - Казачков похлопал Виктора по плечу.- Эх, комбриг! Равнодушный ты человек! Или - себе на уме. Такая девочка, а ты - ничего особенного!
- Я тут, товарищ гвардии капитан, сегодня днем одного старика видел,- сказал лежавший рядом с Овчаровым Свиридов.- По-русски малость понимает. Говорит, когда немцы отступали, почти весь народ в Будапешт угнали, на окопы...
Снегирь мотнул головой:
- Значит, воевать за него собираются. От дурни! Загубят же город!..
- Нет, они его тебе на тарелочке преподнесут! - угрюмо откликнулся Овчаров: - "Извольте, уважаемый господин Снегирь".
Он встал, вразвалку подошел к печке, присел на корточки и, открыв дверцу, стал прикуривать. Отсветы пламени озарили его грубоватое, скуластое лицо, заиграли на двух орденах Отечественной войны.
- Хорошо попросим,- преподнесут,- сказал Казачков.- А попросить мы сумеем.
***
Катя заканчивала письмо домой, матери. Столик шатался, и неровное зубчатое пламя в фонаре вздрагивало, взметаясь тусклыми коптящими языками.
- Катерина Васильевна, отдохните,- мягко сказал Сухов.- Вы же сутки на ногах.
- Ничего, Сергей Сергеич, не беспокойтесь. - Катя обернулась к нему, откинула назад свои густые волосы. - Мне всего пол-странички... Как раз Галечка встанет, а я лягу.
Она снова склонилась над столом. Неяркий оранжевый свет "летучей мыши" освещал ее бледное усталое лицо. Волосы свисли, почти касаясь бумаги, отливая медью, и Сухов, лежавший на койке в противоположном углу палатки, не видел ничего, кроме этого сосредоточенного, побледневшего лица, словно ореолом окруженного сиянием фонаря.
Катя писала, прикусив нижнюю губу, иногда улыбаясь написанному, и её улыбка глухой болью отзывалась в сердце Сухова. Он еще никогда не чувствовал такого жгучего одиночества. Может быть, ночь, дождь, чужая земля и чужой промозглый ветер внесли это смятение в его душу?.. Прикрыв глаза, он сквозь ресницы смотрел на сидевшую за столом Катю.
Она по-домашнему зябко кутала плечи платком, кусая кончик карандаша, перечитывала то, что написала, задумчиво, чуть прищуренными глазами глядела куда-то в даль, сквозь полутьму палатки, сквозь тяжёлый, мокрый от дождя и снега брезент...
Сухов прислушался к тишине снаружи: ему показалось, что кто-то негромко разговаривая, подходит к палатке. Неподалеку зашумела машина. Командир роты по хрипучему гудку узнал свою "санитарку".
- Кажется, Кулешов вернулся...
В палаткy вошли. Катя почувствовала это по волне холодного сырого воздуха, хлынувшего в откинутую брезентовую дверь.
- Прибыли, товарищ гвардии капитан. Куда раненых?
Отряхиваясь и потаптывая ногами, Кулешов остановился у самого входа.
- Давайте прямо сюда. -Сухов встал, накинул на плечи шинель. - Много?
- Одиннадцать. Тяжелых только взял, товарищ гвардии капитан. Легкие не захотели, там остались.
- А как там мой земляк?
- А кто такой?
- Майор Талащенко.
- Комбат, что ль?
- Да.
- Комбат жив-здоров. Провожал нас.
- Ну, хорошо. Заносите.
Кати быстро собрала свои бумажки, разожгла примус, включила подвешенную над перевязочным столом автомобильную лампочку, разбудила Славинскую. Потом стала помогать Кулешову раздевать раненых. Двое лежали на носилках без сознания. Самый крайний от входа тяжело, с надрывом стонал. Другой бредил, ругаясь и зовя какую-то Марусю...
Наклонившись над одним из привезенных, Катя поразилась его взгляду: на нее не мигая смотрели горячие лихорадочные глаза.
- Я Никольский,- сказал раненый.- Капитан Никольский... Эх... Матвейчук убит, Волобуев убит... Солдаты - как мухи... Всех раздавит. Танками, танками... Правда, кое-кто еще живой... Мерзость!
"Еще живой,- повторила Катя, поежившись, Ей стало страшно.- Еще живой..."
10
Тишина мешала Талащенко уснуть. В маленьком блиндажике командного пункта было темно и холодно. Краснов ушел в роты, телефонист, не двигаясь, сидел в углу (казалось даже, что он спит), Саша Зеленин пристроился перед открытой печуркой. Бледно-оранжевые отсветы пламени прыгали по мокрым земляным стенам, по тяжелому, в два наката, бревенчатому потолку, дрожали на заросшем щетиной, осунувшемся лице ординарца.
Саша долго скручивал цигарку, не торопясь прикурил от уголька и вдруг будто самому себе сказал:
- А, видать, она девочка хорошая...
-- Кто? - насмешливо спросил Талащенко.- Уже присмотрел какую-нибудь? Когда ж ты успел?
- А в санроте, помните? - Зеленин помешал в печурке мокрой суковатой палкой.- Присмотрел! - ухмыльнулся он, затягиваясь махорочным дымом.- Это не я присмотрел, а, по-моему, она, товарищ гвардии майор, вас присмотрела. Такими глазами тогда на вас глядела, что... что у меня аж мороз по спине...
- Выдумываешь ты, Зеленин! Давай-ка лучше спать, пока тихо.
Саша пожал плечами и промолчал. Потом швырнул окурок в печку, лег ка полу около телефониста и закрыл глаза.
К четырем утра понтонный мост был наведен. Полковник Мазников под обстрелом одним из первых проскочил на своей машине за Дунай.
На берегу "виллис" угодил в минную воронку, стал боком, пробуксовывая задними колесами. Командир бригады открыл дверцу, покряхтывая вылез в чавкнувшее под ногами, чуть припорошенное серым снежком месиво.
Тьма, ветер, косой холодный дождь со снегом... Присмотревшись, Мазников пошел напрямик - и шагов через десять дорогу ему загородил часовой:
- Стой! Кто идет?
- Свои.
- Пропуск?
Мазников назвал пропуск.
- Где командир батальона?
Прямо блиндажик. Метров двести, товарищ гвардии полковник.
Было трудно поверить, что здесь, в этой мокрой земле, казавшейся пустынной и необитаемой, закопался целый батальон. Над черной с белыми пятнами снега равниной, гладко стелившейся во все стороны, стояла странная для переднего края тишина, "На такой скатерти нелегко спрятать голову. Молодец, Талащенко! Молодец!"
В блиндажике, в углу около телефона, еле-еле коптила трофейная свечка- плошка. Увидев вошедшего полковника, дежурный телефонист от неожиданности, спрятал в рукав папиросу, хотел подняться.
- Сидите. И курите. Командир бригады осмотрелся.-
- Что , майор спит?
- Намаялся, товарищ гвардии полковник... Прикажете разбудить?
- Придётся.
Поднятый телефонистом Талащенко, еще не понимая, как следует, что произошло, сел, несколько секунд тупо смотрел перед собой и вдруг быстро встал:
- Извините, товарищ гвардии полковник... Решил отдохнуть
- Тебе положено,- сказал Мазников.
Застёгивая воротник гимнастерки, Талащенко судорожно зевнул:
- Переправа уже готова?
- Готова.
- Ну теперь живем! Наши переправляются?
- Скоро начнут. Через час тебя сменит Брагин со всеми средствами усиления. Потом подойдет третий батальон. Ты выходишь во второй эшелон. Отведешь своих на ту сторону приводиться в порядок, а сам денек-другой похозяйничаешь на переправе. Начальником.
- Ясно,- нахмурился Талащенко.
- Недоволен?
- Откровенно? Недоволен. Не люблю комендантской службы. Но - это приказ, товарищ гвардии полковник. А приказы надлежит выполнять.
Поздно вечером на Дунай приехал офицер связи и привез срочное и строгое предписание командира корпуса: в первую очередь переправлять на плацдарм танки и артиллерию. В двадцать два ноль-ноль или чуть раньше, сказал офицер связи, подойдет танковый полк Гоциридзе. Переправа к этому времени должна быть свободной.
Проинструктировав регулировщиков и часовых, командир батальона возвращался в построенный еще саперами блиндажик на берегу, когда его окликнули негромким простуженным голосом:
- Гвардии майор! Талащенко!
Он остановился. Хлопнула дверца кабины. Кто-то, покашливая, шел ему навстречу.
- Приветствую земляка!
- А-а! Сухов! Привет!
- Ждать долго придется?
- Часок, не больше.
- Порядочно. Тут постреливает?
- Постреливает иногда. Днем бомбить пробовал.- Талащенко помолчал.- Вся рота здесь?
- Вся,- ответил Сухов.- Вся рота. Приказано переправляться.
- Я вас сразу пропущу... Сейчас не могу. Пробка или еще что - Гурьянов с меня голову снимет. Танковый полк на подходе. Пройдет - и вы следом.
- Спасибо.- Командир санроты с минуту потоптался на месте, словно намереваясь сказать что-то еще, но только повторил: - Спасибо. Мы будем готовы.
- Добре.
Сухов пошел обратно к своей машине, а Талащенко - в сторону моста. Там саперы и солдаты батальона заваливали бомбовые воронки и растаскивали подбитые при обстреле машины.
Впереди, обтекая тупые носы понтонов, глухо шумел Дунай. Пронзительный влажный ветер звенел вверху, над выемкой, по которой извивался спуск к переправе. За рекой, справа, растекаясь по низким рваным облакам, дрожало малиновое зарево: горел Эрчи - небольшой придунайский городок, из которого, по ходившим на переправе слухам, мехбригада полковника Мазникова и другие части выбили немцев еще днем.
Вдоль пологого спуска к мосту, сбившись на правую сторону дороги, с выключенными фарами и заглушенными моторами стояли десятки машин. То в одном, то в другом месте искорками-угольками изредка посвечивали огоньки самокруток. Где-то заливался аккордеон. Скрипя петлями, хлопали дверцы кабин. Под ногами людей чавкала грязь. Сыпал и сыпал с темного бархатного неба снег.
Внезапно влажную звенящую темень пронзил яркий голубоватый пучок света. Он вырвался из-за поворота дорожной выемки и обнажил забитый машинами, повозками и людьми спуск к реке. Талащенко обернулся и сразу понял - танки.
У пропускного шлагбаума его догнал открытый "виллис".
- Где начальник переправы? - высунувшись из-за стекла, спросил у часового офицер в папахе.
Талащенко шагнул к машине:
- Я здесь.
- Я Гоциридзе. Могу переправляться?
- Можете, товарищ гвардии полковник.
- Отлично!
- Только прошу погасить свет.
- Стрельцов, фары!
Фары "виллиса" мгновенно погасли.
Гоциридзе отцепил от пояса электрический фонарик, просигналил зеленым светом остановившимся танкам, потом опять повернулся к Талащенко:
- Как на той стороне?
- Пока пробок но было...
- Ну, хорошо.
Широкогрудые, приземистые "тридцатьчетверки" начали осторожно спускаться к Дунаю. В открытом люке головной машины Талащенко заметил темную, посеребренную снегом фигуру танкиста. Он стоял неподвижно, высунувшись из башни по пояс, и смотрел вперед. Земля вздрагивала. На том берегу, где танки взбирались по крутому склону, тяжело взвывали моторы. По дороге, в свете изредка включаемых фар, метались длинные уродливые тени, и ночь от этого казалась еще чернее и глуше.
Подошел и встал рядом лейтенант Бахарев.
- Здорово! - сказал он.
Талащенко не понял.
- Что именно?
- Здорово, говорю, получается, товарищ гвардии майор! Наши танки на Дунае, под Будапештом!..
- А-а! Добре, добре,- рассеянно ответил командир батальона, не отрывая глаз от противоположного берега. Там шоссе шло параллельно реке, и в мутной сырой мгле медленно таяла дрожащая цепочка огней. Воспользовавшись непогодой, полк Гоциридзе двигался с включенными фарами, и далекая дорога еще долго поблескивала сквозь метель этими частыми мигающими огоньками.
Катя сидела в кабине грузовика, молча наблюдая за суетой на переправе. Очень хотелось спать. Может быть, от того, что рядом, уткнувшись в баранку, тихо всхрапывал пожилой санротовский шофер, но скорее всего просто от усталости. Всю прошлую ночь обрабатывали раненых, утром отправляли их в медсанбат, а днем грузились.
- Санрота семнадцатой? - громко спросили вдруг снаружи.
Катя узнала Талащенко и удивилась: "Он здесь?"
- Ну что вы там? Уснули?
Он сказал это нетерпеливо, с раздражением и уже хотел было пойти к соседней машине. Катя открыла дверцу.
- Да, да - санрота семнадцатой.
- Погодите,- медленно проговорил Талащенко, возвращаясь обратно,- Вы ж, кажись, Катерина Васильевна? Ну, конечно - новенькая! Здравствуйте! - Он снял перчатку, протянул Кате руку и, не выпуская ее руки из своей, спросил: - Наверно, надоело ждать? Ничего! Сейчас мы вас переправим... Сухов!
По ту сторону грузовика послышались торопливые шаги.
- Я здесь,- сказал, появившись из-за машины, Сухов.
- Давайте двигаться.
- Ясно. Грачев, заводи!
Передняя машина тронулась. Шофер, сидевший рядом с Катей, помотал головой, отгоняя сон, нажал на стартер и вывернул баранку руля, выводя полуторку на середину дороги.
- Не гони! - предупредил его вскочивший на подножку Талащенко.- В кювет затянет.- Он склонился к окошку.- И чего вы, Катерина Васильевна, так рано туда едете?
- Какая разница когда!..
Далеко позади, в самом начале спуска к переправе, неожиданно грохнул снаряд. Послышалось громкое, испуганное ржанье лошадей, крики, автомобильные гудки.
- Ну вот, начинается! - Талащенко с досадой оглянулся.- Теперь на полчаса, как по расписанию... Стой, водитель! Надо переждать.
Он соскочил на землю и широко распахнул дверцу:
- Идемте. Тут блиндажик.
- А доктор? - спросила Катя.
- Возьмем и доктора. Быстрей!
Разрывы стали чаще. По сторонам, озаряя снежную мглу, с грохотом вспыхивали голубовато-рыжие столбы огня.
Передняя машина, "санитарка", взяла вправо и сразу остановилась. Около нее мелькнула темная фигура Сухова.