Догадку, что именно на завод, а не в самодеятельную грязелечебницу Шламе поваляться в целебной грязи да засолиться в целительной рапе, прибыл Дитрих-Диц Габе, подтвердило явление ещё одного старого знакомца Бреннера по тем страшным майским событиям. Со скрежетом разъехались на рельсах железные ворота с легионерским орлом на широких створках, под надписью: "Kampfwagen Werk" , и на бульвар, вздыбив клубы глинистой пыли, вырвался полугусеничный бронетранспортер "Schwerer". Скорее всего, именно тот "der Krokodil", что увёз тогда, в мае, в русский плен личного адъютанта Бреннера, долговязого СС-штурмана Стефана, а потом был сброшен то ли русскими диверсантами, то ли партизанами? - как это у них говорится: "Хрен не вкуснее редьки"… - в пропасть. И, видимо, только теперь вышел "Schwerer" из ремонта.
И вот, надо же, выкатился день в день, минута в минуту, как только Карл-Йозеф Бреннер ступил за порог грязелечебницы Шламе, открытой при благожелательном попустительстве Гиммлера как один из прообразов будущего Готланда.
И вышел Карл-Йозеф тоже, можно сказать, из ремонта.
- Даже если это у вас так называемые фантомные боли, - продолжал разглагольствовать потенциальный министр здравоохранения будущей "земли" великого рейха, - возьму на себя смелость утверждать, что не сразу, конечно, но месяца через три-четыре они пройдут.
- За это время, как мне сказали в Вене, они и сами проходят с божьей, а не врачебной помощью… - почти дружелюбно заметил Бреннер.
Он почувствовал облегчение с той минуты, как штурмбаннфюрер Габе в сопровождении двух солдат направился к пятнисто-зелёному, как жаба, бронетранспортеру.
- Может, это прозвучит как-то не слишком по-христиански, но я не приходской врач, герр Бреннер, а военно-полевой хирург, - снова поджал губу Шламе. - Поэтому утешать вас не стану. Болезни опорно-двигательного аппарата весьма коварны и разнообразны. Ваши симптомы могут свидетельствовать и о банальном радикулите или ревматоидном артрите, как инфекционном, так и дистрофическом. Но в качестве остаточных явлений травмы это может быть и повреждение периферической нервной системы…
- Да ну вас к чёрту, Шламе, - проворчал Карл-Йозеф. - Теперь вы мне эпитафию сочиняете.
- Отнюдь, - почти торжествовал полковник, - только диагноз. Пусть не самый оптимистический, но, с учетом обстоятельств, вам неслыханно повезло, поскольку бальзам и панацея от всех возможных ваших болячек у вас под ногами. Бодрее, господин гауптштурмфюрер, вы на курорте, которому нет аналога во всей Европе. Или вы думаете, напрасно Геринг вывозит эту грязь целыми вагонами в Альпы? Там, в пещерах, специально вырубаются ванны.
"Пошёл ты со своими ваннами…" - раздражённо подумал Карл-Йозеф, поймав себя на том, что пытается утешить правую руку.
Похоже, этот докторский стих латынью, - ревматоидный артрит… дистрофический… периферическая… фантомные… - раздраконил едва унявшуюся с утра боль. То ноющую, то нестерпимую, как при обновлении первичной перевязки.
"Фантомная боль, или сигнал повреждённой нервной периферии?.." - Поскольку гладил гауптштурмфюрер Бреннер левой рукой правую перчатку, натянутую на протез.
Ещё и поэтому освежение столь малоприятного знакомства, - знакомства с командиром "полевой жандармерии", - в планы Карла-Йозефа никак не входило. Как бы там ни было, но именно он, штурмбаннфюрер Габе, командовал тогда прикрытием его встречи с бывшим агентом "Игроком". Встречи, на которой гауптштурмфюрер Бреннер был убит, - по замыслу "Игрока".
Три месяца тому назад. Оккупированный Крым. Гора Аю-Даг
- Auf Wiedersehen… Прощайте… Во всех смыслах… - добавил Войткевич, уже канув в лесную глушь, как в небытие. Только отступил куда-то в сторону, выйдя из серебристо-дымного луча лунного света, - и ни шороха.
Бреннер не сразу даже спохватился, да и не пытался отследить, куда подевался бывший его агент "Spiller", "Игрок". Его внимание приковал дуб, дупло, темневшее на уровне его головы. Отмахнув рукой в сторону дебрей, дескать: "Halt!" - не хватало ещё, чтобы штурмбаннфюрер Габе рванулся задержать Войткевича, - Карл-Йозеф поднялся. Он не мог допустить, чтобы "расстрельный список", оставленный ему "Игроком" Якобом, попал в чьи-либо руки. Список завербованных им, "Игроком", сотрудников абвера в период с 1939 года по 1941‑й. Как выяснилось, агент "Игрок" неплохо справлялся как с ролью завербованного агента абвера, так и с амплуа советского разведчика. И если кто-либо узнает об этой его, Бреннера, ошибке… ("Какой, к чёрту, ошибке?! Провале! Три года курировать агента ИНО НКВД?!") то удастся ли ему, Бреннеру, доказать, что это был только провал, а не предательство? После похищения русскими его собственного адъютанта Стефана Толлера к нему и так вопросов больше, чем хотелось бы. Поэтому никто, даже этот мальчишка Габе, что сидит сейчас в засаде со взводом своих "фельдполицай" чуть поодаль поляны, не должен знать. А он, может быть, тем более. "Очень смышлёный, и очень некстати, мальчик", - подумал Бреннер, сунув руку в чёрный зев дупла.
- Записка?! Мой бог, да здесь их столько!..
Он вынул целую горсть то ли бумажек, то ли жёсткой дубовой листвы. "И впрямь, пока найдёшь нужную, можно не то что скрыться, а занять оборону и окопаться в полный рост…" - глянул вдогонку исчезнувшему Якобу Карл-Йозеф и, зацепившись локтем за край дупла, полез свободной рукой в карман за фонариком. "Впрочем, кажется, повезло", - облегченно вздохнул он, высветив скромным огоньком содержимое горсти.
Первая же бумажка в комке пожелтевших и даже полуистлевших посланий была исчёркана угловатым латинским шрифтом.
"Стефан любит Мусю. 13.07.26 г…" - успел разобрать немецкое "Ich liebe Musja…" Карл-Йозеф и вдруг ослеп. Боль, страшная и странная боль, - локоть, оставленный в дупле, будто продёрнуло электричеством…
…Нервный смешок по поводу того, что вместо компромата на самого себя, он обнаружил в дупле пионерского "почтового дуба" любовную записку своего адъютанта, - "Die volle Idiotie!" - не оставлял Бреннера всё время. Больше часа, пока его, контуженого, шокированного и окровавленного, но почему-то не потерявшего по-акульи стоического сознания (даром, что выпотрошили - живёт и готова кусаться тварь морская!) - спускали со спины Медведь-горы. И ещё полчаса, пока везли в гурзуфский госпиталь. И даже потом, в Вене, уже с протезом на руке, частенько вспоминал он за покером, как бравурный фронтовой анекдот: "Вообразите, без малого двадцать лет прошло, как мой болван, упокойте черти его душу, оставил в дупле дуба записку пионерской вожатой, в которую был влюблён без памяти. Что вы удивляетесь? Он тоже был пионером. Рыжий, с оттопыренными ушами "спартаковец" Веймарской республики отдыхал в советском пионерском лагере по приглашению Сталина. Как у них там, "Die Proletarier aller Länder verbinden Sie sich! Пить водку…"
О том, за каким дьяволом сам гауптштурмфюрер на крымской Медведь-горе сунулся в дупло "почтового дуба", он многозначительно умалчивал. "Не те собеседники" были, чтобы расспрашивать об этом контрразведчика, и сами понимали, что они "не те".
- Бедный Стефан… - подытоживал армейские байки Карл-Йозеф, прежде чем разговор снова возвращался к новинкам сезона Венской оперы. - Русские его убили.
По крайней мере, Карл-Йозеф на это надеялся…
Надежды оправданные, не очень - и очень не…
Оккупированный Крым. Район действия 2-го партизанского сектора. Июль 43‑го
Приплюснутое рыло бронетранспортера разнесло деревянные останки телеги на краю поля, как городошную фигуру, но тут же зарылось в бугор ржавой земли, вдруг поднявшийся под его передними, в рубчатых автомобильных скатах, колёсами. Сопровождаемый раскалённо-белым пунктиром пуль, Сергей Хачариди кубарем откатился с пути "Scherer". Вздыбленная земля и клочья стерни уже через мгновение опали, и Войткевич с облегчением заметил, что одно колесо бронетранспортера соскочило с оси. Граната Сергея пришлась как нельзя впору. Из кузова "Scherer" посыпались мешковатые фигурки в каменно-серой форме фельдграу.
Но перевести дух Яша не успел. Подбрасывая на рытвинах коляску с пулемётчиком, из-за бронетранспортера выкатился "BMW" полевой жандармерии, затем другой.
Первый наткнулся на длинную очередь Войткевича, не глядя махнувшего в его сторону стволом "шмайссера", но второй успел озариться огненным рваньём, полыхнувшим из щелей ствольного кожуха "MG". Очередь выбила фонтаны земли совсем рядом.
Яков перекатился в сторону и вновь нажал спуск. И только через несколько секунд, а может, минуту, - в горячке перестрелки разве поймёшь, - в сознание лейтенанта проник и заставил обернуться чей-то вопль:
- Горит!
Первый транспортник "Ли-2", груженный и даже перегруженный, к тому времени уже взревел двигателями и, тяжело вскидывая элеронами хвостового оперения, стронулся с места, набирая ход, - и тут из заслонок охлаждения вырвались чёрные вихри копоти и длинные языки пламени.
- Стефан! Стеша! - драл глотку Войткевич, слепо продираясь в свалке человеческих тел, то ли рвущихся на свободу, то ли уже агонизирующих в задымленной крематорской камере, в которую превратился грузовой отсек "Ли-2". - Стеша, сукин сын, голос!.. - бесцеремонно отбрасывая с пути чьи-то тела, невидимые в удушливом дыму, орал лейтенант. - Аська, б..!
- Кто бы говорил… - прохрипело над самым ухом, и Яша инстинктивно пригнулся.
Пригнулся раньше, чем успел вообразить, на какие тяжкие может пуститься "абверовская…", чтобы бежать, воспользовавшись суматохой. И как сумела освободить руки? Сам же связывал.
Оказывается, - никак. Подкованный каблук "кирзача" махнул над спиной Войткевича маятником и наверняка свалил бы кого-нибудь в этой давке, если бы, также рефлекторно, Яша не поймал задник сапога, задрал к своему плечу и двинул кулаком в пах. Опять-таки, не успев сориентироваться, что вроде как и незачем, не фельдфебельский пах, ничего там такого. Ну да всё равно помогло. Больше оскорблённую, чем оглушённую болью, зловредную "радистку" лейтенант выбросил из загоревшегося самолёта уже беспомощной тряпичной куклой.
Стефана он тоже нашел, но позже и поздно. Стефан скалился по-лошадиному длинными зубами и таращился на него стеклянным глазом в пустой глазнице пенсне.
"Неужели успел задохнуться?" - недоверчиво удивился Яков и рванул стоячий ворот чёрного мундира с эсэсовской петлицей. И совсем уже не удивился, когда увидел неестественно свёрнутый набок кадык на тощем горле пленного.
"Аська, сука, - хмыкнул про себя Войткевич. - Коленом, что ли? Довела-таки дело до конца… А Портнова?.." - отмахивая змеистый дым, он всмотрелся в фигуру подле неподвижного Толлера. Отрядный особист Портнов скорчился, будто торопился на вожделенные юга на четвереньках, да так вот и не поспел. "Тоже её работа?"
Разбираться в этом было уже некогда. Дымом и резиновой копотью тесный отсек заволокло настолько, что ещё несколько секунд - и придётся ему искать выход отсюда, как той крысе в незнакомом чулане, бессознательно. "А с опалёнными усами, - шарахнулся от пламенного вихря Войткевич, - и эти шансы равны нулю…"
Шарахнувшись, он натолкнулся на кожаный планшет особиста. Тот самый, с сопроводительными документами. Подхватил его машинально и рванул вслед слоям бурого дыма, плывущим к выходу.
* * *
Над понурившимся бронетранспортером "фельдполицай" тяжёлый "Ли-2" пронесся багровым апокалипсическим демоном. Днище, подсвеченное пламенем гигантского костра, в который уже превратился оставленный на враждебной земле собрат, заставило невольно пригнуться россыпь фигурок в серых мундирах. Две из них растянулись на рыжеватой стерне, две закружились на месте, прошитые крупными стежками свинца.
Стреляли с самолёта.
Затолкав последнего, кого мог - кого не попёр отчаянным матом пилот, - в брюхо второго транспортника, Войткевич уже хотел было и сам выпрыгнуть обратно. Туда, где оставшиеся с командиром разведгруппы партизаны откатывались в сторону леса. Но заметил, как наперерез валкому разбегу самолёта высыпала разношерстная толпа "оборонцев". В присутствии немцев расхрабрились-таки паладины, вылезли из подпаленного своего муравейника, и теперь кипят жаждой мести.
Яков Осипович выругался и, упёршись ногой в обрез люка, полоснул по халатам и длиннополым рубахам "шмайссером" от живота. Кто-то ещё, грузный, подсунувшись помочь, загромыхал "шпагиным", придавив колено Войткевича, - так, что драгоценные секунды, пока ещё можно было спрыгнуть туда, где оставались бойцы Хачариди, его отчаянные мальчишки и, возможно, оставался ещё Антон, были потеряны. Теперь, не свернув головы…
- Ти хоч і сокіл… - дёрнул его за штанину Руденко. Оказалось, это начштаба с "ППШ" завалил своей болезненно-рыхлой тушей люк. - Але літати не вмієш.
Транспортный самолёт уже пронёсся в предрассветном синеватом сумраке над рыжей "султанкой" минарета. Ещё через мгновение позолота полноценного дня облила фюзеляж. Собственно, утро в горах - явление топографическое, хоть карандашом вычерти.
Яков зло сплюнул через плечо в это пылающее, адское утро. Утро, которое и в случае самого успешного своего исхода, - если доберутся они до кавказской стороны без приключений, - не предвещает ему ничего особенно радужного.
- Доставишь пленную к своим, в штаб флота… - просипел Руденко, утирая рукавом лихорадочный пот, и даже, кажется, значительно подмигнул. - Бо я, бачиш, пораненый.
"Ну да… - криво усмехнулся лейтенант. - В кого Булатову потом чернильницей швыряться? Особист - убит. Начштаба - ранен. Прошла ещё одна пайка медалей прахом, мимо Крымского обкома. Вот только, - нахмурился Яков и потянул брезентовую петлю люка, - где на том берегу мои?.."
Но вслух сказал только:
- Служу трудовому народу.
- Планшет Портнова не забудь… - уже прикрывая воспалённые глаза, напомнил Руденко.
Подождав, пока начштаба окончательно забудется, Яша расстегнул пряжку кожаного ремешка на планшете.
- Должен же знать, что на ярмарку везу, - пробормотал он чуть слышно. - Тем более, что не опечатано, а значит - "зачитать приговор вслух перед строем"…
Хроники "осиного гнезда"
3 июля 1942 г. В районе мыса Ай-Тодор
Костёр Севастополя погас. На последних пятачках на мысах Херсонес и Фиолент последние тысячи защитников теряли последнюю надежду на эвакуацию. Помогали им её потерять пилоты люфтваффе - днем, итальянские и немецкие подводники и катерники - поздним вечером и ночью.
Последние "организованные" попытки эвакуации сорвали именно катерники. Патрулировавшие возможные пути отхода четыре шнельбота обнаружили уходящие на восток два "морских охотника" . Два часа длилась артиллерийская дуэль (после того, как советские катерники блестяще уклонились от торпедных атак).
Но силы были слишком неравными: каждый СКА уступал по всем статьям шнельботу, а у немцев было ещё и двойное преимущество в численности. Преимущество было на стороне русских разве что в том, что дрались они с отчаянием обречённых, и победа не досталась немцам даром. 45‑мм снаряд с русского катера попал в "S-40", пробил левую торпедную трубу и вызвал взрыв торпедного резервуара со сжатым воздухом. Сама торпеда не сдетонировала, но в носовом отсеке начался пожар. Пламя удалось сбить, но корпус катера получил серьёзные повреждения, шнельбот потерял ход. Трое матросов были убиты, ещё около десятка членов экипажа, включая и командира, капитан-лейтенанта Шнейдер-Пангса, получили осколочные и пулевые ранения. Были потери убитыми и ранеными также на "S-28" Кюнцеля. И всё же к исходу второго часа боя, когда уже посветлело небо над Крымом, оба советских "морских охотника" были потоплены.
Из воды немцы подняли 37 человек, в том числе командира 109‑й стрелковой дивизии генерал-майора П.Г. Новикова, который возглавлял оборону Севастополя после того, как комфлота адмирал Ф.С. Октябрьский и генерал И.Е. Петров покинули (на транспортном самолёте, взлетевшем с последнего аэродрома на мысе Херсонес) обречённый город-крепость .
Тяжело повреждённый шнельбот "S-40" удалось отбуксировать в Ак-Мечеть, а затем в Констанцу. Ремонт затянулся на пять месяцев, а потом ещё полгода катер простоял в резерве без моторов и экипажа. Ремонт поменьше предстоял и "двадцать восьмому", хотя он тоже растянулся почти что до конца месяца. Требовали мелкого ремонта, испытаний и, конечно, пополнения боезапаса и остальные катера.
А тут ещё начались всякие передвижения и перестановки…
Июль 43‑го. Борт "Ли-2". В предчувствии огня и дыма…
Комиссар Портнов не понравился Войткевичу с первого взгляда.
С его, Портнова, первого взгляда, которым он уставился на то "добро" из разбитой гондолы, которое флотские принесли с собой к партизанам. Немедленно приказал он: "Сдать всё в Особый отдел!" А "отдел" тот - он сам, Портнов, и есть. Да и потом, когда ни хрена, кроме четверти фляги спирта, в тот отдел не попало, всю дорогу косился, как раскулаченный. Так что, забираясь в планшет комиссара, Яков почти не сомневался, что найдёт там что-нибудь нелестное о своей особе, какую-нибудь "телегу", груженную чекистской бдительностью. Но находка превзошла все его ожидания.
"Что за..?" - подобрал лейтенант фотографию, вирированную в рыжеватом тоне и с зубчатым кантом, выпавшую из оккупационной газеты "Голос Крыма".
Такие фотокарточки раньше в художественных фотоателье, где-нибудь подле пляжа, печатали: "Привет из Ялты, Гурзуфа…" Яков перевернул фотографию. Так и есть: "Jewpatoria", - было подписано с обратной стороны. И чуть ниже, тоже по-немецки, знакомым убористым почерком: "Am 7. Juli 1943".
"То есть?!" - ошеломленно уставился на надпись Войткевич.
"Недели две назад…" - с убийственным хладнокровием документа подтверждала подпись.
С парадной стороны, с аверса фотки, этаким Наполеоном заправив правую руку в перчатке за борт эсэсовского мундира, надменно хмурилась жёлчная, с ещё более обострившимися складками, мина Карла-Йозефа Бреннера. Будто бы и впрямь недовольная необходимостью позировать в компании чопорного докторского халата и игривого фартучка медсестры.
Неожиданное воскрешение его бывшего "куратора" от абвера ошеломило Якова настолько, что даже затмилась как-то горячка только что прошедшего боя, только что минувшей опасности.
А бой был нешуточный и опасность немалая. И, по сути, нависла она с самого раннего утра.
С самого раннего утра…
- Ты чего это спирт лакаешь, как неверный? - иронически нахмурился Войткевич, заметив поползновение татарина к фляге на ремне.
- Да я просто… - смутился Шурале Сабаев, возвращая руку на приклад пистолета-пулемета Шпагина. - Замёрз немного.