- А это мы еще увидим! Однако советское шампанское, так сказать, в центре внимания… - засмеялась Оксана, обратив внимание па знакомую этикетку.
- О-о! - пробормотал полковник и улыбнулся, блеснув золотом зубов. - Это, фрейлейн Оксана, если хотите знать, чистая символика.
- Не понимаю?
- Я вам охотно растолкую.
- Интересно…
Носке не спеша раскрыл серебряный портсигар, достал тонкую сигарету, вставил ее в мундштук и прикурил с помощью зажигалки. Пуская колечки душистого дыма, он пристально смотрел на Оксану:
- Символика простая, фрейлейн. Видите, советские бутылки стиснуты со всех сторон. Так сказать, они в кольце. Блокада! - И без перехода, значительно, нажимая на каждый слог: - Хайль Гитлер!
Оксана пожала плечами. Она не побоялась намекнуть полковнику, как неуместно его солдафонство при даме.
- С именем фюрера, дорогая фрейлейн, мы побеждаем, перекраиваем весь мир. С именем фюрера моя дивизия разгромит лесных бандитов. Вот так, милая Оксана.
Девушка сдержанно улыбнулась:
- Значит, мы сегодня будем громить партизан?
- Мы сегодня, а мои солдаты через пару дней…
- Насколько мне известно, вы их громите каждый день.
- Это так. Но решающая битва послезавтра.
- Ну раз вы уже отдали приказ, тогда… - Стараясь говорить весело и непринужденно, Оксана взяла в руки бокал.
- Конечно.
- О! Я желаю вам успеха, полковник. Полной победы.
- С нами Гитлер! С вашего позволения и начнем нашу атаку. - Носке взял бутылку шампанского, снял серебристую фольгу, раскрутил проволоку. Пробка выстрелила в потолок, из горлышка хлынула пенная струя. Полковник наполнил бокалы.
- Мы пьем, - сказал он со значением, заглядывая в глаза Оксане, - за вас, фрейлейн. Мне говорил Вилли: вы наш человек. Преданно служите великой Германии!
- Простите, господин полковник, вы говорите "великой", но после Сталинграда…
- Фрейлейн Оксана, пусть вас это не беспокоит. Сталинград - это нам хороший урок. Там не было точной стратегии и… как вам сказать, - стратега…
- А фон Паулюс? Его же сам Гитлер считал первоклассным стратегом.
- И, однако, фон Паулюс оказался не на высоте. Русские обвели его вокруг пальца.
- Нужно было ему помочь.
- Там не было меня, фрейлейн, - свел все к шутке полковник, - и моей дивизии.
- Зато вы здесь возьмете реванш за Сталинград…
- Конечно, мой фюрер увидит, на что я способен. Партизаны уже в мешке. Это и есть, фрейлейн, настоящая стратегия.
Полковник осушил весь бокал. Оксана отхлебнула несколько глотков.
Теперь они уже были не одни в зале. Ресторан постепенно заполнялся публикой. В основном это были офицеры со своими дамами.
В зале зажгли огни, засияла под потолком хрустальная люстра на бронзовых цепях. Официантка, хорошенькая, проворная девушка в строгом темном платье, с кружевной наколкой и в белом фартучке, подошла к радиоле, поставила пластинку.
Полковник наклонился к Оксане.
- Это фокстрот. Потанцуем?
- Пожалуйста, не сейчас, - улыбнулась Оксана.
- Мало выпили, фрейлейн. Поэтому и настроения нет. А вы попробуйте как я. - Он снова взял бутылку, наполнил бокалы. - Прошу вас, фрейлейн, выпить до дна.
- До дна? Не много ли? Этак я не устою на ногах.
- О, фрейлейн, это уже будет интересно! - усмехнулся полковник и залпом осушил свой бокал.
Разговор шел легкий, небрежный, с шутками и игрой слов. Оксана держалась скромно и независимо, чувствовала, что, держись она иначе, полковник может, чего доброго, и распоясаться.
Ей было необходимо поговорить о Федоре Годуне. Но она понимала, что ее заступничество может быть расценено нежелательным образом, возникнут подозрения… Но, с другой стороны, все можно объяснить женской слабостью, сочувствием семье бывшего ученика. Тем более полковник прямо-таки захмелел от предвкушения собственных побед над партизанами - держится раскованно, настроение игривое. Пожалуй, удобнее момента не выберешь.
- Господин полковник, - Оксана лукаво улыбнулась, - не посчитайте это за жалобу…
- У вас жалоба? На кого? Не на Вильгельма ли Циммера?
- Нет, просто получилась неразбериха… Видите ли, господин полковник, арестован один человек…
- О-о! Это, фрейлейн, не моя компетенция, вам нужно обратиться…
- К Вильгельму Циммеру, - подхватила Оксана и добавила укоризненно: - Я ждала от вас большего внимания…
Носке нахмурился, разговор был ему явно неприятен.
- Что за человек? За что арестован? - спросил он строго.
- Обыкновенный человек, из местечка. Нарушил комендантский час, только и всего.
- Ага, нарушил… При обыске нашли что-нибудь?
- Ничего. Он был безоружен.
- А куда он шел, что ему нужно в запрещенный час?
- Говорил: хотел забежать к аптекарше за порошками для больной жены.
- А Вильгельм?
- Что Вильгельм! Он действует, как заведенная машина, снял допрос, бросил в тюрьму. И бедный человек ни за что ни про что попал под арест.
- А вам-то что за дело до него, милая фрейлейн?
- Да как сказать… Понимаете, я хорошо знаю эту семью, учила в школе их сына Алешу. Красивый и способный мальчик. Он прибежал ко мне, плакал, умолял заступиться за отца. Я объяснила, что это не в моих силах, но он твердил одно: "Больше некого попросить!" Ну вот, я и пообещала. И только потому, что вспомнила о вашей справедливости и доброте…
Полковник нахмурился:
- Не нужно было обещать, фрейлейн.
- Почему?
- Я солдат, человек жестокий.
- Шутите, полковник, - Оксана кокетливо погрозила ему пальцем, - наговариваете на себя! Разве я не вижу?
- Я жесток, но не с красивыми женщинами, - усмехнулся Фридрих Носке. - В этом вы не ошиблись. А насчет арестованного… Я же говорю вам: не моя компетенция. Пусть Вильгельм… Он арестовал, он во всем и должен разобраться.
- Он слишком, как это лучше сказать, предан циркуляру. Он не сможет разобраться в этом деле. Тут нужен ваш гибкий и проницательный ум, полковник, и ваш опыт. А у него решение одно - пуля в затылок. Я насмотрелась на многое… И Алешиного отца наверняка расстреляют. Господин Циммер чуть ли не в каждом задержанном видит партизана.
Полковник тоскливо посмотрел в зал. На танцевальном пятачке у стойки уже кружилось несколько пар. Как некстати завела Оксана этот разговор!
- Фрейлейн, милая фрейлейн, давайте перенесем этот разговор на другое время.
- Может, и нашу встречу перенесем на другое время? - Оксана отважно взглянула прямо в глаза полковнику.
Носке вспыхнул:
- Это ультиматум? Вы, кажется, слишком много на себя берете, фрейлейн. Я тут начальник гарнизона - высшая и единственная власть. Это я могу предъявлять ультиматумы… А теперь пойдемте танцевать. Неужели вы не видите, фрейлейн, мы много теряем!
Они смешались с танцующими. Несколько раз грузный полковник наступал Оксане на ноги.
- Прошу прощения, фрейлейн, но вы сами виноваты, рассердили меня ненужными разговорами.
Оксана мило улыбалась, держалась весело и непринужденно, стараясь не смотреть в лицо Носке. Неприятное, самодовольное лицо.
Он шептал ей на ухо:
- Вы легкая как пушинка, танцуете чудесно. Мы будто плывем куда-то…
- Но к тому ли берегу?
- О, о! Вы щедры на шутки, фрейлейн. Дразните меня, как мальчишку. Берег, к которому мы пристанем, как это у вас говорят, заповедный берег, наш берег! Я здесь начальник гарнизона, и власть свою передавать никому не собираюсь.
- Значит, у вас власть не только надо мной, но и над Вильгельмом Циммером. И мою просьбу вы можете выполнить, но просто не хотите?
- Постойте, фрейлейн. - Полковник остановился и пристально посмотрел на Оксану. - Скажите мне, где вы проходили науку наступления?
Оксана и бровью не повела:
- Вон там, за нашим столиком.
- А вы очень находчивы, фрейлейи. Умело выкручиваетесь, а? И этому, говорите, научились за нашим столиком? Да-а, милая фрейлейн! Я не очень удивлюсь, если вы окажетесь советской разведчицей.
Оксана от души расхохоталась:
- Однако вы высокого мнения обо мне, господин полковник! Советская разведчица! О, вы мне льстите. Нет, если уж я разведчица, то всего-навсего ваших, господин полковник, талантов! Вам не нравится, что я такая настойчивая? Но ведь настойчивость и упрямство - одно из проявлений женской натуры.
- Ого! Если так, я принимаю вашу настойчивость!
- Без оговорок?
- Конечно, и все-таки вы загадка. Вы не только очаровываете, вы просто притягиваете к себе своим умом, прямотой. Я покорен вами, но не дай бог…
- Что вы, что вы! - махнула рукой Оксана. - Неужели я, по-вашему, так мало ценю свою жизнь? Я молюсь за великую Германию!.. - И уже тише: - Но и… за таких страдальцев, как Годун!.. Да, кстати, вы ведь мне ничего конкретного так и не сказали? Между тем время не терпит, через день-два все будет кончено, господин полковник!
- Какой красивый танец, - лениво отозвался Носке. - И как хочется просто танцевать, а не полемизировать с красивой фрейлейн на деловые темы. Красота и трагедия, зачем смешивать?..
Оксана сказала примирительно:
- О, вы не правы, господин полковник, жизнь строится на контрастах. Однако люди не должны быть слишком жестокими друг к другу. "Возлюби ближнего, как самого себя!" - говорится в библии. Надо следовать этой заповеди, и это приблизит нас к богу.
- Вы еще и верующая?
Да, верю в бога… И в вас!..
Музыка наконец стихла. Полковник и Оксана не выходили из круга танцующих. Официантка направилась к радиоле сменить пластинку.
- Может быть, хватит? Я немного устала, - шепнула девушка. Носке не настаивал и повел ее к столику.
- Как много здесь ваших офицеров, - сказала Океана. - И все с девушками.
Полковник оглядел зал, прищурился, встретился с чьим-то взглядом, приветливо кивнул, сказал рассеянно:
- Чтобы хорошо воевать, фрейлейн, нужно хорошо отдыхать. И нужно опьянять голову, неважно чем - любовью, вином или еще чем-нибудь. Я это давно понял…
- В этом ваша стратегия?
- Если хотите, частица моей стратегии.
- Значит, - подхватила Оксана, - в какой-то степени я вам помогаю воевать. А вы, однако, зная все это, не можете выполнить моей маленькой просьбы…
- Фрейлейн, вы невыносимы. Вы требуете слишком многого!
- Слишком мало, - поправила Оксана. - Всего-навсего приказать, чтобы выпустили Годуна.
- Вы все представляете себе слишком примитивно. Прежде нужно тщательно выяснить.
- К чему начальнику гарнизона долгие выяснения? Для Вильгельма ваш приказ - закон.
- Подождите, подождите, фрейлейн. Давайте лучше поговорим о лесных бандитах. Я хочу услышать от вас, кто такой дядька Андрей, откуда он взялся? Как он смог организовать свою банду? А вы о каком-то бродяге Годуне… Я вас не понимаю, милая фрейлейн.
- Партизаны меня не интересуют. О них вам расскажет Вильгельм. А вот Годун - божий человек, несправедливо обижен. Я молюсь за него.
- Ну хорошо, подумаем. - Полковник потянулся к бутылке. - У нас, фрейлейн, получается не вечеринка, а переговоры политического характера. Меня это смущает. Если бы я не знал со слов Вильгельма, кто вы такая, можно было посчитать, мягко говоря… хм. - Носке запнулся, подбирая нужные слова.
- Ну, ну! - нахмурилась Оксана. - Говорите, не бойтесь. Я все выдержу, любой удар.
Полковник с трудом подавил раздражение. Он внимательно оглядел зал, снова приветливо кому-то кивнул и повернулся к Оксане.
- Хорошо, моя девочка, - сказал он примирительно. - Обещаю поговорить с Вильгельмом. Для вас я это сделаю.
- Браво, господин полковник! Я-то предполагала, что только фон Паулюс смог капитулировать.
- Его капитуляция - позорная. А моя… я надеюсь, приведет к победе?
Снова закипело шампанское в бокалах. Беседа продолжалась уже в прежнем тоне - свободном, легком. Носке успокоился, покровительственно посматривал на Оксану и подливал ей вино. Оксана отхлебывала его маленькими глотками и, стараясь развлекать Носке, рассказывала разные забавные истории.
Она была довольна результатом словесной дуэли с полковником, хотя понимала, что в чем-то вела себя недостаточно осторожно. Но другого выхода у нее не было. Годун еще больше рисковал, когда передавал ей партизанское поручение. Хорошо, что комендант совсем плохо понимает по-русски. Попытка выручить Федора Годуна ей может серьезно повредить, но не попытаться сделать это она не могла, не имела права.
Глава семнадцатая
До темноты просидел Климчук-Криворотый в чьем-то сарае на окраине местечка. Только в сумерках отважился отправиться в лес. Настроение у него было прескверное. Совсем иначе представлял он себе свою службу у немцев. Думал: принесет полковнику важные вести о партизанских планах и сразу будет награжден и обласкан. Надеялся, что дадут ему хоть пару дней передышки. А все обернулось иначе. Правда, он получил вполне приличное вознаграждение. Когда выходил из кабинета полковника, его перехватил какой-то штабной чин и завел в пустую комнату с зашторенными окнами. Там ему подали какую-то бумажку и попросили расписаться.
- Зачем? - не удержался Климчук. Уж очень не хотелось оставлять на бумаге свою подпись.
Офицер не удостоил его ответом. В полном молчании он открыл сейф, стоящий у стены за деревянным барьером, вытащил оттуда железную коробку и высыпал на стол перед Егором золотые монеты. Цепким взглядом Егор прикинул - двадцать или немного больше. Улыбнулся благодарной улыбкой, сгреб их в ладонь. Мельком увидел на бумаге не фамилию свою, а кличку - Криворотый. Быстро черкнул карандашом и поклонился немцу.
Только в сарае, на сеновале, он торопливо пересчитал монеты, их оказалось двадцать три. Неплохой заработок! Конечно, если взвесить все, вспомнить опасность, которой он подвергается ежедневно, ежечасно в логове у партизан, полковник, черт его подери, мог бы быть и пощедрее.
Последние сведения Климчука вообще не имеют цены. Если бы не он, партизаны, может, и нашли бы выход, придумали, как выскочить из окружения. Строительство гати - верный выход. Полковник это сразу сообразил!.. "Ну ладно, - утешил себя Климчук, - как заплатили, так и хорошо. Теперь я при деньгах".
В сумерках он вышел на узкую извилистую тропинку, которую хорошо знал. Теперь его занимало другое: как выполнить новое задание полковника? Легко сказать - подай на стол голову бандитского атамана Андрея. Тут уж одному ему, конечно, не справиться. Нужны верные люди. Во-первых, необходимо как-то приблизиться к дядьке Андрею, выждать момент, когда он останется один, убить его, отсечь голову, спрятать в мешок и с этой достаточно приметной ношей пройти через несколько партизанских постов, пробиться к позициям немцев. Невероятно сложное задание!
Криворотый клял Фридриха Носке самыми последними словами. Он не раз слышал похвальбу полковника: мол, с партизанами он, Носке, расправится, как слон с черепахой. Нахальный, самоуверенный тип! Две недели Носке держит их в блокаде, и если бы не он, его агент, еще неизвестно, чей был бы верх. Вот теперь полковник и вправду может выставляться, бахвалиться сколько душе угодно. Только партизанам каюк. Судьба их предрешена. "Маловато, скупердяй, заплатил. - Криворотый мысленно чертыхнулся. - Всего два десятка монет". Когда-то у него были такие деньги. Он их получил от отца там, на Соловках, куда их сослали как кулаков. Золотые монеты были тщательно спрятаны в ватник. Даже при самом старательном прощупывании нелегко их было обнаружить. Накинул отец засаленную телогрейку Егору на плечи и сказал:
- Убегай, отсюда, сынку. А то пропадешь. Убегай в Польшу. Там с такими деньгами паном будешь!
Егор долго пробирался к польской границе. Однажды утром, голодный, усталый, он пришел в Митковичи, постучал в крайнюю хату, попросил напиться. Хозяйка оказалась говорливой, доброй женщиной, увидела, что хлопца гонит по свету какая-то беда, посадила за стол, накормила, а потом предложила отдохнуть. Постелила ему в комнате, и там он проспал целые сутки. Проснулся от ощущения чужого взгляда. Раскрыл глаза и увидел сидящую на табуретке девушку лет девятнадцати - она зашивала его порванную рубашку.
- Зачем ты? - удивился беглец.
- А что, тебе лучше ходить оборванцем? На каких, скажи, суках висел? По живому порвано.
- Ну висел так висел… - вяло буркнул он.
Дальше той хаты, однако, не ушел. Марилька, так звали девушку, будто приворожила его. Он остался в местечке, устроился работать на мельницу, и там, в хлопотах, побежали его годы.
Егором Климчуком поинтересовались власти, кто-то подсказал, что он, мол, кулацкий сын. Но все обошлось - ведь "сын за отца не отвечает"!..
А когда в их края пришли гитлеровцы, они очень быстро узнали историю мельника Климчука и вызвали его в комендатуру. Оттуда он вышел окрыленный. Сначала был простым доносчиком, составлял списки коммунистов, комсомольцев, евреев, потом ему приказали пробраться к партизанам. Это удалось довольно быстро. С тех пор он и жил в лесу. Как все, ходил на задания, голодал, проклинал фашистов. Когда он отпрашивался проведать семью, его отпускали. Никому и в голову не приходило, что этот с виду добродушный, смешливый толстяк навещает в местечке не только семью, а заодно передает важнейшие сведения немцам.
В мечтах Климчук уже строил обширные планы своей жизни после победы Гитлера. Что фюрер одержит верх, на первых порах у него сомнений не возникало: "Такую технику бросил на Россию, таким стукнул бронированным кулаком". Правда, за последние месяцы уверенность Климчука несколько поколебалась. Обстановка для фашистов нежданно усложнилась. Особенно после Сталинграда. Да и партизаны не давали им покоя. Он видел, как не на шутку встревожились немцы. И Климчук приуныл. Но что теперь сделаешь? Попал в волчью стаю и вой по-волчьи. Если б и захотел - возврата к своим нет: как только они дознаются, что он за птица, тут уж ему несдобровать. Не раз видел он, как поступали партизаны с предателями: даже пули жалели для них - петля на шею и на сук!
Мороз пробежал по коже у Климчука от таких мыслей.
…Приказ проклятого Носке! И к чему он? Все равно партизанам погибель, так нет - подай ему голову дядьки Андрея. Отчаяние охватило Климчука. Задание такое, что и свою голову, гляди, не убережешь.
Задумавшись, он и не заметил, что картофельным полем добрался до густого ельника. Почувствовал запах грибов и сырой пожухлой травы. Остановился, огляделся. Слева темнел клин поля, который огибала дорога, ведущая в лес, к селу Веснину. Там, возле деревни, начинались немецкие позиции. Надо будет проходить посты. Могут прицепиться, обыскать. Прощай тогда золотые монеты! Пожалуй, их нужно спрятать подальше, решил Климчук. Нелегко в лесу, да еще в темноте, подыскать хороший тайник. Он вспомнил старую сосну с дуплом на опушке, неподалеку от деревни. Шел туда осторожно, почти бесшумно, как кошка. Его зоркие глаза прощупывали каждый кустик, каждую канаву.
Знакомую сосну он отыскал сразу: она одиноко темнела на поляне. Дупло было довольно высоко, и ему пришлось карабкаться по шершавому, колючему стволу. Климчук засомневался: "Дерево приметное, вдруг кто поинтересуется дуплом", - однако другого тайника искать не стал. Рассуждал так: богатство его пролежит всего два-три дня.