Первым все-таки он, командир, пришел в себя. Слободкину это тоже хорошо было видно - лежал от него ближе всех. Распрямил сведенные пальцы, провел ладонью по лбу - вспотевшая кожа потемнела, на ней от налипшего песка резко обозначились глубокие, как шрамы, морщины. Огляделся, убедившись в том, что все прошло удачно, по цепочке, через Слободкина передал новый приказ:
- Уходим!
Выкарабкались из заросшего кювета, двинулись за командиром. Некоторое время шли опять параллельно дороге, совсем недалеко от нее, и танковый гром продолжал висеть над ними, оглушая, выматывая душу. Слободкин заметил, что командир и Старик хорошо знают места, по которым идут. Сколько же раз были исхожены ими эти невидимые пути-перепутья! Именно невидимые - Слободкин глядел под ноги, следопыт он был неплохой, но нигде и намека на тропку не находил. Шагали долго, быстро, уверенно. В одном месте, правда, чуть менее уверенно своротили в сторону - мимо внимания Сергея это тоже не прошло. Но и после своротка, когда большак стал отдаляться, долго еще преследовал их лязг гусениц и гул моторов. И налетевший ветер долго еще не в силах был заглушить обезумевшего металла.
- Затевает что-то новое, грандиозное, паразит. С фронта на фронт железо не зря катит, - сказал командир, когда гром наконец оборвался. - Кто прикинул, сколько танков в колонне? Двести? Триста? Пятьсот? Больше? Меньше? Что молчите? Ну, хлопцы!
Никто не мог хотя бы приблизительно ответить на этот вопрос. Ни Старик, ни Плужников, ни даже он, Слободкин. О Евдокушине и говорить нечего. Слободкин после раздумья все ж попробовал:
- Много…
- Ответ правильный, - не то согласился, не то съязвил командир. - Много. Нам бы чуть поточней, а?
Никто больше рта не раскрыл. Командир сплюнул.
- Партизаны-разведчики, мамочку вашу… Время надо было засекать. Время! Часики!
- Мои остановились в болоте, - буркнул Слободкин. - В том, самом нервом, где у меня рация с ремня сорвалась.
Командира передернуло:
- Рация? Сорвалась? Как это, "сорвалась"? Ты в своем уме?
Это было уже слишком. Слободкин, однако, сдержался, как мог спокойно объяснил:
- Ремень лопнул при ударе. В грузовом парашюте у нас еще одна, основная, есть, вы же видели. Все предусмотрено. Только часики вот одни, и те захлебнулись.
Выслушав объяснение Слободкина, командир немного угомонился:
- Часики потом почистить нужно. Мои тоже на самом пределе, но все же топают, смотри, - он сверкнул облинялым циферблатом. - Короче, я засек и сейчас все подсчитаем с точностью до грамма. Час сорок тянулась эта гадюка. С небольшим гаком даже. Какую скорость по такой дороге развивают немецкие танки? Это мы знаем, - сам себе ответил командир. - Какую дистанцию держали между собой?
На этот счет мнения разошлись. По Евдокушину выходило, что никакой дистанции вообще не было.
- Как же ты прошмыгнул? Верхом, что ли?
Евдокушин смутился. Командир попробовал приободрить паренька:
- Не тушуйся, радист, ты молодец пока.
Он снова глянул на часы и добавил:
- Донесение в штаб тебе передавать. И чем скорее, тем лучше. А насчет дистанции я так скажу: немец - человек аккуратный, все по наставлениям у него, которые нам известны с первого до последнего. Арифметику мы тоже знаем, все четыре действия. Что получается? - командир неожиданно перешел на шепот, словно кто-то мог подслушать его в этот миг.
Евдокушин не расслышал и смутился еще больше. Мимо внимания командира не прошло и это:
- Что с тобой? Может, с непривычки? И чего-то красный ты? Как чувствуешь?
Слободкин глянул на Евдокушина. Щеки его в самом деле пылали.
- Нормально, - тихо не то сказал, не то простонал Евдокушин.
Это была неправда. Сергей и на ходу разглядел, что белки глаз Евдокушина налились кровью и дышит он тяжело, прерывисто, шагает с трудом, сильно припадая на одну ногу. Сказать об этом командиру? Или нет? Решил повременить, но вот командир и сам заметил неладное. Велел остановиться, подошел к Николаю, потрогал вспотевший лоб парня, поставил диагноз:
- Простыл! Ясное дело, в самом стылом болоте побывал. Мы его, когда можно, стороной обходим, вас же в самую середку угораздило.
Слободкин хотел сказать, что если б не болото, они бы разбились вдребезги. Не сказал, передумал. К чему? Он прыгал и с малых и с предельно малых высот, но с такой малой, как в этот раз, впервые. Ведь на бреющем шли, едва не сшибая ветви деревьев. Чтобы уйти от неприятной мысли, спросил:
- Стылое, говоришь? Точное название.
- Мы сами его так окрестили, когда, отходя на заранее подготовленные позиции, прошлой зимой по уши вкрячились. Выручило кое-кого, кое-кого на тот свет отправило. Родники!
Последних слов командиру лучше было, пожалуй, не говорить - услышав такое, Евдокушин уже не мог скрыть охватившего его озноба, хотя и пытался.
- Что же делать с тобой? - вздохнул командир. - Еще хоть немного пройти можешь?
- Могу, - выдавил из себя Евдокушин. - А много еще осталось?
Этим вопросом он выдал себя окончательно. Не было у него больше сил, ясное дело. Да и откуда им взяться? Первый в жизни прыжок, да еще ночью, в болото с ледяной водой, а потом еще танки. И все одним разом, без передышки. Не много ли? Многовато, тем более для человека незакаленного. Слободкин, и тот чувствовал себя не в своей тарелке. Да и Плужников, кажется. Приумолк что-то, приуныл.
- Приуныл? - врасплох спросил Слободкин старшого.
- Иди ты знаешь куда!.. - хоть и негромко, но выругался Плужников, и этим тоже себя выдал.
Невеселая получалась картина. Честно сказать, Слободкин и сам был на последнем пределе. И давно уже - еще в обжигающем том болоте. Но держался кое-как до поры. И сейчас еще держится. Однако и у него готово сорваться с пересохших, растрескавшихся губ: "Много ли осталось еще, командир?…" Не сорвется, неправда! А если и сорвется вдруг, то вовсе не потому, что последние силы выдохлись - просто надо ведь элементарно сориентироваться? Необходимо.
- Много ль нам топать еще, командир? - улучив момент, тихо, как бы невзначай поинтересовался Слободкин.
Василий от вопроса этого почему-то вздрогнул.
- Тебе честно сказать? - еще тише ответил. - Только строго между нами: заплутали мы в одном месте.
- Когда своротили от дороги? - инстинктивно догадался Сергей.
- Да, не там своротили, - подтвердил догадку Василий.
- А сейчас? - не унимался Сергей. - Сориентировались? Или нет?
- Сейчас точно идем. Но крюк великоват получается. Верст десять лишку загибаем. Дай бог, к ночи причапаем. Хватит ли пороху у него? - он оглянулся на Евдокушина, плетущегося позади всех.
Слободкин переживал за Николая, боялся за него. Сейчас решил не тянуть больше, выяснить все до конца.
- Надо привал делать, командир. Переведем дух, заодно посмотрим, какой сюрприз приготовил радист наш. Он же не идет - еле-еле переваливается, - выпалил с сочувствием и досадой.
Остановились. Евдокушин сразу почуял недоброе. Приковыляв кое-как к своим, спросил испуганно:
- Из-за меня?
- Почему именно из-за тебя? По уставу положено, - ответил командир. - Малый привал.
Асам сразу - к нему. Снял вещмешок с Николая, велел лечь на спину. Именно велел - Евдокушин сопротивлялся, пришлось уложить его силой. Вдвоем со Слободкиным расстегнули у парня ворот. Сперва командир припал к тощей, часто вздымавшейся груди радиста, потом Слободкин. Незаметно, коротко переглянулись. Им казалось, что незаметно. Евдокушин заметил, хотел что-то сказать - сухой, надсадный кашель перехватил дыхание.
- Такие дела… - неопределенно протянул командир.
- Ну что? - с трудом отдышавшись, спросил наконец Евдокушин.
- Температурка у тебя, вот что, - сказал командир.
- Ерунда! Полежу минут десять - и тронемся. Не в такие ходил походы… - Новый приступ кашля не дал ему договорить.
Слободкин подумал: "В какие такие "походы" мог ходить этот парень? Пионерское детство свое вспомнил, что ли, совсем недалекое? - Сергей вдруг обнаружил жидкий лебяжий пушок на верхней губе Евдокушина. - Может, и не следовало такого посылать? Ясное дело, не следовало. Недоглядело начальство. Мы тоже хороши, языки поприкусывали. Видели ведь - малюсёнка в группу подсунули".
Сергею вспомнилось вдруг словцо из своей пионерской поры. Крохотулю-мальчишку прозвали они малюсенком однажды в лагере - такого же вихрастого, белесого и такого же беспомощного. Что радист - хорошо, что прыгнул до этого с вышки - тоже прекрасно. Но все-таки прежде чем в группу включать, надо было все взвесить как следует. Семь раз отрезали, один раз отмерили. В Сергее все круче закипала по этому случаю злость на "начальство", на старшого, а на самого себя больше всех, хотя при формировании группы совета с ним никто не держал.
Глава 4
Надвигалась еще одна ночь. Привал давно надо было кончать, а Евдокушин подняться не мог. Он то метался в жару и в поту, то дрожал мелкой дрожью. Погода снова испортилась, притихший было дождь начал молотить с новой силой, резко похолодало. О движении дальше с больным Евдокушиным и речи быть не могло.
Командир отправил в отряд Старика - за лошадью и телегой, а оставшиеся принялись, как могли, лечить Николая. Командир укрывал Евдокушина промокшим ватником, который тот поминутно сбрасывал. Плужников и Слободкин таскали ветки орешника, пытаясь построить из них подобие шалаша. В быстро наступавшей темноте дело никак не ладилось - хлипкое сооружение заваливалось под порывами ветра, то на один бок, то на другой. Евдокушин, задыхаясь от жара, каждые несколько минут начал просить водицы. Пришлось собирать дождевую воду во флягу. Слободкин заметил странную закономерность - чем сильнее хлестал дождь, тем уже делалось и без того узкое алюминиевое горлышко…
К утру трое здоровых валились с ног, а больного скручивало все сильней. Он с трудом поднимал на секунду-другую дрожавшие веки и тут же закрывал. Даже жидкий рассвет, просочившийся в кособокий шалаш, который все-таки соорудили, больно резал воспаленные глаза Николая. Пить он больше уже не просил - молча облизывал пересохшие, потрескавшиеся губы.
- Ну что ты, радист? - наклоняясь к Евдокушину, спрашивал Слободкин. - Где болит? Что болит? Тут? Или тут? Скажи, мы все сделаем…
Ничего они сделать больше не могли. Николай понимал это, сквозь тяжелое дыхание спросил Сергея:
- Дал я вам жизни, да?
- Пустяки, - как мог успокоил парня Слободкин.
- А где Старик?
Сергей промолчал, сделал вид, что не расслышал.
- Снайпер, говорю, где? - повторил Николай. - И все наши?
Слободкин от прямого ответа ушел:
- Зачем они тебе? Соскучился?
- Ты думаешь, если я заболел, то ни черта не понимаю. Я все слышал. Из-за меня все это. Молчишь?
Сергей решил объяснить ситуацию так:
- Сперва с азимута сбились. Потом ночь наступила, дождь припустился пуще прежнего, а под у ногами то глина, то болото, то вообще… Вот и пришлось ночевку устраивать, хотя времени у нас мало. Ноль времени, радист, круглый ноль…
- Из-за меня все это, знаю, - упавшим голосом повторил Евдокушин. - Так где же Старик-то?
Слободкину врать больше не захотелось.
- Кто-то должен же был сообщить в центр о танках? Вот командир и отправил его в отряд. Там их радист и все, что мы доставили для радиосвязи. А остальные недалече. Теперь понял что-нибудь?
- Так бы и сказал.
- Так и говорю.
Они помолчали. Каждый думал свое. Слободкин о том, чем бы еще подсобить парню. Евдокушин о том, наверное, как бы избавить людей от лишних забот. Он через какое-то время даже попробовал чуть приподняться. Слободкин властным жестом уложил его обратно.
- Ты полежи пока, полежи. А еще лучше поспи. Можешь поспать немного? - сам он при этом не то вздохнул, не то зевнул.
- Умаялся? - спросил Евдокушин.
- С чего ты взял? Выспался. Все выспались.
У Евдокушина, несмотря на его тяжелое состояние, разламывающаяся от боли голова работала временами очень отчетливо. Он процедил с горечью, скосив налитые кровью глаза:
- Я знаю. Выспались и отдохнули все. Кроме тебя, командира, Старика и Плужникова. А я немного забылся, точно помню.
Евдокушин сам, видимо, не знал, правда это была или неправда. И Сергей тоже не знал. Он слышал всю ночь не то храп Николая, не то его хрип, прерывавшийся глухим удушливым кашлем. Слышал и то, как Евдокушин несколько раз бредил, бессвязно повторяя одни и те же слова: "Ледяное? Стылое? Кто сказал? Ты, командир? Или ты? Ледяное, ледяное, стылое, не спорю. Тебе холодно, Слобода? А тебе?…"
К утру температура у Николая, судя по всему, подскочила еще выше, но бредить он перестал. Только дышал тяжело и надсадно. Улучив момент, когда больной все-таки заснул, Слободкин снова пошел собирать воду. По желобкам листьев орешин дождевые капли прерывистой струйкой медленно, но верно стекали в горлышко фляги, которое уже, к счастью, не было таким безнадежно узким, как ночью.
Командир и Плужников, сходившие в разведку, вернулись мрачные, неразговорчивые. Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, принялись доделывать шалаш. Наломали побольше веток, укладывали их поверх старых особым способом - листок к листку, как черепицу. Или это так казалось Слободкину? Нет, не казалось: именно листок к листку, как когда-то учил его старшина Брага, великий и мудрый умелец из-под Харькова. Укладывали, мостили веточку к веточке, а сами прислушивались к шорохам леса, посматривали в ту сторону, откуда должен был появиться Старик. Прислушивались, посматривали, а снайпера все не было. Уж не попал ли в заваруху какую, не нарвался ли на немцев? Они тут всюду, во всех спаленных деревнях, а как рассветет, и по лесам шастают - везде им партизаны мерещатся.
Уже совсем светло было, когда недалеко-неблизко раза два фырканула лошадь. Тихонечко так фырканула, словно и она понимала, что к чему. Командир вздохнул с облегчением:
- Старик и Серый причапали!
Плужников со Слободкиным переглянулись. Командир повторил уверенно:
- Старик и Серый! Молодец снайпер - поволноваться заставил, но с делом справился. И конь-умняга, все партизанские тропы знает.
Они втроем сорвались со своих мест и уже через несколько минут в промельках ветвей орешин увидели всадника на серой лошади. Когда сблизились, не узнали Старика: бледный, без шапки, волосы врастреп, фуфайка изодрана в клочья. Он остановил Серого, устало не то сполз, не то свалился на землю, прошамкал рассеченными губами:
- Как-никак, а добрались.
- Ты что?! Что случилось? - затараторил командир, потерявший вдруг все свое командирское равновесие. - Толком говори!
- Толком и говорю: как-никак, а дотопали.
- Черт побери! На немца нарвались? Где телега? И вообще…
Снайпер сплюнул кровью, утерся драным рукавом, начал объяснять:
- Выехали-то с телегой, ясно и понятно. Сперва все как по маслу шло. Примерно с полдороги отмерли. Потом словно гром над нами шарахнул - как ни береглись, наскочили-таки на немецкую мину. Куда колеса, куда оглобли, куда облучок!.. А меня вместе с сеном, на котором сидел, к дьяволу на рога швырнуло. Когда малость очухался, стал соображать, где я и что я. Голова гудит, во всем теле боль нестерпимая, но руки-ноги целы, гляжу. Где же, думаю, Серый? Разорвало бедолагу? Пошастал, пошастал кругом и вдруг вижу: с оторванной вожжой пасется себе тихонько коняга в кустах, словно ничего особенного не случилось. На меня между тем желтым глазом косит, будто верит и не верит в то, что и он, и я живы и почти невредимы…
В этом месте командир остановил снайпера:
- Молодцы оба! Но доскажешь потом, Старик, ладно? Сейчас дел невпроворот. Конь на полном ходу, значит? Прекрасно! Он нам позарез нужен. И сам ты ничего, вроде. Ничего? Или как?
- В общем и целом пока на своих копытах стоим. Меня, считай, сено выручило, Серого спасло чудо.
- Та-ак. С этим ясненько, - внешне спокойно сказал командир. - Давай дальше. Что в отряде?
- Не застал я радиста в живых. Отмаялся. А так все по-прежнему. За оружие и провиант спасибо сказали.
Выслушав рассказ снайпера, командир молча снял шапку, постоял немного в задумчивости, потом сказал:
- К тому давно шло. Не жилец он был. И все же думалось, потянет еще малость. Не потянул. Жаль, специалист был своего дела.
Еще помолчав, спросил Старика:
- Когда похороны?
- Сегодня решили. Только мы не поспеем уже. Но ты не беспокойся, будут соблюдены все партизанские почести.
- Обратно в том овраге?
- В том, - подтвердил снайпер. - Еще одну звезду уже отстрогали.
- Все правильно, - вздохнул командир.
Обращаясь к Плужникову и Слободкину, сказал:
- Теперь на вашего вся надежда. Он теперь на вес золота.
- Почему теперь? - спросил Сергей.
Командир не уловил в словах Слободкина обиды за Евдокушина. Зачерствел, что ли, в этих лесах? Точно, зачерствел. Шапку снял, услышав о смерти радиста, но ни один мускул на лице у него не дрогнул. "Слишком уж рациональный товарищ, - подумал Сергей. Так еще одно качество ему в командире открылось. - Сильный, смелый, закаленный в боях - хорошо. Многоопытный, решительный - тоже очень даже прекрасно. А вот что черств временами, то черств, никуда не денешься. Впрочем, торопиться не надо, - сам себя остановил Слободкин. - Сколько мы его знаем? И что такое произошло, собственно? Может, мне померещилось что-то? А если и в самом деле зачерствел, то надо его расчерствить как-нибудь. Прямо сейчас и попробую".
Не успел Сергей и рта раскрыть, командир повторил покоробившие его слова:
- Ты понял? Евдокушину вашему цены теперь нет.
- Очень худо ему. Ночью задыхался, бредил, - сказал Сергей и внимательно глянул в командирские глаза. Ничего в них утешительного не обнаружил. Из светло-голубых они стали за эту ночь бесцветными.
- Знаю, бредил. Вместе с вами делал, кажется, все, чтобы помочь бедолаге. Делал?
- Делал, - подтвердил Слободкин. - Но ты еще не все знаешь, командир. Ночью в бреду проговорился радист.
- Как проговорился? Что ты городишь?…
- А то "горожу", что нога у него повреждена, болит, терпения, говорит, больше нету…
- Так это в бреду, - прервал его командир. - Проверить надо. Мало ли чего человек в бреду намолотит.
- Проверил уже. Пробовал стащить сапог - не снимается. Разнесло всю правую, пришлось разрезать голенище сверху донизу. Вот, смотри.