Гаврусев намек понял, вынужден был согласиться с Плужниковым:
- В точности неизвестно. Думаю, и на самом верху того не ведают.
- На самом верху могут и не ведать, а тем, кто пониже, "ведать" не мешало бы, - рубанул Плужников и, кажется, сам испугался своей резкости.
Слободкин же был в восторге от выпаленного старшим. С хорошим человеком свела его судьба. С прямым и открытым. С таким можно куда хочешь двинуть. Ничего плохого не думал он и о Гаврусеве. Просто задавлен грузом свалившихся на него забот. Только успевай поворачиваться. Но работяга из работяг. В столице на Маросейке, в главном комсомольском штабе страны, все видят, как он вкалывает, не зная покоя ни днем, ни ночью. Слободкин сам тому свидетель.
Евдокушин, во время всей этой сцены помалкивавший, был, как показалось Сергею, на стороне Плужникова.
Пройдя через фронт, через ранения, навалявшись в госпитале, намерзшись за токарным станком в стылом цехе эвакуированного завода, наголодавшись после потери хлебных карточек, Сергей научился мерить людей своей особой меркой. Человек, по его разумению, должен обладать двумя основными качествами: быть честным по отношению к себе и к другим, иметь запас прочности. Глаз у него был наметан, умел за короткий срок определить, с кем можно пойти в разведку, с кем нет. С Плужниковым можно, без всяких оговорок. Без каких-либо скидок годен и Евдокушин, еще не испытавший на себе столько, сколько они с Плужниковым хлебнули, но, судя по всему, парень что надо, хотя и не проявивший еще характера. Да и где было проявить? На крыше горящего дома? Под зажигалками? В парашютном кружке? Плужников не любил рассказывать о себе, но мог бы рассказать о том, как прыгал с парашютом в боевых условиях. Евдокушин же сам над собою подшучивал: "Два прыжка у меня. И то - с вышки. Страшное это дело, откровенно скажу. Только в случае крайней необходимости и сиганешь". За короткое их знакомство Слободкин установил - и Евдокушин из тех парней, которые не любят высовываться, стараются держаться в тени. Это Сергею тоже было по нраву. Бывают такие люди, думал он о Николае, - тихие, незаметные. Но придет пора, грянет час…
В набравшем нужную высоту самолете Слободкин сквозь дремоту пробовал всмотреться в своих спутников и не мог ничего разглядеть. Темнота за бортом была непроницаемой, небо, значит, набито тучами до краев. Это и хорошо и плохо, думал он. Хорошо потому, что линию фронта легче таким образом пройти незамеченными. Плохо потому, что никаких костров в такую мракобесину, конечно, не разглядишь, если даже точно выйдешь на цель и перейдешь на бреющий. Он подумал про автопилоты, про то, какая умная это штука, ежели ладно скроена и попала в надежные руки. Он сам немного работал на заводе, выпускающем авиационные приборы, и знает, как сложно довести автопилот до ума, как долго он иной раз капризничает, прежде чем "научится" помогать летчикам вести машину в кромешной тьме, в тумане, при полном отсутствии видимости. Конструкторы и инженеры завода бились над созданием надежных навигационных систем для слепого полета. Бились, пытаясь всем "Фомам неверующим" доказать, что летчику возможно будет без "внешней информации", без ориентировки на небесные светила или на земные ориентиры получать в воздухе необходимые ему данные о горизонте, азимуте, скорости, высоте, положении самолета в пространстве. Учились создавать чудо-приборы, совершенствовали их в самую трудную годину войны.
"Интересно, - думал Слободкин, - какими приборами оснащена доставшаяся им развалюха? Скорей всего устаревшими. Кому придет в голову ставить новую навигационную технику на самолет, отслуживший срок? Не в бой ведь идем, на рядовое задание. - И сам себе возражал. - Пусть их всего трое, но какое ответственное дело им выпало! Если точно сбросят, они сделают все как положено. Надежная получилась группа. Страшновато немного за Евдокушина. Николай никакой военной "академии" не кончал, про фронтовое образование должен писать "незаконченное низшее". Так, наверно, и написал бы, если б лег сейчас перед ним анкетный лист. Но и про вышку парашютную не забыл бы, и про дежурство на крыше под бомбой, и про морзянку. Главные козыри были у него, когда в группу просился, - вышка, крыша и радиодело. И своего достиг. Дрогнуло сердце у начальства. У Гаврусева и у того, кто над ним. Если б не дрогнуло, не попасть бы Николаю в их троицу. А он через все заслоны прошел. Молодец!"
С этими мыслями Слободкин оторвал жесткие щеки от жестких ладоней, на ощупь перебрался через лежавший на полу грузовой парашют, подсел поближе к Евдокушину, тронул его угловатые, чуть подрагивавшие в такт моторам плечи. Не громко, но и не тихо спросил:
- Дрожим?
В ответ услышал хриплое, не злое, но и не слишком приветливое:
- Отстань!..
Сергей, честно говоря, рассердился. И даже очень. Но не на Евдокушина - на себя. Ясно ведь, не только в такт моторам вздрагивали худые, почти детские плечи Николая. "У меня у самого ведь зуб не попадает на зуб. Не попадает? Точно, дробит. Так чего же я вяжусь к пацану?"
Сергей попробовал оправдаться перед пареньком:
- Я имел в виду - от холода.
Евдокушин ничего не ответил, только отодвинулся от Слободкина - может, для того, чтобы тот не чувствовал, какая его действительно бьет лихорадка. А может, затем, чтоб не ощущать нервного озноба, охватившего Сергея, стремившегося быть как можно более спокойным, но не умевшего до конца совладать с собой.
Так прошло несколько томительных и потому бесконечных минут, в течение которых и тот, и другой пытались скрыть друг от друга свое подлинное состояние. Слободкин, как ему и подобало, первым справился с собой, сказал спокойно-примирительно:
- Давай старшого будить, выяснять обстановку. Давай?
Почти совсем спокойным был и ответ Евдокушина:
- А чего его будить, он не заснул ни на минуту. Протоптал дорожку в кабину летчиков и всю дорогу туда-сюда шастает.
- Шастает? Всю дорогу?… - недоверчиво переспросил Слободкин. - Выходит, я храпанул, что ли?
- Выходит. Мы не стали будить, знали, не спал больше суток. Кому ты нужен умученный? Знаешь хоть, что фронт позади?
Со Слободкина слетели остатки сна:
- Фронт? Позади?… Как позади? Я ни одной зенитки не слышал. Ты что-то путаешь. Сам дрых без ног, в этом все дело. Признавайся, в этом?
- Не было никаких зениток, Слободкин, понял? Прошмыгнули, повезло нам, считает старшой. Сейчас явится, все объяснит.
Слободкин верил и не верил услышанному. А старшой что-то медлил и медлил. Не отворялась кабина летчиков. Гудел дюраль, выли моторы, сотрясалась вся машина, но громче дюраля и винтомоторной системы колотилось сердце Сергея. Ему казалось, что так же стучало и сердце Евдокушина. Он даже спросил напарника:
- Стучит? Колотится? А?…
Николай вопроса не понял. И совсем впопад ответил:
- Что-то застрял старшой у пилотов. И машина идет чудно… Чувствуешь? Я не летал и то понимаю - все время заваливается. На бок воротит и воротит. Вот-вот гробанемся, а?…
Слободкин насторожился. Ясно зафиксировал один глубокий вираж, другой, третий… Объяснил Николаю:
- Костры ищем. Сложная это штука. И давно крутим так?
- Минут тридцать, по-моему, уже. Или даже сорок…
Слободкин вздрогнул.
- Что ж ты молчал? "Сейчас старшой явится"! - сердито передразнил Евдокушина. - Мог бы сообразить, в чем дело.
- Я сообразил, не хотел беспокоить прежде времени.
- Чего? - не расслышал Слободкин.
- Не хотел, говорю, зря беспокоить! - прокричал Николай в самое ухо Сергея.
- Вы что, сговорились?… - Сергей поднялся во весь рост, расправил лямки своего парашюта, решительно шагнул в сторону кабины пилотов. Николай так же решительно задержал его.
- Не велено.
- Чего? - опять не расслышал Сергей.
- Просили, говорю, оставаться на своих местах.
Слободкин попробовал вырваться, но маленькая рука Евдокушина оказалась крепкой, как дюраль.
Сергей вынужден был опуститься на место. Они помолчали, не зная, что сказать друг другу. Впереди них тускло маячила скважина в двери пилотской кабины. Свет из нее прорывался короткими импульсами, словно точку-тире выстукивал.
Самолет ложился то на одно, то на другое крыло, словно хотел разгрести тяжелые облака. Разгребал и никак не мог разгрести. Слободкин потянулся к иллюминатору, лицом прижался к его холодному овалу и ничего увидеть не мог. Черное небо вплотную прижалось к черной земле, и не было между ними никакого просвета. "Покуда пересекали линию фронта, это в пользу группы было. Но не может же все время везти? Не может. Вот и не повезло. Потом опять повезет. Через раз приходит к парашютистам удача. - Это он знал по испытанному. - В общем-то, никакого ЧП пока не произошло - они где-то в заданном квадрате. Партизаны их, может быть, уже слышат, костры выложили, смолят на полную мощность. Горючим баки заправлены, конечно, хоть и с небольшим, но запасом, есть, стало быть, возможность еще повертеться, поискать".
Так рассуждал Слободкин. Примерно так же думал, судя по всему, и Евдокушин. Во всяком случае он сидел на своем месте спокойно, всем своим видом давая донять Слободкину, что нервы у него в порядке, не подведут, что готов к любым испытаниям в воздухе и на земле. Почувствовав это, поизучав свои слабо светящиеся часики, Слободкин сказал:
- У нас, по-моему, есть еще время.
- Чего? - переспросил Николай.
- Время, хоть и небольшое, говорю, у нас имеется. А потом…
- А потом? - не дал ему договорить Николай.
- А потом куда-нибудь плюхнемся и косточки свои собирать станем. Хорошо бы недалеко разбросало.
Так они еще какое-то время переговаривались, поглядывая в сторону пилотской кабины, дверь которой была все еще плотно закрыта, а через ее замочную скважину по-прежнему долетали до них тусклые, узкие и оттого еще более тревожные всполохи желто-голубого огня.
Глава 2
Из-за низкой облачности и непроницаемого тумана партизанских костров не нашли. Группу сбрасывали "на ощупь". В распахнутую дверцу фюзеляжа вытолкнули сперва грузовой парашют. За ним, через несколько секунд пошли друг за другом Плужников, Евдокушин, Слободкин.
Почти мгновенно после динамического удара, не успев сгруппироваться для приземления, Слободкин по пояс врезался в болото. В неудобной позе замер, стал прислушиваться. Сперва ничего не было слышно, кроме стука в висках. Потом до Сергея донеслись звуки, похожие на всплески, и тут же стихли. Он снова напряг слух. Еще через минуту или две звуки повторились. Как заранее было условлено, Слободкин прокричал горлицей. Два лесных голубя почти одновременно отозвались с двух сторон.
Отстегнув лямки парашюта, Слободкин подтянул к себе купол за стропы, скомкал перкаль в клубок и стал топить его, упрямо пузырившийся, в болотной жиже по всем правилам десантного дела. Болото обжигало холодом и сковывало движения. Никакой он не был парашютист в те минуты - обыкновенный стреноженный конь. Еле-еле выпростался из мокрых объятий кувшинок и еще каких-то незнакомых трав, похожих на стропы, длинных и крепких - не разорвешь.
К тому времени, когда троица собралась, выкарабкавшись на более мелкое место, уже начало светать Если действовать опять-таки по военной науке, надо было отсюда немедленно уходить. Но наука наукой, а грузовой парашют грузовым парашютом. Никак не могли понять, куда его зашвырнуло. Обшарили все вокруг, прочесали все кусты и деревья. Парашюта нигде не было. Не мог же он зацепиться за хвостовое оперение и улететь обратно? Не мог. Плужников и Слободкин свои ми руками вытолкали его за борт и ничего подозрительного не заметили. И штурман был возле них. Стало быть, надо возвращаться еще и еще раз туда, откуда с такими трудами выбрались, только лезть еще дальше и смотреть внимательней. Без грузового парашюта они мало чем смогут помочь партизанам.
В болоте было сперва по колено, потом по пояс, потом становилось и по грудь, даже самому рослому из них, Плужникову. О Евдокушине и говорить не приходится. Но делать нечего, месили и месили обжигающую холодом болотную жижу. Стократно избороздили вдоль и поперек огромную территорию, но грузового парашюта, на который возлагали столько надежд и который искали весь день, нигде не было.
Измученные, вымотанные к вечеру, они оказались на крошечном клочке сухой земли. Только у Плужникова, самого крепкого из них, хватило сил открыть банку свиной тушенки на троих. Они молча по кругу опорожнили ее и заснули. Спали тревожно. Особенно Слободкин. Он знал, что иногда сильно храпит, и сейчас больше метался, чем спал, прислушиваясь к самому себе. В груди его клокотало, то ли от простуды, то ли еще от чего, и он, боясь нарушить тишину, крутился с боку на бок, проклиная храпучую свою натуру. Первым Плужников это заметил:
- Не спится?
- Выспался, - неизвестно зачем солгал Сергей.
- Брешешь, Слобода, я тебя насквозь вижу. "Выспался"!
- Я тоже, - неожиданно подал слабый голос Евдокушин.
- Тоже брешешь или тоже выспался? - мрачно спросил Плужников.
- Тоже выспался, - стоял на своем Евдокушин.
- Оба хороши! - рявкнул старшой. Помолчал, похрустел затекшими суставами, спросил: - Какие предложения будут?
- Перевели дух немного, продолжим поиски, - сказал Слободкин. Подумал и добавил: - Тем более я рацию потерял.
- Шутка глупая, - устало пробасил старшой, помолчал и тоже добавил: - Дурацкая даже!
Слободкин вынужден был повторить, что в самом деле рации у них больше нет. Только та, что в грузовом парашюте. А его, запасная, соскочила с плеча во время приземления.
- Раззява! - зло сказал старшой, когда понял, что шутки тут нет никакой, ни глупой, ни дурацкой, ни тем более умной.
Они опять помолчали. Через какое-то время Сергей, которому было стыдно за свое "раззявство", за то, что вольно или невольно подвел товарищей, заметил:
- А если долго смотреть в одну точку, начинаешь все различать. Все, до капли.
Плужников негромко хохотнул:
- И давно ты так "долго смотришь в одну точку"?
- Не знаю, - на этот раз сказал чистую правду Слободкин. - Может, целый час уже.
Все трое стали напряженно вглядываться в обступившую их ночь. Не прошло и несколько минут, как Плужников тихо воскликнул:
- А ведь прав, Слобода! Кое-что вырисовывается.
- У меня глаза как сверла - любую тьму - насквозь. Вон тучи разъехались, первая звезда прорезается. Во-он там, за лесом. Смотрите, глядите!..
Никакой звезды никто, кроме Слободкина, не увидел - ни "вон там", ни "вот тут". Нигде.
Тем не менее все трое тяжело, но дружно поднялись на ноги.
- Раз ты глазастый такой, веди! - приказал Плужников Слободкину. - Все болотные версты перетолчем заново, а грузовой парашют и рацию сыщем. Или грош нам цена без палочки.
Верил в свои слова старшой или не верил, было неясно, пожалуй, и ему самому. Но никаких других слов не нашлось ни у него самого, ни у Слободкина, ни тем более у Евдокушина. Они и не искали других слов. Снова безропотно окунулись в холодную хлябь, но теперь она была уже не такой трудно проходимой. Так, по крайней мере, казалось Слободкину. Сказал об этом ребятам. Плужников поддакнул:
- Родная стихия! Скоро жить без нее не сможем.
Слободкин тоже буркнул что-то в тон старшому.
Так, невесело, но решительно поддерживая друг друга, они передвигались, разгребая окоченевшими руками прошитую водорослями болотную жижу. И ночь становилась непонятно почему уже не такой беспросветно темной и холодной, и новые силы откуда-то брались. Откуда? - спрашивал себя Слободкин. И не мог ответить. Только чувствовал, что ночь действительно не так уж беспросветно темна и холодна и кое-какие силенки в самом деле еще остались, не выпотрошены до дна. И выпотрошены будут не скоро - не раньше, как нашарят парашют и рацию. И еще Сергей почему-то был твердо уверен, что именно ему выпадет счастье первому крикнуть: "Нашел!" Почему? По очень простой причине. Еще в госпитале его одолевала мечта - попасть снова на фронт, опять оказаться в своей десантной роте. Много раз упрашивал начальство, чтоб доверили серьезное дело. Всеми правдами и неправдами упросил наконец, уклянчил. Вон какая задача выпала! Теперь самое главное - оправдать доверие.
Никогда в жизни Сергей не чувствовал себя таким уставшим и таким сильным. Таким беспомощным и таким всемогущим. Таким близоруким и таким дальнозорким. Старшой правильно сделал, что его вперед выдвинул. Правильней некуда. "Самый глазастый, веди!" И поведу, и повел уже. И даже тактику свою выработал.
- На меня смотрите, на меня, - приказал изнемогшим своим напарникам. - Ежели во весь рост продираться, больно глубоко грузнешь. Как я попробуйте, как я - легче ступайте, здесь почти плыть можно. Меньше хлебать будем этой дряни!
Слободкин тошнотно выплюнул гнилую муть, которой наглотался. Откашлялся.
- Не могу больше. Меня сейчас вырвет! - прохрипел Евдокушин.
- Ну и хорошо, что вырвет, пусть вырвет, - сказал Слободкин.
- Не могу… - повторил Николай.
Пришлось остановиться. Отдышались немного.
Плужников задал свой любимый вопрос:
- Какие предложения? Может, местами заменимся?
- Как это? - не понял Слободкин.
- Может, Евдокуху вперед запустить?
- Зачем? - снова не понял Сергей.
- На глазах у нас будет все время, не потеряется, - пояснил свою нехитрую мысль старшой.
- Не потеряюсь, - обиделся Евдокушин. - Мне лучше уже.
- Лучше? Или хорошо? - спросил Плужников, любивший во всем точность и определенность.
- Пристал! - еле слышно огрызнулся Николай. - "Евдокуху, Евдокуху"…
По всему было видно, силы его медленно, но верно все-таки покидают.
- Давай мне свой сидор и автомат, - приказал Плужников.
- Не дам! - еще раз огрызнулся Евдокушин, немного погромче, чтоб показать: богу душу покуда не отдал.
- Не трожь человека, - вмешался Слободкин. - Скоро оклемается, я знаю его.
Это была не чистая правда, а стало быть, неправда чистая. Не слишком-то хорошо знал Слободкин Евдокушина. Ни в каких передрягах с ним не был. Просто стало ему жаль парня. Из троих молодой самый. Старшому тоже было жаль, но он жалел грубовато. От такой жалости человеку чаще всего еще хуже делается. Надо, конечно, пожалеть парня, но чуть-чуть по-иному, чтоб он этого и не заметил даже. Так и поступим, решил Сергей. Через минуту-другую сказал:
- Меня тоже тошнит. Не могу больше…
- Врешь, - спокойно отреагировал Евдокушин, разгадавший, как ему показалось, маневр Слободкина.
Но Сергей на этот раз выдал чистую правду. Его в самом деле мутило, он еле сдерживался. Пересилив себя, словцо про белорусские болота ввернул. Будто бы тянутся они "сколько хотят" и бывают среди них поглубже, а зимой и намного прохладнее этих.
Старшой угрюмо ухмыльнулся:
- Так то ж зимой! Утешил. Пропаганда и агитация? Давай, давай, полезное тоже дело.
- Не пропаганда, - спокойно ответил Слободкин, - и не агитация. В болотах тех покувыркался я вот так. И вот какую интересную вещь заметил. Через каждую сотню метров там островки попадаются. Есть где дух перевести. Я думаю, и тут набредем на такие места. Должна же эта зараза когда-то кончиться!
- Должна, - согласился Плужников. - Что дальше будет?
- Дальше нормальное болото пойдет.
- Оптимист! - мрачно хохотнул старшой.