- Театральные дамы любят покровителей, а я ничего не в состоянии им дать. Поэтому приходится искать удовольствий на стороне. Но в последнее время это стало затруднительно.
- Что так? - изумился Шкловский.
- За мной постоянно ходит человек: от шашлычной - к театру, от театра - к магазину. Пойди я к даме - он, пожалуй, захочет разделить со мной и мою привязанность.
- Ну, вы шутник! - громко засмеялся Шкловский, и Зигфрид тотчас поддержал этот смех. - Только я здесь ни при чём.
Шкловский умолк так же внезапно, как и рассмеялся. Зигфрид пожал плечами, весело развёл руками:
- Я так и думал, господин Шкловский, что это кто-то из моих тайных соперников.
Зигфрид сделал ударение на слове "тайных", Шкловский усмехнулся и ушёл. "Пожалуй, он действительно ни при чём, - подумал Зигфрид. - Значит, гестапо? Надо во что бы то ни стоило пробраться к Петровичу, передать шифровку для Анны. Рация должна работать именно теперь, когда я "под колпаком". Ночью он выбрался через окно, надев старый ватник и ушанку Василия.
Петрович хмуро выслушал Зигфрида, недовольно посопел и сказал:
- А ну как хватятся тебя! Время такое опасное. И как на патруль не наткнулся?
- Я же в обход, по горе шёл. Дольше, зато безопаснее. Вернусь так же.
- Ночью пойдёшь?
- Конечно, ночью. К тому же, утром я должен выйти из своей комнаты у всех на виду.
- Так опасно. В городе схвачена разведчица. Пришла из-за линии фронта. К кому шла? Не к нам?
- Вряд ли. Когда в последний раз Анна выходила на связь, ничего не говорили, не предупреждали.
- Но могли прислать, как Николая присылали.
- Не было никакой необходимости. Но положение осложняется, а мы сидим. До сих пор ничего не знаем о Морозове, не имеем списков заключённых. Я только и слышу: "Осторожнее, осторожнее"… Пока будешь осторожничать, всё прозеваешь.
- Морозова в городской тюрьме нет, - сказал Петрович. - Я попросил кое-кого прощупать охранника, жадного до денег. Да не знаю, правильно ли поступил.
- Правильно, - одобрил Зигфрид. - Приходится рисковать.
- А про девушку разное говорят. Одни - будто на связь к кому-то шла, другие - будто затем, чтобы создать молодёжную подпольную организацию. Она в гестапо.
- Девушка в гестапо, Морозов неизвестно где, Гука отпустили и не трогаем, а он и не торопится со списками… Действовать надо мне, Петрович, действовать.
- Куда тебе действовать, если за тобой "хвост" ходит? Тут другое - за Анну опасаюсь. Эта фрау Антонина так и вертится вокруг неё. Приходит, когда ей вздумается. И всё сидит, сидит, болтает, болтает… Уж не пронюхали ли про "Юрку"?
Зигфрид задумался. Если бы рацию засекли, вряд ли стали бы церемониться. В гестапо, конечно, знают, что Анна переводит с немецкого бумаги для городской управы, и там не могут не понимать, что из них тоже можно извлечь информацию. Да, Антонина ходит неспроста, за Анной следят. Надо что-то предпринять, а прежде всего, нажать на Гука, потребовать списки.
- Петрович, ты приходи завтра в шашлычную, может, что придумаю.
Утром Зигфрид, как обычно, уже кипятил воду на керосинке, чтобы заварить кофе. Потом пошёл в театр готовить декорации для вечернего спектакля и обнаружил, что слежка кончилась. Медленно прошёлся по бульвару, поджидая Гука. Тот вывернул из переулка, хотел проскочить мимо, но понял, что не удастся, и, не останавливаясь, сказал:
- Сегодня в пять на квартире.
Зигфрид прикинул: до спектакля успеет. В обед встретился с Петровичем в шашлычной, сказал, чтобы часа в четыре пошёл наблюдать за домом Гука. В театре нашёл Василия, освободил от работы "из-за простуды" и попросил проследить за Гуком от гестапо до самого дома. Ровно в пять Зигфрид постучал.
Гук открыл дверь. Он словно нарочно вырядился в форму гестапо. Самодовольно улыбаясь, пригласил в комнату. "Давит на психику", - подумал Зигфрид. Гук так же непринуждённо налил в рюмки коньяка, предложил выпить за взаимопонимание. "Подчёркнуто проводит параллель между первой и второй встречей, - опять подумал Зигфрид. - Даёт понять, что чувствует себя уверенно". Он тоже с самым непринуждённым видом взял рюмку коньяка и сел к столу.
- Мне кажется, в такой обстановке будет приятнее говорить, - заулыбался Гук, прищурившись. - Как полагаете, мой друг?
Последние два слова он произнёс с нажимом, вкладывая в них определённый смысл.
- Ещё бы! - весело согласился Зигфрид. - Французский коньяк, голландский сыр, немецкие сигареты и… русская икра! Прямо голова кружится от такого великолепия, Виктор Иоганнович.
- О, вы знаете моего отца?
- И вашу мать тоже.
- Её арестовали? - в голосе Гука промелькнула тревога.
- Зачем? - Зигфрид отметил и тревогу, и недоверчивый взгляд. - Впрочем, это в известной мере зависит от вас. Кстати, имеете ли сведения о родителях?
- Так, кое-что, - уклончиво ответил Гук, положив в рот ломтик лимона с сахаром.
- Хотите знать, где они, что с ними?
И тут Гука прорвало:
- Я ничего не хочу знать, ничего! Я перечеркнул своё прошлое и живу только настоящим! Вот оно, моё настоящее!
Гук быстро провёл рукой над столом и, откинувшись на спинку стула, раза два фыркнул, стал говорить спокойнее:
- Чтобы наслаждаться настоящим, чаще всего приходится отказываться от прошлого… Но у вас, конечно, идеалы, идеи… Только что они вам дают? Что у вас за жизнь? "Ночь, фонарь, аптека, тусклый свет…" Так, кажется, у Блока? Вы же спите плохо по ночам, ходите с оглядкой, как зверь, настороже: вот-вот схватят!
Гук ехидно улыбнулся и вложил в следующие слова как можно больше злорадства:
- Ну, уж если схватят… Допросы, пытки, иголки под ногти, раскалённые щипцы… О-о-о! Среди них есть великие мастера! Они не позволят вам умереть сразу, не-е-ет! Они будут держать вас на той грани, когда человек или теряет рассудок, или раскалывается. Так что, не надейтесь стать героем.
- А если выдержу?
- Вы-дер-жи-те? - Гук с насмешкой покачал головой. - Есть другой вариант: не попадётесь и всё-таки вернётесь к своим. Ну и что? В лучшем случае вам повесят на грудь медаль. И это за все мытарства. Разве жизнь стоит какой-то железки?
Гук поднял голову с видом явного превосходства:
- Вы, конечно, живёте впроголодь, пьёте кофе из желудей, курите дрянные папиросы, мёрзнете в сырой комнате… У вас, я уверен, даже женщины нет, потому что вы боитесь: вдруг она окажется агентом гестапо. Какое тусклое существование. А я не могу и не хочу жить без женщин, без всего, что вы здесь видите. А хотите, я и вам обеспечу всё это (жест над столом)? И женщину тоже. У меня их сколько угодно!
Зигфрид, попивая коньяк, с интересом наблюдал за Гуком. А всё-таки прелюбопытнейший экземпляр, в котором трусость соединяется с отчаянной наглостью, моральная нечистоплотность с чувством тревоги за близких. То, что Гука волновало положение матери, не ускользнуло от Зигфрида. И вообще, не так уверен, как хочет показать, потому и бледен, и порывист. Да-а, наверное, не так-то легко быть предателем, даже если пытаешься выдать это за разумный подход к обстоятельствам.
Интересно, когда и как закладываются в человеке низкие качества? Ведь он учился вместе с ними в школе, читал те же книги, носил пионерский галстук и на торжественных линейках вместе со всеми отвечал на клич: "Всегда готов!" И вот оказался не готов к самому главному - жить вместе со своим народом, со своей Родиной.
- Молчите? Только скажите, и у вас будет всё! - настаивал Гук.
- Довольно! Надоело! - голос Зигфрида стал жёстче. - У меня нет тяги к блуду и роскоши. Поговорим о другом. Люди, которых фашисты пытают, расстреливают, вешают, - твои соотечественники. Ты никогда не думал о своей вине перед ними? Рано или поздно, но ответ держать придётся. Тебя поставят перед людьми, которым ты не сможешь взглянуть в глаза. Вот это будет пытка!
- Хватит! - Гук стукнул по столу. - Я ещё не в ваших руках! А вот ты - у меня в кулаке! Захочу - и тебя повесят!
Секунды три-четыре Зигфрид смотрел в прищуренные глаза Гука, стараясь понять, насколько близок он к такой угрозе, и вдруг, повинуясь инстинктивному чувству протеста, крепким ударом в подбородок свалил его на пол. Быстро выхватил из его кармана "вальтер", встряхнул Гука так, что тот клацнул зубами, швырнул на диван и с некоторой брезгливостью сказал:
- Не люблю пьяных.
Гук пришёл в себя, понял, что зарвался, и, потирая челюсть, спросил:
- Пистолет вернёте?
- Не выйдет, - улыбнулся Зигфрид.
- Но я не собирался вас убивать.
- Не уверен. И запомните: если вы не перестанете мне угрожать, я поступлю с вами так, как подсказывает мне чувство самосохранения. А теперь перейдём к делу. Где список? Ага, не принесли. Думали, что мне не до того, раз на фронте удача сопутствует немцам. Тогда начнём работать с вашей памятью. Вы станете называть имена, а я постараюсь их запомнить.
- Может, сядем к столу? - нерешительно попросил Гук. - Я хочу выпить.
- Допьёте свой коньяк после. Итак?
Гук сделал вид, будто с трудом выжимает из памяти имена людей, попавших в тюрьму или в поле зрения карателей. Он называл уголовников, спекулянтов… Для большей достоверности назвал нескольких патриотов и при этом внимательно наблюдал за лицом Зигфрида, силясь уловить, в какой степени он заинтересован в том или ином человеке. Замкнутость и спокойствие Зигфрида раздражали его, и вскоре он не выдержал:
- Какого чёрта вы не говорите, о ком конкретно печётесь?
- Хотите, чтобы я ткнул пальцем? - усмехнулся Зигфрид.
- Ну всё же…
- Скажите, как попадают люди в руки полиции или гестапо?
- Странный вопрос!
Гук встал, пьяно покачиваясь, и торжественно процитировал параграф полицейской инструкции: "Лица, приютившие советских военнослужащих или других лиц, работающих по поручению Советской власти, согласно приказу германского командования, расстреливаются". Чуть помолчав, добавил:
- И там не спрашивают, насколько сведения о человеке соответствуют действительности.
- Значит, чтобы подвести кого-нибудь под действие этой инструкции, достаточно заявления провокатора, вымогателя или просто сумасшедшего?
- Как видите, - Гук плюхнулся на стул, рассмеялся. - Если их много, не расстреливают, а засовывают в душегубку. Ну-у, эт-то зна-а-ете… Французская гильотина и американский электрический стул сущие пустяки по сравнению с немецкой душегубкой. Французы за один раз отсекают только одну голову. Американцы на один стул тоже не сажают двоих. А вот не-емцы… Представьте себе герметически закупоренный кузов автофургона, в который набито с полсотни человек. Фургон спокойненько мчится по улицам, и никто не подозревает, что в нём творится. А в кузове настоящий ад! Люди задыхаются от газа, направленного туда. Они корчатся, кричат! Считанные минуты - и пятидесяти человек нет! Вот какая штука! Ну, к чёрту душегубку… Давайте лучше выпьем. За… за встречу… Хотите за встречу? Ну, скажем, лет через десять?
Гук был явно пьян, но старался не терять нити разговора, и Зигфрид спокойно сказал:
- Если к тому времени тебя не задушат.
Гуку стало жарко. Он ослабил галстук, снял форменный пиджак, бросил его на диван. В сорочке, с открытой шеей он показался Зигфриду худым и измученным.
- Нелегко?
- Что нелегко?
- Служить в гестапо? - усмехнулся Зигфрид. - Ну, уж если назвался груздем - полезай в кузов. Ведь так?
- До чего же вы вредный человек, - как-то примирительно сказал Гук. - Думаете, я не понял намёка? Легко, не легко… Зато погуляю, пока жив. А когда хорошо живётся, то ничего не страшно!
- Напрасная бравада. Вы всё равно трус, это сразу видно.
- Это я трус?
- Именно. Вы теперь всего боитесь… Возьмите ваш пистолет.
Зигфрид положил "вальтер" на стол и вышел. Петровича, как и условились, уже не было, а Василий стоял на посту. Зигфрид подал знак, чтобы уходил, и сам поспешил к театру. Немногого он пока добился от Гука, всего только список, да и то неполный. Фамилии Морозова там не было. Впрочем, он мог и не назваться. Зигфрид не был уверен, что этот подонок Гук не выкинет какую-нибудь штуку в пьяном виде, когда он настолько наглеет, что даже теряет осторожность.
Шестеро в степи
Старшина Алёшин, скакавший впереди казачьего наряда, приостановил коня и поднял руку:
- Стой, ребята! А ну, давайте вон к тому кургану!
Наряд конной разведки спешился около небольшой возвышенности.
- Гладкий - как облизанный, - подивился Матвей Криволапов.
- Небось, какая-нибудь царица там лежит, - сказал Андрюшка, самый молодой казак в наряде, тоже с любопытством оглядывая пирамидку земли правильной формы.
- Ну, ты загнул! - засмеялся Криволапов. - Откуда в степи царица?
- Книжки читать надо, - обиделся Андрюшка. - Скифы здесь в древности жили. Они, когда царей хоронили или ещё каких знатных людей, то на могилах такие холмы насыпали, чтобы золото не растащили. У них этого золота было! Я в музее видел.
- А я вот слыхал, ногайцы здесь жили, - решил показать свою учёность и Криволапов.
- Так это уже потом, - терпеливо объяснял Андрюшка. - И калмыки потом. А сначала скифы.
- Цыц вы, грамотеи! - прикрикнул старшина. - А ну прижмитесь к кургану! Что-то впереди виднеется - не разберу. Криволапов!
- Есть!
- Ждите моей команды, а я проеду вперёд, посмотрю, что там.
Алёшин тихонько пустил коня по степи, но вскоре остановился, уловив, что крохотная тёмная точка далеко впереди всё-таки движется. Старшина поднёс к глазам бинокль: вроде человек, пеший, идёт, не разбирая дороги.
А где тут её найдёшь, дорогу-то? Куда ни глянь - ровная земля. Даже курганы здесь попадаются редко, не чаще, чем за сотни километров друг от друга. Летом тут раздолье сайгакам. Кочуют они по степи неоглядной. Но сейчас их не видно - то ли опасность вспугнула - фронт близко, то ли начавшаяся зима заставила откочевать. Снег выпал уже в середине ноября, прикрыл тонкой плёнкой выгоревшую за лето траву.
Темнота быстро наползала на землю со всех сторон, и старшина уже еле различал фигуру человека, который продолжал идти вперёд. "А, чёрт! Сейчас растворится в ночи, - подумал он. - И кто такой? Заблудился, что ли?"
- Пошёл! - Алёшин пришпорил коня и поскакал навстречу человеку.
Тот, увидев приближающегося всадника, отчаянно закричал:
- Свой! Свой! Не стреляй!
Подскакав, Алёшин остановил коня.
- Чего орёшь? Кто такой?
Человек, широкий в плечах, в полушубке и мохнатой шапке с опущенными ушами, походил на медведя. Он махал руками и всё повторял:
- Да свой я, свой! Лейтенант Иванов. Из плена бежал.
Алёшин недоверчиво оглядел его, спросил:
- Оружие есть?
- Нету, нету! Вот хоть обыщи! Браток, думал, пропадём мы в той степи…
- Ты что, не один?
- Шестеро нас.
- Где же остальные?
- Там, - Иванов неопределённо махнул рукой в сторону степи.
Алёшин свистнул. Кавалерийский наряд выскочил из-за кургана.
- Криволапов! Скачите вперёд, там люди, из плена бежали. И вообще, пошарьте тут по степи.
Наряд поскакал вперёд, а старшина соскочил с коня, продолжая расспрашивать лейтенанта:
- Немцев видел в степи?
- На трёх транспортёрах, километрах в пяти-шести отсюда.
- Они, что же, не заметили вас? - удивился Алёшин.
- Мы в бурьяне спрятались. Долго лежали, пока они не проехали.
Алёшин кинул повод под локоть, достал кисет с табаком.
- Будешь?
- Спрашиваешь!
Иванов широкой лапищей взял клочок газеты, предложенный старшиной, и подставил к кисету. Разглядев вышивку, спросил:
- Зазнобушка?
- Жена.
Они свернули цигарки. Алёшин достал спички, чиркнул, но ветер тут же погасил огонь. Против ветра прикурить не удавалось, и старшина на миг повернулся спиной к лейтенанту. В ту же секунду на его голову обрушился сильный удар. Он ахнул и свалился под ноги всхрапнувшей лошади, выпустил поводья.
Криволапов наткнулся на старшину уже почти в полной темноте. Он даже не понял вначале, кто это. Соскочил с коня, наклонился и увидел Алёшина, лежавшего без сознания. Путника и коня поблизости не было, и снежная пороша уже заметала следы.
- Та-а-ак! - Криволапов быстро повернулся к наряду казаков и тем пятерым, кого они подобрали в степи неподалёку отсюда. - Не спускайте с этих глаз, ребята!
Он живо отстегнул фляжку с водкой, смочил бинт, приложил к ране, приговаривая:
- Вот дурная башка… Ей-ей, дурная башка…
Старшина, наконец, пришёл в себя, сел, очумело осмотрелся и вдруг закричал:
- Ко-о-нь! Где мой гнедой конь?
- Тю-тю твой гнедой, - сказал Криволапов. - Теперь его не догонишь. Ну, как он тебя саданул! Моли бога, что не в висок попал. Был бы тебе полный капут.
- Дай коня, Криволапов! - шатаясь, встал старшина. - Догоню - убью!
- Разве твоего гнедого догонишь? Да и не гож ты сейчас на такое дело. Вон ребята съездят.
Скрипя зубами и мрачно глядя перед собой, Алёшин подошёл к пленным, которые жались друг к другу, окружённые казаками.
- В расход их, гадов! - изрёк старшина, всё ещё пошатываясь и придерживая голову руками.
- Очумел? Разобраться надо, - напомнил Криволапов.
Алёшин, не отрывая мрачного взгляда от пленных, заорал:
- Кто такие? Командиры есть?
Худой парнишка в ватнике сделал шаг из строя, за ним - высокий тип в полушубке гражданского покроя и суконных штанах, заправленных в валенки.
- Ты кто? - спросил старшина парня.
- Младший лейтенант Скиба.
- А ты? - старшина ткнул пальцем в сторону высокого.
- Капитан Пшеничный.
- Кто старший в команде?
- Был я, - ответил капитан.
- Та-а-ак, капитан за мной, остальным оставаться на месте.
Они отошли, и Алёшин негромко, но с плохо скрываемой яростью спросил:
- Знаешь того, что убежал? Ну! Отвечай!
- Вы, старшина, на меня не давите, - с обидой сказал капитан. - Нагнали на него страху, вот он и дал тягу. И нечего нас здесь морозить. Отправляйте в штаб - там разберутся.
Тон капитана, который словно желал подчеркнуть разницу в званиях даже в таких условиях, раздражал старшину, и он грубо заявил:
- Когда нужно будет, тогда и отправлю! Фамилия того?
- Иванов… Так он говорил. Имя я не знаю.
Из погони вернулись казаки. Лейтенанта они не догнали. В степи стало совсем темно, и если бы не месяц, изредка пробивавшийся сквозь тучи, то и не видно было бы, в какую сторону идти. Алёшин время от времени со злостью потирал голову и корил себя: "Разведчик! Уши развесил - коня и оружия лишился. И этого… упустил. Кто такой? И что теперь командиру скажу?"
В штабе 3-й кавалерийской дивизии кавкорпуса генерал-лейтенанта Кириченко задержанных допросили на скорую руку и отправили в Кизляр. Их приконвоировал Криволапов. Он подробно доложил майору Игнатову, при каких обстоятельствах задержаны беглецы. Потом попросил:
- Вы уж, пожалуйста, не пишите бумагу на Алёшина. Старшина и так переживает. Хотел добра человеку, а тот гадом оказался. Да и досталось старшине хорошо, он сейчас в медсанбате, лечится.
- Ладно, разберёмся, - пообещал Игнатов.