Пули зацокали по асфальту. Ребята кинулись прочь с дороги, но не врассыпную, что было бы самым правильным, а все скопом, па крутой песчаный взгорок, будто их никогда ничему не учили… А пули, конечно, за ними - по тому же взгорку. Добежали бойцы до гребня, повалились наземь. Оглянулись из-за укрытия, видят - распят Васин на песке, как на кресте. Руки в стороны, из зажатых кулаков песок струйками льется. Гимнастерка уже черная от крови, а немецкий пулемет все надрывается.
Потом все стихло. Броневик бесшумно тронулся с места. Кузя, Слободкин и Кастерин из всех автоматов открыли огонь по колесам быстро удалявшейся машины. Но она так и ушла невредимой.
Оттащили Васина в лес. Думали, ранен только, придет в себя. Но как ни хлопотали над ним, Васин не подавал никаких признаков жизни.
- Глупо все как получилось! - сокрушенно развел руками Кастерин. - С того света вроде выбрались, своих повстречали - и вот поди ж ты… Сами, конечно, виноваты - подставились.
- Сами, - согласился Кузя. - Простить себе не могу.
- А ты-то тут при чем? - спросил Кастерин.
- Он у нас за старшего, - пояснил Слободкин.
- А… Тут все хороши. Раззявы, - в сердцах махнул рукой Кузя.
Целый день они были под впечатлением тяжелой утраты. Что бы ни делали, о чем бы ни говорили, мысль все время возвращалась к Васину, к тому, как нелепо он погиб.
Даже еще одно новое пополнение, с которым наутро вернулся Кузя из разведки, не сразу подняло сникшее настроение. А привел с собой Кузя не кого-нибудь - двух бойцов с голубыми петлицами! И не откуда-нибудь - из родной парашютной бригады!
Они рассказали Кузе и Слободкину, что произошло после того первого ночного боя в лесу, как развивались дальше события. Сражение с немецким десантом было выиграно. Вражеские парашютисты были рассеяны, перебиты, взяты в плен. От пленных узнали планы немецкого командования. Эти ценнейшие сведения передали в округ. Получили приказ: всем выходить на излучину Днепра.
Эти двое, которых привел Кузя, "подметали", как они выразились, последние крохи: прочесывали леса, извещая парашютистов о месте сбора.
- На ловца, как говорится, и зверь бежит, - сказал один из них. - Ну, вам все ясно? Мы дальше потопали.
- Зверь, говоришь? - переспросил Слободкин, оглядев товарищей, и впервые заметил, что вид у всех действительно был самый что ни на есть зверский: обросли, обтрепались, исхудали. Особенно нелепо выглядел Кузя. Борода у него вообще росла не по дням, по часам, а тут вдруг поперла невероятными клочьями.
- Фотографа не хватает, - сказала Инна. - Остался бы на память поясной портрет.
Что-то было грустное в этой шутке. Или Инна немного влюбилась в Кузю и чувствовала, что надвигается расставанье, или просто обстановка действовала?
А расставанье в самом деле приближалось. Вот выйдут к излучине Днепра, предстанут пред светлые очи начальства, получат благодарность за то, что в лесу времени зря не теряли, а еще скорей нагоняй за то, что так медленно собирались, - и айда на переформировку, переэкипировку и прочее "пере" куда-нибудь за тридевять земель от этих уже ставших родными мест.
Инну тоже где-то поджидали перемены. Вот-вот отыщется ее медсанбат или объявится новый, которому она позарез необходима будет, который без нее и в войну вступить по-настоящему еще не решился.
Но все-таки, что бы ни случилось, они все вместе долго еще будут вспоминать свою лесную жизнь, полную невзгод и лишений, но в то же время и прекрасную: ведь именно здесь, в белорусском дремучем лесу, в белорусских болотах, учились они бить врага, презирать опасность и смерть, подстерегавшую на каждом шагу.
- Верно я говорю, Кузя? - спросил Слободкин.
- Про что?
- Про лес, про болото.
- Верно. И все-таки обидно. В своем краю, в своей стране идем по лесам, крадемся, как воры, хоронимся света белого, с голоду подыхаем, собственный ремень изжевать готовы. Не обидно разве?
- Обидно. И все же смерть идет по пятам за ним, не за нами.
- Смерть - она дура, потаскуха, можно сказать, за кем угодно увяжется.
- Это тоже верно, И все-таки - УМХН.
- УМХН? Что за штука?
- Штука простая очень, но ценная, без нее мы накроемся быстро. УМХН У Меня Хорошее Настроение. Это когда мы еще ребятами были, в игру такую играли - зашифровывали интересные мысли. Кто кого перехитрит.
- А зачем? - спросил Кузя. - Если мысли хорошие, для чего их зашифровывать? Глупость какая-то.
- Нет, не глупость. Бывают вещи хорошие, например любовь, а говорить про нее не принято как-то. Мало ли кто что подумает! Вот мы ребусами и шпарили.
- Не знаю, не знаю. К нашему положению это, во всяком случае, не подходит. Детство есть детство, война есть война.
Кузя не склонен был сегодня шутить. Он вдруг начал терять вкус к улыбке. Это что-нибудь да значило. Слободкин посмотрел на него внимательно и поразился: глаза выцвели, стали из голубых серыми, холодными, злыми.
- Кузя, что с тобой? Ты не рад, что ли? Мы же скоро к своим выходим.
- Что к своим выходим, хорошо. А все остальное…
- Что остальное?
- Далеко слишком немец пропер.
- Насколько пропер, столько ему и обратно топать.
- Это точно. Но до той поры мы еще нахлебаемся. Я не о себе, ты не думай. Мне маму жалко. Я когда в Москву ездил, мало с ней побыл. А ведь старенькая, плохая совсем.
- Моя тоже, как ты знаешь, не моложе твоей, но я ведь молчу.
Как ни старался Слободкин отвлечь Кузю от мрачных мыслей, тот твердил свое: "Старенькая…"
Что мог сказать Слободкин ему на это? Люди вообще быстро старятся, особенно матери, особенно на войне. Слободкин вспомнил, как увидел мать после первой в жизни полугодовой разлуки и обмер - десятки новых, незнакомых ему раньше морщинок разветвились по ее лицу, "Мама, - хотел крикнуть он, - что с тобой? Ты болела?" Но сказал другое: "А ты не изменилась совсем. Молодчина…"
Долго проговорили они в тот раз с Кузей. Мрачные, приунывшие, они не смогли уснуть почти всю ночь, хотя решено было спать перед дальней нелегкой дорогой.
Слободкин дал себе слово больше не приставать к Кузе с нелепыми ребусами и сокращениями. В самом деле, детство прошло, кануло в вечность, зачем все это?
А утром Кузя подошел к Слободкину, наклонился к самому уху, сказал тихо, заговорщически, но совершенно отчетливо:
- А все-таки УМХН! Ты прав, Слобода. Слободкин обрадованно переспросил:
- УМХН?…
- Ну конечно. К своим же идем! Скоро крылышки у нас опять отрастут. Совсем другое дело будет.
Никогда еще они не рвались так к прыжкам с парашютом, как сейчас. Там, в самолете, с парашютом за спиной, они чувствовали себя сильными, непобедимыми, грозными для любого врага.
"Скорей, скорей к излучине Днепра, к своим, к самолетам!" поторапливали они самих себя и Кастерина. "Медицину" торопить не надо было - и без того ходко шагала.
Плохо было только то, что наступила пора оторваться от Варшавки. Но напоследок они решили еще раз оставить немцу память о себе.
Кузя начал развивать возникший у него план:
- Заляжем у самой дороги и будем ждать…
- Мотоциклы опять, что ли? - перебил Слободкин. В тоне его послышалось разочарование.
- Я твои мысли все наперед знаю, - сказал Кузя. - Про обоз размечтался? Скажи, угадал?
- Хотя бы и про обоз.
- Ну и я же о нем! Чтобы и хлеба, и зрелищ. Так вот, значит, заляжем и будем лежать, пока обоз не появится.
- Долго ждать придется. А курсак-то пустой. Кузя рассердился:
- Курсак пустой не у тебя одного.
- Правильно! - вмешалась Инна. - Не будем хныкать. Не будем, мальчики?
- Дальше давай, Кузнецов, - решительно сказал Кастерин и строго поглядел на Слободкина. - Кузнецов у нас старший?
- Допустим.
- Не допустим, а старший. Слушай! - Кастерин слегка толкнул Слободкина в плечо. - А ты говори, - глянул он на Кузю.
- Я сказал уже: выберем место, заляжем, будем караулить обоз.
- Насчет места ты не сказал, - буркнул Слободкин.
- Вот это совсем другой разговор! - опять хотел толкнуть его Кастерин.
Слободкин инстинктивно отшатнулся.
- Тише ты его, - остановил руку Кастерина Кузя, - он ведь все равно не скажет, что у него чугун в боку. Конспиратор великий. Как себя чувствуешь, Слобода?
- Идите вы все к лешему! Про обоз давай… Кузя объяснил, как представляет себе налет на немецких обозников. План был разумный, продуманный.
- Я ж говорю - старший, - резюмировал Кастерин.
- Подходит, - согласился Слободкин. Общими силами кое-что уточнили.
- Тут самое главное - не зарваться, - сказал Кузя. - Как говорится, вовремя приплыть, вовремя отчалить.
Когда начало темнеть и Инна закончила ежедневную перевязку, вышли из леса, подошли вплотную к шоссе, залегли в кустах. Договорились спать по очереди. Бесконечно тянулись часы ожидания.
- Ты почему не спишь? - шепотом спросил Слободкин Кузю. - Твой черед ведь.
- А ты почему?
- Мое время вышло уже. Я по звезде слежу.
- По звезде? Ты что, сквозь облака видишь?
- Вон там, на горизонте, светится одна.
Кузя на локтях подтянулся поближе к приятелю.
- Где?
Слободкин взял Кузину руку, показал ею на звезду, которая действительно еле теплилась на самом краешке неба.
- От меня тоже видно, - подал голос Кастерин.
- Значит, так-то вы спите? - сказал Кузя. - А договорились еще. Только "медицина" отдыхает, так получается? Ну, ей при всех графиках положено. Отбой!
Полежали несколько минут молча.
- А звезды уже нет, - послышался девичий шепот.
- "Медицина"?!
- Не зовите меня больше так. Я такой же человек, как все.
- Ты прелесть у нас, Инкин, - как-то очень задумчиво и мечтательно сказал Слободкин. - Ты мне напоминаешь…
- Отставить! - на этот раз совсем решительно и властно рявкнул Кузя.
Впрочем, и без его команды так на так бы и получилось - проснулась Варшавка. Загудела, залязгала - сначала вдалеке, потом ближе, ближе и скоро вся налилась железным громом…
Опять потерян был счет часам и минутам. Скоро солнце со всех сторон начало обшаривать жидкие кустики, в которых спрятались четверо. Пекло нещадно, без перерыва, без жалости. А на кебе, как назло, ни единого облачка. Только комариная ряска между землей и солнцем. Все опухли опять до чертиков. Пожалели даже, что так близко к дороге легли, но в лесок перебраться уже не было никакой возможности, хоть и недалече он был и все время манил своей тенью.
- А какие у немцев обозы? - наклонившись над самым ухом Кузи, спросил вдруг Слободкин.
Кузя наморщил лоб. "В самом деле, какие? Конные? Вряд ли".
- На машинах, ясное дело, - видишь, танки как шпарят. На конях разве угонишься?
- Но разведчики у них ведь верхом, ты же знаешь.
- Да-а… Ну, не будем гадать, посмотрим.
Когда солнце было совсем высоко, на шоссе вдруг неожиданно стихло. Наверное, добрых полчаса стояла полнейшая тишина, даже комары куда-то исчезли.
- Может, зря стараемся? - неожиданно громко спросил Кузю Слободкин.
- Тише ты, чертушка! - цыкнул на него Кузя. - Молчи и слушай.
- Я молчу.
- И слушай, тебе говорят.
- Ну, слушаю.
- Я слышу уже, - встрепенулась Инна. Все насторожились. Кузя привстал на корточки и тут же снова резко припал к земле.
- Обоз!..
Из-за поворота дороги прямо на них двигались крытые фургоны, в которые были впряжены гигантские рыжие лошади.
"Опять рыжие", - подумал Кузя и почему-то глянул на Слободкина. Тот неотрывно смотрел на фургоны и беззвучно шевелил губами.
"Неужели опять считает? - пронеслось в голове у Кузи. - Совсем забыл тогда у него спросить, помогает ли это, когда мурашки по коже. А ну-ка попробую… одна, две, три…"
Слободкин больно саданул его в бок:
- Соображаешь?
- Веселей так! - огрызнулся Кузя. - Десять, одиннадцать…
- Тише, чудик, умоляю тебя!
Он рявкнул это так, что передняя лошадь, которая была уже близко, нервно прижала уши.
- Раз, два, три… - Это Кузя уже не лошадей считал, секунды отсчитывал: пронесет или нет? - Сейчас будем хвост рубить, - сказал Кузя опять слишком громко.
Правда, этого уже никто не заметил: высокие кованые колеса высекали из выщербленного асфальта такой гром, что можно было чуть ли не кричать. Об этом Кузя уже не успел подумать: кто-то из четверых не выдержал, дал первую очередь, хотя конец обоза еще не появился. Ну, а раз начал один, значит, все должны…
- Слушай мою команду!
На какую-то долю секунды Кузе вдруг показалось - все пропало, бездарно и непоправимо. Все смешалось, спуталось. Но очередь вспыхивала за очередью, граната летела за гранатой, обоз сперва разорвался надвое, потом обе его половины рванулись в разные стороны.
Рядом с засадой остались стоять два фургона. Ездовые, прошитые десятками пуль, не успели покинуть своих мест и сидели в тех позах, в каких их застала смерть.
- Страшно… - когда все стихло, сказала Инна.
- Слушай мою команду! - крикнул Кузя. - Взять только самое необходимое. И живо, живо, живенько!..
Далеко в лесу, когда пришли в себя и отдышались, Кузя спросил:
- Кто все-таки первый поднял эту заваруху?
- Паника не у нас была, а у них, слава богу, - сказала Инна.
- Значит, ты?
- Во-первых, не я…
- Во-вторых? - не дал ей договорить Кузя. Слободкин заступился за Инну:
- Победителей не судят.
- Вы зря всполошились, я, может, благодарность хотел вынести тому, кто первый начал.
- Ну ладно, сочтемся еще славою. Давайте барыши подсчитывать, деловито вставил слово Кастерин.
Кузя присел на корточки, извлек из своих карманов и торжественно положил перед собой, как величайшую драгоценность, две банки консервов.
- А у вас что? Выкладывайте.
Оказалось, все, не сговариваясь, взяли одно и то же.
Кузя развел руками:
- Или действительно голод не тетка, или мы самые настоящие дурни… Хоть бы пару автоматов еще на развод догадались…
Все смущенно переглянулись, но Кузе не ответил никто. Голод в самом деле брал свое. Несколько банок было тут же открыто, и содержимое их уничтожено. Только после этого обнаружили, что консервы были необычные, таких еще ни разу никто из них не видывал.
- Тут чего-то хитро придумано, - покрутил перед собой пустую банку Кастерин. - Кузнецов, глянь-ка.
Тот внимательно осмотрел банку. На донышке ее был укреплен небольшой граненый ключ, рядом имелось отверстие - точно по форме ключа. Кузя осторожно ввел ключ в скважину, повернул. Внутри что-то хрустнуло, зашипело, через минуту Кузя резко отдернул руку. Банка упала на траву и зашипела еще больше.
- Что такое?
- Горячая, дьявол, совсем огонь.
Кастерин недоверчиво поднял банку и тут же отбросил:
- Ну и немец, ну и хитер! Заводная!..
Все сгрудились над банкой. Когда она немного остыла, Кузя вспорол ножом ее дно. На траву вылилась белая, молочного цвета, кашица, а за одним дном показалось другое.
- Все просто в общем-то, - сказал Слободкин. - Между одним и другим дном запаяли негашеную известь и обычную воду. Разделили их переборкой. Поворот ключа, вода соединилась с известью - получай, солдат, горячее блюдо. - Он протянул Кузе новую банку. - Испробуй.
Кузя отсоединил ключ, повернул его на пол-оборота в отверстии, консервы быстро разогрелись.
Спать легли сытые, довольные удачным налетом на немцев. Только Кузя, зарываясь в еловые ветки, проворчал свое командирское:
- По консервам-то мы спецы…
- Спи, спи, - успокоил его Кастерин. - Без жратвы тоже чего навоюешь!
Под утро пошел сильный дождь. Кузя проснулся первым, стал расталкивать лежавшего подле него Кастерина:
- Простудишься, все простудимся так. Буди ребят! Кастерин вскочил, похлопал себя по промокшим бокам.
- Теплый дождик, пусть дрыхнут пока. А вот с этим что делать будем?
Он положил перед Кузей пачку картонных мокрых коробок.
- Что это? Галеты?
- Какие галеты! Ослеп, что ли?
Кузя взял в руки одну из коробок, повертел перед заспанными глазами и вдруг вскрикнул:
- Неужели?
- Наконец-то сообразил! Тол, самый настоящий. Ты думал, солдат Кастерин ничего, кроме консервов, не узрел в фургоне?
- Я сам в суматохе одну тушенку хватал.
- Я тоже спешил, и темно еще там было, как у негра в сапоге. Но вот видишь… - продолжал он бережно прижимать к груди мокрые коробки с толом. Кузя готов был уже извиниться перед Кастериным, но тот вдруг испуганно засуетился:
- Огонь разводи! Живо!
- Ты что, спятил? Забыл, где находишься?…
- Разводи, говорят! Если размокнет, его уже не высушишь, дьявола.
Кузя попробовал еще что-то сказать, но Кастерин почти кричал:
- Нам взрывчатка нужна, понимаешь? Сейчас просушить еще можно.
Кузя долго не мог распалить огонь - руки не слушались. Наконец из-под дыма над мокрыми ветками хвои показалось пламя. Кастерин набросал сверху валежника и аккуратно положил на него все пачки тола.
Кузя шарахнулся в сторону.
- Не пугайся, десант. Ничего не будет страшного. Подсохнет - и все, ручаюсь. Испробовано уже. Эх ты, вояка…
Это было уже чересчур. Кузя собрал всю свою волю и сел у огня рядом с Кастериным. Он ясно видел, как покоробился и обгорел картон на толовых шашках, как стали обнаруживаться их желтоватые, почти белые на огне углы…
- Так и не взорвутся? - недоверчиво спросил он Кастерина.
- Взорвутся, когда надо, а сейчас подсохнут - и все. Но пересушивать тоже не надо.
- А что?
- Пересушивать опасно, - сказал Кастерин и голой рукой выхватил из огня одну шашку. - Эта готова, держи.
Кузя взял ее, перекидывая с одной руки на другую, отполз в сторону. Но Кастерин позвал его обратно.
- Сюда вот клади, - показал он на золу возле самого костра. - И держи вторую.
- И вот это тоже, - раздался Иннин голос.
На руке Кузи повисла небольшая, со школьный портфельчик, сумка с красным крестом. "Медицина" тоже, оказывается, не об одних консервах думала.
Перед тем как совсем оставить в покое Варшавку, они еще раз подошли к ней вплотную. Кузя снова нарезал бересты, Инна написала новый текст листовки, в которой говорилось, что немцам скоро придет конец.
- Они теперь этот почерк знают, - похвалил девушку Кузя.
- А что, разве неразборчиво? - не поняла его Инна.
- Нет, нет, вполне разборчиво. Рука просто мужская.
Кузя перевязал пачку листовок стеблем осоки и метнул ее из кустов на дорогу. Листовки веером рассыпались по асфальту.
- Точность снайперская, - сказал Кастерин.
- Не зря бабы нас картошкой и хлебом кормили, - поглядев на Кузю, сказал Слободкин.
- Картошкой и хлебом? - переспросил Кастерин, начавши забывать вкус и того, и другого. - И как оно получается? Есть можно?
Сказал и громко сглотнул слюну.
- Проходит, - вполне серьезно ответил ему Кузя и тоже сглотнул. Что-то мы про жратву разболтались? А? Надо срочно сменить пластинку. И пошли, братцы, пошли!