- Я не скажу, - буркнул Саша вполголоса. - Я не воюю с детьми.
Настя выдернула косынку из-под чугунного утюга и, давясь по-бабьи невольным всхлипом, уткнулась в неё раскрасневшимся лицом.
- Ну что ты. - Едва не опрокинув гладильную доску, Саша метнулся к жене, обнял её сзади за плечи. - Ну неужели ты сомневалась?
- Ни капельки! - отчаянно замотала головой Настя, рискуя растрепать едва укрощённый чёрный вихрь волос. - Ни на секундочку. Поэтому и рассказала.
- Ну, ты ладно… - улыбнулся Саша, зарывшись лицом в её волосы и по привычке шумно потянув носом.
Любил он этот непередаваемый запах, который ни угаром скверно топившейся печи не вытравить, ни хозяйственным мылом, частенько заменявшим что-либо более изящное в парфюмерном смысле…
Любил. "Как лошадь сено" - не раз комментировала Настя.
- Ты-то ладно, - вырвавшись из душистого плена, повторил старший лейтенант. - А вот бабушка Стела как решилась тебе рассказать?
- Не знаю, с какой стати, - искоса и чуть игриво глянула на мужа Настя. - Но бабушка Стела считает нас порядочными людьми.
- Действительно, - пожал плечами Саша. - Безосновательное, ничем не подтверждённое убеждение. Или чем-то всё-таки подтверждённое? - Не выпуская из объятий жену, он внимательно осмотрелся вокруг, повёл носом. - Например, четвертушкой халвы, которую я тебе вчера привёз из Ашкоя?
- Конечно, нет! - картинно возмутилась Настя, вырываясь. Впрочем, вырвавшись, уточнила: - И если хочешь знать, Мамука халвы у меня не взял, насупился букой и ни в какую. Наверное, из-за этих твоих солдафонских галифе, - добавила она с улыбкой.
- Ну он же не знает, что без галифе я просто душка… - скромно потупившись, возразил Новик.
Настя прыснула и продолжила только минуту спустя, успокоившись:
- Пришлось отнести халву бабушке Стеле. Она расчувствовалась и всё такое… И ещё, - Настя внимательно посмотрела на мужа, накручивая на палец выбившийся таки из чёрного узла локон. - Бабушка Стела очень долго мялась, но потом попросила, вернее, только спросила попросить, вернее, попросила спросить… - жена замялась в свою очередь, и Саша, понятливо кивнув, закончил за неё:
- …не могу ли я как-то помочь?
Настя кивнула.
- Но как?..
Задумавшись, Саша отошёл к окну, снова отдёрнул нитяную шторку и поискал глазами порыжелую некрашеную веранду бабушки Стелы. Прилизанная чёрная головешка, как обычно, темнела в прорезях резьбы. Мальчишка жмурился, подставив смуглое личико утреннему, скудному ещё, солнышку, словно кенарь в клетке, попавший в случайный лучик на подоконнике…
- Как, как… - отчего-то раздражаясь сам на себя, проворчал лейтенант. - Как-нибудь, да…
Он осененно хлопнул себя ладонью по высокому лбу аристократической лепки:
- Нужен грузин! Всего-навсего грузин, один из наших разведчиков с родословной, потерявшейся в Кахетии со времён Дарвина. Они - отличные парни. Кто-нибудь из них с радостью найдёт и примет своего пропавшего племянника…
Саша вдруг осёкся. Несколько секунд, замерев у окна в напряжённой позе, он молчал и, только обернувшись, закончил озабоченным тоном:
- Грузин - это потом…
Саша схватил с валика софы Настину сумку, с которой она обычно ходила в госпиталь, и бесцеремонно повесил на шею жены.
- А сейчас нужно, чтобы ты как можно быстрее отвела Мамуку на площадь перед управой. Там сейчас Плетнёв из отряда. Они… - Саша мельком глянул на ящик настенных часов, - …через 15 минут повезут на базу парашютное снаряжение. Скажи Плетнёву, чтобы по дороге оставил мальчика у тетушки Матэ в Ашкое.
"Плетнёву - у тетушки Матэ…" - повторил лейтенант назидательно, как шифровку.
Настя закивала головой согласно, и тут же отрицательно.
- Он со мной не пойдёт, он даже халву не взял!..
- Надо будет, бери с собой и всю халву, и бабу Стелу, она старуха бодрая, добежите, - глухо отозвался Саша из-под гимнастёрки, которую стягивал через голову. Старую гимнастёрку, порыжелую. Гражданский гардероб его ограничивался сборным костюмом.
- А ты?! - всполошилась Настя уже возле дверей.
Она ни разу не переспросила мужа: "А что, собственно, случилось?"
Это и так было ясно…
По тарахтенью мотора, такому неожиданному для захолустного затишья двора, по коротким, невнятным, но отчего-то вполне понятным командам и железному грохоту лестниц, ведущих на общие веранды, под сапогами. Бойцы охраны тыла в порыжелых, но не слишком трёпаных гимнастёрках разбегались по витиеватым наружным лесенкам дома с проворством и целеустремленностью тараканов, хорошо знающих своё воровское дело. Словно их на минуту впустили в дверку буфета со словами:
- Найдёте кусок рафинада - ваш!
И заскрипели трухлявые половицы, застонало рифлёное железо ступенек, заколотили приклады трехлинеек по мелькающим голенищам…
Командовал ими капитан в фуражке с малиновым околышем. Азартно барабанил пальцами по фанерной крыше полуторки, озираясь на цыпочках на подножке кабины. "Где тут у нас кв. № 3? С подлым предателем дела и учения, проживающим без прописки?" - читалось в его злобно-озабоченном взгляде, вдруг зацепившемся за дрогнувшую шторку.
- А я их задержу… - отпрянул от окна Саша.
- Как, господи?.. - испугалась Настя.
- Ну ты же жена разведчика, ты знаешь, - сбросив гимнастёрку на пол и сунув босые ноги в шлепанцы, Саша зачем-то распахнул застеклённые дверки деревенской работы буфета. - Мы, армейские, "тыловиков" терпеть не можем.
Новик выхватил из-за скромного фарфора бутылку с газетной пробкой.
- Особенно… - выплюнул пробку старший лейтенант Новик, - …когда выпьем. Твоё здоровье…
Хроники "осиного гнезда"
25 июня 1942 г.
- Вижу крейсер, курс норд-норд вест, скорость предположительно 25, - прокричал в микрофон всё тот же "глазастый" Шнейдер-Пангс.
В голосе его, хоть и искажённом аппаратурой, слышалась радость.
Оно и неудивительно: после первой удачи три последующих выхода к Севастополю оказались безрезультатными. Да ещё в прошлый раз, уже на рассвете, когда пришло время возвращаться на базу, откуда-то появились два русских истребителя ("ЛАГГ" - опознал, неизвестно насколько точно, Кюнцель, командир "28‑го"). Пришлось отстреливаться и резко маневрировать, уклоняясь от пулемётных очередей. Гремели спаренные "эрликоны" всех трёх катеров; одному из русских пробили крыло, но самолёты, - возможно, расстреляв боезапас, - ушли на восток. Потерь у катерников не было, только пять пуль прошили полубак "40‑го", никого не ранив и ничего серьёзно не повредив, но всё же столкновение оставило неприятный осадок. Хотелось реванша, хотелось показать, что где-где, а в море они - истинные короли.
Крейсер увидели и все остальные. Да и как было не увидеть: приняв их за свой эскорт, с него принялись семафорить.
- Атакуем! - приказал Кюнцель (на этот раз он командовал соединением).
Шнельботы пошли на сближение. Расстояние стремительно сокращалось (катера шли наперерез и выжимали уже почти полные сорок узлов), а посреди едва различимого во тьме летней ночи крейсера всё мигал и мигал сигнальный прожектор. Но, когда до дистанции неотвратимого торпедного удара оставалось не больше тридцати секунд хода, семафор погас, и тут же вспыхнули пламенем полтора десятка дульных срезов орудийных стволов.
Торпеды, по одной со всех катеров, врезались в воду, буквально вскипевшую от разрывов. В одну из торпед, видимо, сразу попал снаряд или осколок; она не сдетонировала, но просто пропала из виду. Два белопенных следа, заметные даже в гуще всплесков и перемежающейся тьме, потянулись к крейсеру, но он, вынужденно прекращая на время манёвра артогонь, заложил два крутых поворота, так что едва не ложился на борт, - и обе торпеды умчались во тьму, в направлении невидимого и недостижимого для них берега.
- Отходим! - закричал в переговорник Кюнцель.
Шнельботы развернулись на полном ходу и помчались в открытое море.
Русский крейсер (как потом узнали катерники, это был, по классификации ВМФ СССР, лидер эсминцев "Ташкент") ещё какое-то время преследовал их, пока тьма не поглотила катера окончательно и вести огонь стало бесполезно .
Два сапога, да не пара
Туапсе. Лето 1943 г. Штаб КЧФ. Разведотдел
- А всё-таки, будь добр, Георгий Валентинович… - потянулся полковник Гурджава за новой папиросой, хоть и предыдущая ещё не дотлела в пепельнице. - Прорисуй ты мне, некомпетентному, ту генеральную линию, на которой мой командир разведотряда с твоим торпедно-свечным заводиком пересекается, а?
- Линию… - хмыкнул Овчаров. - Тут, Давид Бероевич, где линия, а где такой зигзаг, что башку уследить вывернешь, а то и вовсе пунктир, едва намеченный.
Начальник флотской контрразведки внимательно, словно решаясь нанести средней тяжести должностные увечья, посмотрел на начальника флотской разведки. И всё-таки решился.
- Но в целом картинка такая складывается. Вроде бы, и нечего немцам на том "Гидроприборе" выискивать. Во-первых, и вывезли мы оттуда всё, чуть не до последнего болта. Во-вторых, и рылись они там уже в 41‑м. Прям под веник мели, да ничего не намели. Оно и понятно - после эвакуации да бомбёжки. А тут вдруг такую бурную деятельность развели, что аж не верится.
- Из-за той торпеды, что ли? - нахмурил густые брови Гурджава. - Что уплыла из-под носа секретки? Как её там… "изделие 53–41 ЭТ"?
- "Вьюн", - покачал головой Овчаров. - Они её "Вьюном" прозвали, ну а мы переименовывать не трудились.
- Нашли? Ищут? - попытался прочитать Гурджава на флегматичной с виду физиономии контрразведчика.
- Не нашли и, думаю, что хрен найдут. Уплыла куда незнамо и по какой нужде неведомо. Такая у неё, видишь, конструктивная особенность. - Полковник прочертил по зелёному плюшу стола ребром ладошки замысловатый зигзаг. - Не попала, - всё, пропала.
- Ну и к чему тогда такие нервы?
- Нервничать заставляет то, - главный контрразведчик подпер ладошкой складки подбородка и воззрился на главного разведчика с соболезнующей гримасой, - что инициатором этих, вроде как заведомо безнадёжных, поисков является "Марине Абвер айнзатцкомандо" капитан-лейтенанта Ноймана. А говоря по-человечески: команда морской фронтовой разведки. Не хухры, понимаешь, мухры… - Полковник извлёк вчетверо сложенный блокнотный лист, исчёрканный стенографической скорописью и, опустив на мясистый нос очки, зачитал: - Входит в состав… такое и выговоришь-то только под дулом… "Нахрихтенбеобахтер", - тем не менее довольно запросто воспроизвёл Георгий Валентинович, невольно поднаторевший в немецкой грамматике.
- Вот так-то, если за дело взялись такие сурьёзные фрицы - то неспроста это.
Для сведения:
Разведывательные операции по линии "Нахрихтенбеобахтер" (морской разведки) в прифронтовых районах на черноморском театре боевых действий проводила "Марине Абвер айнзатцкомандо" (команда морской фронтовой разведки), руководитель - капитан-лейтенант Нойман.
Продвигаясь с передовыми частями немецкой армии, команда Ноймана собирала документы с уцелевших и затонувших судов, в учреждениях советского флота, опрашивала военнопленных и добывала разведывательные данные через агентуру, забрасываемую в советский тыл.
Команда собирала разведывательные данные о Военно-морском флоте Советского Союза на Чёрном и Азовском морях и о речных флотилиях Черноморского бассейна. Одновременно вела разведывательно-диверсионную работу против Северо-Кавказского и 3‑го Украинского фронтов, а в период пребывания в Крыму - против партизан.
Начала деятельность в мае 1942 года и действовала на керченском участке фронта, затем под Севастополем (июль 1942 года), в Темрюке (август - сентябрь), Тамани и Анапе, Краснодаре (с октября 1942 года до середины января 1943 года). С конца февраля 1943 года айнзатцкоманда, оставив в Темрюке головной пост, переехала в Керчь и разместилась по 1‑й Митридатской улице.
- Морская разведывательная абверкоманда… - закончил полковник Овчаров, но взгляд его, вроде бы, по-рыбьи равнодушных, судачьих глаз не сходил с лица полковника Гурджавы. Будто было нечто недосказанное.
- Что-то ещё? - после терпеливо неторопливой затяжки спросил Гурджава.
- Ага… - кивнул Овчаров, сложив на воротнике кителя пару лоснящихся подбородков. - Помнишь, кто был ведущим инженером проекта "Вьюн"? Я тебе говорил.
- Бреннер Пал Григорьевич… - не слишком задумываясь, припомнил начальник флотской разведки. - Или Пауль-Генрих. Попадал он нам уже в поле зрения… особенно, когда пропал из него.
- Вот именно, - значительно покачал головой Овчаров. - А знаешь, кто возглавил работу "Марине Абвер" на многострадальном "Гидроприборе" в качестве, так сказать, привлечённого кадра?
Давид Бероевич раздражённо пожал плечами, мол: где нам, сирым?
- Тоже Бреннер! - почти торжествующе припечатал полковник Овчаров по столу пухлой ладошкой.
- Что? Тот же? - недоверчиво поморщился полковник Гурджава.
- Тот, да не тот… - снова покачал головой Георгий Валентинович.
Живучая змея
Оккупированный Крым. Евпатория. Июль 43‑го. Ещё один Бреннер…
Своего старого знакомого, штурмбаннфюрера Габе, гауптштурмфюрер Карл-Йозеф Бреннер встретил там, где меньше всего ожидал - в Евпатории. И встретил, когда меньше всего хотел этого.
Карл-Йозеф как раз вышел на ступени гостиницы "Мойнаки", уровень комфортности которой, даже после интендантских забот полковника медицинской службы Шламе, красноречиво отображала лепнина на фронтоне "1897 г.", когда увидел худощавую, с запоминающейся канцелярской сутулостью, фигуру штурмбаннфюрера.
Впрочем, эта его видимость гражданского чиновника никак не сказывалась на боевой репутации командира армейской зондеркоманды Feldpolizei Дитриха-Диц Габе. Бывший дрезденский полицейский инспектор вписался в карательную экспедицию вермахта как нельзя удачно. Он вполне мог бы претендовать, к примеру, даже на "колотушку" - сугубо солдатскую нашивку "за участие в рукопашной схватке", то есть был решителен и храбр. Но при этом не потерял и сугубо полицейской хватки, умения "проявлять оперативную инициативу". Точнее сказать, инициативу карьеристскую и, что особенно скверно, непрогнозируемую. Поэтому…
- Так, говорите… - поспешно дёрнул Карл-Йозеф полковника Шламе за нарукавную нашивку с гиппократовой гадюкой на васильковом ромбе и ненавязчиво развернул его грузную фигуру так, чтобы прикрыться от случайного взгляда Габе, - …это дерьмо должно помочь?
- Это не дерьмо, господин гауптштурмфюрер, а минерализованная, в высшей степени биологически активная лечебная грязь, - по-детски обиженно поджал нижнюю губу Шламе. - Но, если вам так уж угодно - пусть сизо-чёрное дерьмо, то дерьмо воистину царя Мидаса!
- Прямо-таки, золотое? - не слишком заинтригованно и не слишком натурально удивился Бреннер, выглядывая из-за покатого плеча полковника.
…В общем-то, у него не было повода бояться встречи с Габе. Можно сказать, бывшим коллегой. Поскольку "абвершелле" , которой руководил гауптштурмфюрер Бреннер в мае этого года, была, как и зондеркоманда "Geheimefeldpolizei" Габе, прикомандирована к отделу контрразведки 1 "С" 11‑й армии, оккупировавшей Крым. Вот только прибыл Карл-Йозеф на днях из отпуска к прежнему месту службы, не долечившись как следует, отнюдь не из чрезмерного рвения и не в прежней своей ипостаси. Поэтому и не хотел, чтобы о его прибытии узнал кто-то ещё, кроме тех, кому следует. По крайней мере, пока. Пока это ему самому не понадобится.
Дела тут, в Крыму, были еще у Карла-Йозефа Бреннера, важные дела…
- Ещё в 1814 году доктор Ланге описал её свойства, - тем временем воодушевлённо тряс красным зобом медицинский полковник. - Впрочем, что там Ланге? Первые упоминания о целебных грязях этого озера мы встречаем у античных авторов. Геродот, Плиний Старший, Клавдий Птолемей говорят о них, можно сказать, наперебой…
Вопрос, что делал здесь, в такой дали от Гурзуфа, места дислокации своей зондеркоманды, её фюрер Габе, вскоре отпал сам собой. Контора грязелечебницы - несколько пузатых колонн с насупленной на них наполеоновской треуголкой фронтона с тройным медальоном бородатых "Фавнов Коммунизма", как прозвал для себя Карл-Йозеф "святую троицу" октябрьской русской революции, находилась прямо напротив гостиницы. За гипсовым бассейном фонтана, знакомо безликого, как и всякая провинциальная отрыжка столичной помпезности. Что твоя гипсовая Матильда с веслом где-нибудь в дальнем берлинском форштадте, что Маша с тем же веслом в Подмосковье… Теперь тут, в паре вёрст от западной окраины Евпатории, располагался небольшой танкоремонтный заводик, поскольку в самом городе, после отчаянного рейда севастопольцев в декабре 41‑го, мало что осталось в смысле камня на камне. Церковь, костёл, кенасса и ещё нечто ритуальное, вроде как и фундаментальное, но для размещения оборудования малопригодное. "Текие дервишей" - лучше (то есть хуже) и не скажешь.