Он уже начал подумывать, что Ольгу не дождётся, что-то у неё случилось, возможно, товарищ Горький объявил об общем собрании сотрудников "Всемирной литературы", которое нельзя было пропустить, либо произошло нечто иное в этом же духе - подвернулась нога, сломались каблуки у любимых туфлей, умерла бабушка, неожиданно вызвали в Смольный, в Москву, в Наркомпрос к Луначарскому, ещё куда-то, в общем, причин могла быть тысяча, но Ольга всё-таки пришла. Чуриллов услышал звенящий, словно бы наполненный серебром голос:
- Прошу простить меня за опоздание, очень прошу…
Было холодно. Чуриллов не только натянул на плечи чёрною морскую накидку (по форме царской поры накидку украшали две золотые львиные головы, но в нынешнюю революционную пору львы были не к месту, и Чуриллов заменил их обычными пряжками), но и взял с собою лёгкие кожаные перчатки, купленные когда-то в Париже; Ольга была тоже одета по погоде - в непромокаемый плащ, на голове у неё красовалась широкополая шляпа.
- Ещё раз прошу простить меня, - дыхание у Ольги, как после бега, было сбитым. - Спешила и опоздала, спешила и опоздала, - она подставила щёку для поцелуя.
- Что-нибудь случилось? - участливо спросил Чуриллов.
- Ничего особенного. Один переводчик-француз должен был привезти рукопись. Но, увы, - ни рукописи, ни переводчика.
Чуриллов засмеялся.
- Французы, они такие. Пообещают луну в кармане принести, а приносят скорлупу от раздавленного куриного яйца либо вообще ничего. И обязательно сопровождают свой приход громким возгласом: "Да здравствует республика!"
Ольга взяла Чуриллова под руку. Спросила буднично, как будто речь шла о вещах третьестепенных, её совсем не касающихся:
- Ну как дело обстоит с заданием?
Чуриллов локтем прижал к себе Ольгину руку:
- Всё в порядке. Отчёт могу вручить хоть сейчас. Здесь, прямо посреди улицы.
Ольга на ходу потянулась, отогнула край широкополой шляпы и поцеловала Чуриллова в щёку.
- Большой молодец, однако!
В простом возгласе этом сквозило восхищение, и Чуриллов, который ещё минуту назад сомневался в том, правильно ли он поступает, собирая сведения о мощи красного флота, разом перестал сомневаться, в нём словно бы что-то обрезало: ведь сведения эти из России никуда не уйдут. Они тут и останутся, но зато щедро послужат тем, кто новую власть так и не признал… Чем, собственно, старая власть была хуже? Объясните! Причём соображения насчёт того, что одним нравится поп, другим попадья, а третьим поповская дочка, тут не проходят - это всё наносное, неубедительное, мнимое… Чуриллов вздохнул и произнёс сварливо-шутливым тоном:
- Сам знаю, что молодец!
- Отчёт надо отдать не мне, не мне, дорогой…
- А кому? Тому мужику, который похож на треску с плоской физиономией? - Чуриллов вспомнил самодовольного хищного человека, поселившегося в Ольгиной квартире, и неожиданно ощутил - сейчас он сорвётся. Чтобы не сорваться, начал шептать про себя молитву. Ольгин голос ушёл от него куда-то, стих, стал неприметным, звучал теперь едва слышно. Словно бы Ольга находилась далеко-далеко.
- Не надо так грубо, Олег, - огорчённо проговорила она, но Чуриллов почти не слышал её: он творил молитву и гасил в себе вспышку гнева.
Через несколько секунд Ольгин голос восстановился, зазвучал сочно, и вообще восстановились все звуки, шумы, шорохи, голоса. Чуриллов виновато улыбнулся этой женщине и проговорил тихо:
- Прошу простить меня!
Дав понять, что прощает своего непутёвого спутника, Ольга вздохнула глубоко - так вздыхают заморенные жизнью женщины, на которых Ольга никак не была похожа, и, поправив поля своей роскошной шляпы, сказала Чуриллову:
- Отчёт мы, пожалуй, вместе отнесём Таганцеву, руководителю нашей организации…
- Таганцев, Таганцев… - Чуриллов наморщил лоб. - Очень знакомая фамилия.
- Отец его - академик, в прошлом - сенатор, гражданский генерал… Да и сам Владимир Николаевич - личность неординарная. Молодой профессор, которому прямая дорога в академики… А может, и дальше - в президенты Академии наук…
- Ну что ж, к Таганцеву так к Таганцеву…
Таганцев понравился ему - мягкий, интеллигентный, обходительный, приветливый, типичный "штрюцкий", как писатель Куприн называл людей, которые на плечах своих никогда не носили погоны. Круглое лицо, украшенное искренней улыбкой. Рука у Таганцева была крепкая, совсем не "штрюцкая".
- Проходите, прошу вас, - встретив гостей в дверях, негромко произнёс "штрюцкий" Таганцев. - Вы, Ольга Сергеевна, проходите первой, вы знаете… - выкрикнул, не оглядываясь, себе за спину: - Маша! Сообрази-ка нам чайку. На всех. Если есть настоящий, то сообрази настоящего!
- Есть немного, - донёсся с кухни женский голос.
- Вот и отлично, - обрадованно проговорил Таганцев. - На четверых.
"На четверых, - невольно отметил Чуриллов. - А кто же четвёртый? Нас с хозяином - трое. Горничная, что ль?"
- Проходите, прошу, - повторил приглашение Таганцев, плавно провёл рукой по воздуху, словно измерил пространство, наделяя каждого из пришедших его долей.
Чуриллов первым проследовал в глубину просторной квартиры, отодвинул портьеру, отделявшую большую строгую комнату от прихожей, пахнущую, как ни странно, молодыми яблоками, хотя их пора ещё не наступила. Чуриллов только сейчас заметил, что прихожая тоже пахнет яблоками, и сощурился от осеннего сумрака, царившего в этой комнате. Раньше такие комнаты было принято называть залами, и каждая приличная квартира просто обязана была иметь свою "залу".
В центре "залы", за овальным с резными лаковыми ножками столом, сидел человек, которого Чуриллов меньше всего ожидал увидеть здесь, но, как говорят, тесен мир и неприятен он, - это был Шведов. Костлявые, словно бы вырезанные из дерева, руки Шведова лежали на столе, плоское лицо было бесстрастно. Чуриллов ощутил, что внутри у него по жилам вместо крови пробежал острекающий холодок. Он вежливо поклонился Шведову.
Тот неспешно наклонил голову в ответ. "А он действительно выпилен из дерева, - невольно отметил Чуриллов, - и физиономия у него - тресочья, я был прав…"
Таганцев и Ольга вошли в "залу" следом, чинно расселись за столом.
- Олег Семёнович, вы знакомы с нашей организацией, с программой, с планами? - спросил Таганцев, сцепив пальцы в один большой кулак и водрузив этот кулак на лакированную поверхность стола, как гетманскую булаву. - С людьми нашими? Шведова Вячеслава Григорьевича вы, я вижу, знаете?
- Так точно, - коротко ответил Чуриллов.
- В нашу организацию входят выдающиеся представители русской науки, представители передовой интеллигенции, офицерства, - Таганцев многозначительно глянул на Шведова, потом перевёл взгляд на Ольгу.
"Чёрт побери, какой слог! - Чуриллов чуть приметно качнул головой, губы у него дрогнули в вежливой улыбке. - Как у барина, залезшего на телеграфный столб. Эх, Ольга, Ольга… Во что же я в результате оказался втянут?"
- В наших рядах - Лазаревский Николай Иванович, профессор, сенатор, виднейший русский юрист, Тихвинский Михаил Михайлович - учёный-нефтяник, химик с мировым именем, Козловский Виктор Михайлович - геолог, князь Ухтомский Сергей Александрович - скульптор, капитан второго ранга Василий Иванович Семёновский - может быть, он вам встречался где-нибудь в морях-океанах?
Фамилия была знакомая, вполне возможно, что капитан второго ранга Чуриллов с ним и встречался, но в императорском флоте было немало капитанов второго ранга, знать всех лично было мудрено, поэтому Чуриллов отрицательно качнул головой.
- Юлий Петрович Герман… Видите, Олег Семёнович, я называю вам имена своих ближайших сподвижников, не скрываю их, делаю это не боясь. И всё потому, что верю вам, - Таганцев дружески поклонился в сторону Чуриллова. - И Вячеслав Григорьевич верит…
Последовал поклон Шведова.
"Тьфу, императорский дворец, не иначе. Версаль, настоящий Версаль, - отметил про себя Чуриллов. - Сплошные реверансы".
- У нас есть боевые группы, есть оружие, есть поддержка… нас поддерживают правительства нескольких стран, - сказал Таганцев, - мы верим в нашу победу, но… есть и "но". Кто может нам противостоять? Красноармейцы - раз, рабочие дружины - два, чека - три… Кто ещё? Флот? Вот тут бабушка надвое сказала, и вы это знаете лучше меня. Зимнее восстание кронштадтцев очень хорошо продемонстрировало это всему миру, - Таганцев загнул два пальца, потом, поразмышляв немного, загнул ещё один палец, четвёртый. - Нам важно знать про флот всё, в частности про Кронштадт. Корабли, береговые орудия, их калибр, иное вооружение, настроения матросов и так далее… Тут мы рассчитываем на вашу помощь, Олег Семёнович.
Чуриллов вздохнул, затем расстегнул пуговицу кителя и полез во внутренний карман.
- Я тут разведал кое-что, - сказал он, доставая бумагу, - хотя в Кронштадте есть места для меня совершенно недоступные.
- Полноте, Олег Семёнович, - неверяще проговорил Таганцев. - Впрочем, что сможете сделать, то и сможете, мы будем всему рады, всяким сведениям о Кронштадте, даже малым, - произнёс он неожиданно жалобно, словно бы боялся натолкнуться на отказ Чуриллова.
Шведов протянул через стол свою длинную костлявую руку, дотронулся ею до руки Чуриллова и произнёс сухо, почти бесцветно:
- Вы выполняете свой долг, Олег Семёнович, долг русского офицера. Честь и хвала вам.
Таганцев взял у Чуриллова бумагу, которую тот достал из внутреннего кармана кителя, проворно поднялся со стула:
- Одну минуточку, - проговорил он озабоченно, - всякая работа требует, чтобы за неё рассчитались…
"Господи, куда меня затягивает течение? - с тоской подумал Чуриллов, поняв, что сейчас произойдёт. Всю жизнь с презрением относился к шпионам и вдруг сам становлюсь им… Да нет же! Это больше - это предательство!"
Таганцев открыл скрипучую дверцу секретера, достал оттуда пачку банкнот.
- Прошу вас, возьмите, - он протянул пачку Чуриллову, - тут денег немного, но и они могут пригодиться.
Чуриллов протестующе качнул головой - деньги никак не входили в его планы. Да и что нынешние деньги? Мусор, ни на что не годный, бумага с пустыми картинками, тьфу с запахом шоколада, воздух…
- Понимаю, - произнёс Таганцев сочувственно, - вопрос офицерской чести…
Чуриллов взял деньги небрежно, не считая, сунул их во внутренний карман, не осознавая в тот момент до конца, что делает; впрочем, он чувствовал: без последствий этот поступок не останется, в будущем ведь всё непременно отзовётся, всякий лёгкий нынешний звон обратится в колокольный гул, всё вырастет многократно, в прогрессии необычайной, но всё равно он не мог даже предполагать, во что это выльется. Но пока ничего не было, пока он просто взял деньги, на которые можно было купить полтора каравая хлеба и коробок спичек.
- Очень хорошо, очень хорошо, - благодарно засуетился Таганцев, - здесь двести тысяч, - видя, что Чуриллов поморщился, Таганцев сделался ещё более суетливым. - Не обессудьте, Олег Семёнович! И вот ещё что, - он протянул Чуриллову листок, - оставьте, пожалуйста, вашу роспись.
- Вот уж чего не хотелось, так не хотелось этого, - глухо пробормотал Чуриллов, ему показалось, что в этой просторной квартире совсем нет воздуха, нечем дышать.
- Вы поймите, Олег Семёнович, я ведь тоже лицо ответственное, с меня тоже отчёт требуют. А, голубчик!
- Значит, долговая расписка… Кабала!
- Полноте, Олег Семёнович, какая же это долговая расписка, какая кабала?
- Мне уж лучше вообще не брать у вас денег.
- Но я не хочу, чтобы вы свои скудные средства тратили на наше общее дело. Для общего дела есть общие деньги.
Чуриллов помолчал немного, потом взял перо и стремительно, оставляя на бумаге кляксы, расписался.
…Пролётка стояла на улице. Шведов первым взобрался в неё, сел напротив Ольги. Ольга улыбнулась ему, и эта улыбка вызвала у Чуриллова ощущение тревоги, потери, он тихо сел рядом с Ольгой, пытаясь прогнать от себя и тревогу, и ещё некое чувство, которое обычно возникает у больных людей. Всякий больной человек обладает повышенной проницательностью. Чуриллов подловил себя на этом и постарался также освободиться от лишней шелухи; Ольга ухватила его за руку:
- Вы молодец, Олег! Вы поступили очень благородно.
Чуриллов и Шведов проводили Ольгу в контору, в редакцию "Всемирной литературы". Чуриллов хотел позже уйти, но Шведов мягким голосом предложил ему:
- Давайте немного пройдёмся.
Чуриллов согласился: в конце концов, отношения можно будет выяснить. Пешком двинулись в сторону Михайловского замка - надо было размять ноги, подышать воздухом.
- Интересно, вернётся когда-нибудь старое спокойное время? - задумчиво произнёс Чуриллов.
- Несомненно! Царя только не будет, всё остальное возвратится. И лихие русские праздники, и дым маслениц, и песни - не эти дурацкие "Смело, товарищи, в ногу", а настоящие песни. Не абракадабра, совершенно лишённая смысла, а "Москва златоглавая"… "Смело, товарищи, в ногу"… Вы что-нибудь понимаете?
- Да, текст мог бы быть и получше, - согласился Чуриллов, обладающий чувством точных слов, рифм, языковой музыки.
- Вернутся песни нормальные - благородные романсы, трагические народные, вызывающие горечь, тоску, удалые цыганские, блатные, без которых не обходится ни один кабак… Всё это нужно - всё! А если получится перекос, то скоро и за чаркой водки будут петь "Смело, товарищи, в ногу". Глупое время, глупые нравы, глупые песни!
- Нет, время неглупое, - не согласился Чуриллов, - иначе оно не смогло бы пролить столько крови. Время страшное.
- Глупое время легко становится страшным, ум всегда останавливал кровь, безумие - лило её.
- Что ж, всё зависит от точки зрения.
- Скажите, вы любите Ольгу? - неожиданно спросил Шведов, и у Чуриллова от этого вопроса внутри возникла щемящая тоска, он замедлил шаг и печально улыбнулся, потом помотал в воздухе рукой:
- Вопрос не вяжется…
- Понимаю, - не дал ему договорить Шведов, - вопрос бестактный! Прошу извинить меня!
Лицо у него стало резким, угловатым, в несколько секунд обрело боевую беспощадность, и Чуриллов подумал о том, что Шведов - из тех людей, что рождены убивать.
- Конечно, я люблю Ольгу, - звонко, будто мальчишка, произнёс Чуриллов. - А вы?
- И я люблю! - не замедлил отозваться Шведов. - Выходит, мы с вами соперники.
Чуриллов промолчал.
- И вместе с тем нет: мы с вами соперники и мы с вами соратники, - хищно улыбнулся Шведов. Улыбка его не предвещала ничего хорошего, губы сложились в две твёрдые прямые складки - рот взяло в рамку. - Ну да Бог со всем этим. Разберёмся, рассудимся, разойдёмся, - произнёс он примиряющие слова непримиримым тоном.
- И то верно, - согласился Чуриллов. Ему хотелось перевести разговор в другое русло, может быть, даже распрощаться и уйти, но что-то прочно держало его около Шведова, будто этот приветливый, нестарый и опасный человек обладает некой таинственной силой. Он провёл рукой по пространству, по строгим старым зданиям, помнящим ещё Екатерину, по мокрой, тускло поблескивающей каменной мостовой и произнёс печально и глухо: - Неужели когда-нибудь всего этого не станет?
- Очень даже скоро, - пообещал, усмехнувшись, Шведов.
- Всё-таки есть в вас, Вячеслав Григорьевич, что-то такое… - Чуриллов покачал головой.
- Вы поэт, вы причастны к божьим высям, к мировому духу, - начал Шведов, но Чуриллов оборвал его:
- Это что, насмешка?
- Нет, это истина, - Шведов даже не обратил внимания на резкий тон Чуриллова, - а я военный, я профессионал только в одном деле, в своём, и мне знакомо лишь то, что находится на земле. Зайдёмте сюда, Олег Семенович! - Шведов неожиданно свернул в гулкую длинную подворотню, такую глухую и непроглядную, что Чуриллов сразу решил: в этой вязкой темноте был ограблен и прикончен не один несчастный. Кричать и звать на помощь бесполезно, всё равно никто не придёт, каждый отсидится в своём укрытии, задвинув поплотнее засов.
- И куда же это вы меня? - спокойно поинтересовался он.
- Сейчас увидите!
Они вошли в затенённый мрачный подъезд, пахнущий кошками. Шведов чиркнул спичками и с ругательством "Чёртов дворник, совсем мышей не ловит!" посветил, по растрескавшимся бетонным ступеням ловко соскользнул вниз, пригласил Чуриллова за собой, с ходу легко попав ключом в ушко замка, открыл дверь влажного душноватого подвала и, когда Чуриллов вошёл, задвинул за ним засов.
"Бетонный мешок, - без всякого страха подумал Чуриллов, - приют какого-нибудь душегуба, перешедший в наследство Шведову".
- Извините, здесь тоже нет света, - сказал Шведов, - потерпите немного! - он зажёг ещё одну спичку, посветил.
В подрагивающем слабеньком пламени Чуриллов увидел огромный подвал с циркульным потолком, электрический патрон, качающийся на коротком шнуре. Лампочки в патроне не было, тень от шнура была гибкой, подвижной, похожей на верёвку, переброшенную через деревянную перекладину. "Осталось только сделать петлю", - подумал Чуриллов.
В стенке подвала была сделана ещё одна дверь. Шведов открыл и её, за первой дверью шла вторая, также с замком, на неё Шведов потратил несколько секунд, бесшумно распахнул и щёлкнул выключателем.
Второй подвал совсем не походил на первый, он был сухой, ухоженный, длинный. В углу мешками были прикрыты ящики, которые не перепутаешь ни с какими другими, - это были ящики с оружием. Рядом стояло два широких тяжёлых стола, покрытых истёршимся зелёным сукном. Столы были доставлены сюда из какого-то солидного присутствия и переменили немало хозяев: добрый десяток чиновников, если не больше, истёрли, сидя за ними, рукава и брюки.
- Как вы думаете, что это? - спросил Шведов, снимая перчатки.
- Арсенал.
- Почти угадали. Это наш тир, стрельбище. На поверхность не проникает ни один звук, хоть бей из пулемёта. Проверено!
- Но обычное удушье подвала не чувствуется, не то, что по соседству. Значит, здесь имеются хорошие вентиляционные колодцы.
- Есть. Они выводят прямо в небо.
- "В небо!" - Чуриллов невольно поёжился, посмотрел в сухой потолок этого глубокого подвала. Всё-таки странная вещь: подвал рядом - сырой, чахоточный, человек в нём потеет, задыхается и быстро слабеет, обращаясь в мышь, в моль бесцветную, а здесь - воздух, как на улице, свежий, профильтрованный, осушенный. И отделяет-то один подвал от другого всего-навсего крохотный тамбурок с двумя дверьми.
- Здесь мы упражняемся в стрельбе, скоро будем тренировать наших боевиков, - сказал Шведов. - Хотите прицелиться в мишень?
В конце подвала, около длинной зауженной кверху стены, стояло несколько фанерных мишеней - вырезанных по пояс людей.
- Почему бы и нет? - приподнял плечи Чуриллов.
- Самое милое дело - врезать неприятелю по бюсту, - сказал Шведов, - чтобы было два пальца ниже соска.