Саша сильно волновалась за него, часто писала. А он долго не мог ответить, выполняя ответственное задание под Ленинградом. Однажды спрятался в каком-то завале, оставшемся после бомбёжки. Немцы целый час его обстреливали. И фашисты, и свои уже сочли Зигфрида погибшим, а он выбрался и тут же написал о своей удаче Саше. Жена ужаснулась тому, какой опасности он подвергался, её письмо было пронизано тревогой за него. Он же, получив известие о её страшной гибели, просто окаменел. Только через несколько дней стал приходить в себя.
- Кем вы так залюбовались, господин художник?
Зигфрид мгновенно открыл глаза, обернулся. Шкловский отодвинул его, сам прильнул к "глазку" и стал смотреть в зал. Потом оторвался и быстро взглянул на Зигфрида. Но перед ним уже стоял Сергей Ларский, добрый малый, не привыкший обременять себя проблемами, предпочитающий жить одним днём, желая вкусить как можно больше удовольствий. Ему приходилось так играть в жизни, что, пожалуй, не всякий артист справился бы с такой ролью.
- Разве вы не заметили в третьем ряду бургомистра с девушкой? Чудо как хороша!
- Да? - удивился Шкловский и вновь прильнул к "глазку". - В самом деле, хороша. Кто это? Ваша знакомая?
- Сожалею, господин Шкловский…
- Да, жаль, конечно, что не знакомы. А вы можете оказать мне услугу?
- Какую?
- Господи! Ну, узнать, кто эта девица.
- Попробую сделать это для вас.
В конце антракта Шкловский вновь подошёл к Зигфриду:
- Ну как?
- Вы решили меня разыграть? - Зигфрид придал голосу оттенок некоторой небрежности.
- То есть?
- Все знают, что бургомистр в театре с сестрой жены. Неужели вы с нею не знакомы?
- Представьте, не знаком… А у вас неплохой вкус, господин художник. Хотите приволокнуться за родственницей бургомистра? Но берегитесь: во мне вы найдёте соперника.
- Что ж, всегда приятно иметь дело с достойным соперником, господин Шкловский. Но это вы берегитесь: уже поднимают занавес!
Принимая шутливый вызов Шкловского, Зигфрид не исключал возможности поближе с ним познакомиться. Кто знает, может, с его помощью удастся приблизиться к немецкой разведке. А если Шкловский прощупывает его как очередного в списке подозрительных, то тоже не мешает свести с ним более близкое знакомство, чтобы легче было отвести подозрения. Во всяком случае, Шкловский сам "наводит мосты", и надо пойти ему навстречу, разумеется, с предельной осторожностью. Заодно и выведать, не связано ли это как-нибудь с Гухом (или Рухом?). А может быть, Шкловский уже давно "пасёт" его?
Зигфрид припомнил, как в один из первых сентябрьских дней Шкловский явился за кулисы и обратился к ведущей актрисе, говоря громко, явно рассчитывая на близко стоявшего помощника художника:
- Фрау Луиза, вы просто восхитительны! Я готов вознести вашу славу на вершину Эльбруса!
- О, это так высоко, господин Шкловский, - не растерялась примадонна, - вам понадобятся ледорубы.
- Не понадобятся, - парировал Шкловский. - Ещё двадцать первого августа отряд горнострелковой дивизии "Эдельвейс" проложил горную тропу к южному склону Эльбруса, и мы с вами можем пойти по этой проторённой дороге. Минуем перевал Хотю-Тау, отдохнём на базе "Приют одиннадцати" и поднимемся на самую вершину, где уже развевается немецкий флаг. "Покорённый Эльбрус венчает конец павшего Кавказа"! Увы, последняя мысль принадлежит не мне, а нашему уважаемому министру Геббельсу. Вы готовы преодолеть вместе со мной этот дикий Хотю-Тау?
- Вы такой насмешник, - отделалась полушуткой актриса.
Зигфрид чувствовал, что эта информация предназначалась вовсе не Луизе, и Шкловский не замедлил открыться:
- Я правильно произношу названия, господин Ларский?
- Я не альпинист и не знаток этих мест, - беспечно отозвался Ларский.
- Из каких же вы мест?
- Я кочевник, - опять с полушуткой объявил Ларский.
Вошёл директор и прервал их разговор. Происходило это уже после того, как Зигфрид стал регулярно ходить к Анне "на занятия немецким языком" и успел передать сообщение о Рухе (Гухе?), получил ответный запрос о разведшколе и подтвердил её существование. Три сеанса радиосвязи прошли благополучно, и он продолжал ходить к Анне. Вполне вероятно, что это была проверка: а не появится ли в эфире информация о штурме Эльбруса? Тогда станет совершенно ясно, что Ларский имеет к ней прямое отношение.
Зигфрида даже удивила такая грубая ловушка для простачка. Конечно, он не передаст это известие в разведгруппу по радиосвязи - о штурме Эльбруса и наличии в горах дивизии "Эдельвейс" наверняка давно уже знают из других источников в центре. И он, разумеется, не сунется в поставленный для него капкан. Но сегодняшний разговор насторожил его. Если завтра не пойти к Анне, Шкловский может догадаться о его настороженности. Затвра он пойдёт обязательно и передаст любопытную информацию о Кохе. Возможно, уже будут получены сведения о Рухе, или как там его. А вот дальше, если Шкловский не отвяжется, придётся "поболеть", причём так, чтобы можно было продемонстрировать ему свою простуду.
На следующий день Зигфрид отправился обедать в шашлычную. Он ходил сюда не только по понедельникам, когда встречался с Петровичем, но и в другое время, чтобы не вызвать подозрений. Задания для Петровича (обычно это касалось сведений, которые тот мог почерпнуть на рынке или у знакомых старожилов) записывал на крошечном листке бумаги и засовывал в коробок под спички. Коробок потом незаметно опускал в оттопыренный карман пиджака или фуфайки, смотря в чём старик приходил. Тем же манером Петрович передавал свою информацию. В той толчее, какая обычно бывала в шашлычной, вряд ли кто мог что-то заподозрить в этом "случайном" соприкосновении столь разных людей.
В этот раз встреча не предполагалась, так как был четверг, и Зигфрид намеревался сам идти к Анне, чтобы провести очередной радиосеанс. Но едва он миновал здание комендатуры, как словно из-под земли вырос Шкловский. Он изобразил на лице величайшее добродушие и остановил Ларского, будто старого друга:
- А-а-а, господин художник!
- Всего лишь скромный его помощник, - негромко поправил Сергей.
- Не чинитесь, Ларский! Вы человек интеллигентный, образованный, мне интересно с вами говорить.
- Когда вы успели сделать такое заключение, ведь мы почти не беседовали?
- Интересного человека видно сразу. Вы куда-то направляетесь или гуляете?
- Иду обедать в шашлычную.
- А, да, да, мне говорили об этом заведении. И что, там прилично кормят?
- По нынешним временам - вполне. Натуральное мясо. И довольно часто бывает пиво.
- Вот как? Тогда я составлю вам компанию. Не возражаете?
Разве мог он возразить? Даже невооружённым глазом было видно, как настойчиво набивается Шкловский ему в попутчики. Да и не было повода отказать, поэтому Ларский (играть так играть!) дружелюбно ответил:
- Напротив, я очень рад.
Далее разговор шёл об искусстве вообще и о живописи в частности, в чём Шкловский обнаружил немалые познания. И если бы Зигфрид, прежде чем поступить в театр, не перечитал горы искусствоведческой литературы и не походил бы по музеям Ленинграда, то мог бы попасть впросак. Но теперь его знания на уровне "не окончившего полный курс наук" студента архитектурного института не вызывали сомнений. Уже в шашлычной Шкловский вдруг предложил:
- Я просил бы вас составить мне сегодня компанию: хочу после спектакля устроить маленький вечер для фрау Луизы и её подруги Софи, вернее, дружеский ужин с цветами и шампанским.
Зигфрид понял: начинается слежка, причём открытая. Уклониться от этого предложения вряд ли удастся, придётся принимать, но не сразу, не сразу… Он состроил комическую мину "без вины виноватого" и сказал:
- Господин Шкловский, вы, как видно, хотите лишить меня места. Всем известно, как благоволит директор к фрау Луизе, а Софи и главный дирижёр…
- Знаю, знаю! - живо перебил его Шкловский. - Но я же сказал: дружеский ужин. Директор и дирижёр могут тоже присутствовать, если пожелают. Но я думаю, они уступят этот вечер немецкому офицеру.
Впервые Шкловский заявил о себе как о немецком офицере, хотя всегда ходил в штатском. Такая откровенность ничего хорошего не сулила, но Зигфриду оставалось только поддержать этот дружеский тон и согласиться на ужин с цветами и шампанским.
"О том, чтобы идти сегодня к Анне, не может быть и речи", - подумал он, но тут же сказал себе: "Стоп! А если это психологическая атака?" Если Шкловский берёт его на испуг? Он уже наверняка знает о "занятиях", и не пойди сегодня Зигфрид на уроки немецкого языка - тот может сделать единственно правильный вывод о том, что Ларский встревожен. Нет, идти надо. Поэтому Зигфрид, глянув на часы, поспешил откланяться:
- Значит, до вечера, господин Шкловский. А теперь, извините, у меня дела.
- Ох, уж эти дела, - смеясь, пошутил Шкловский. - Наверное, какая-нибудь свеженькая модисточка.
Ларский шутливо развёл руками и ушёл.
У Анны он быстро зашифровал текст с информацией о Кохе и предположительной слежке и попросил её передать шифровку самостоятельно завтра днём.
- Что-нибудь случилось? - встревожилась девушка.
- Ничего особенного, но нужна осторожность. Возможно, меня не будет несколько дней, и вы, пожалуйста, тоже будьте поосторожнее… Завтра связи с вами ждать не будут, но вы же найдёте в эфире нужную волну?
- Конечно, конечно, - поспешила заверить Анна. - Я могу и сегодня передать, когда вы уйдёте.
- Нет, завтра, - решительно заявил Зигфрид. - А теперь приступим к немецкому языку.
Анна раскрыла учебник, словарь, придвинула ему тетрадь. Сказала назидательно:
- Сегодня побеседуем об искусстве.
Зигфрид улыбнулся:
- У меня - второй раз за день! Ну что ж, давайте об искусстве, мне это даже интересно.
- А вы делаете заметные успехи, - сказала Анна после занятий.
- Ещё бы! - полушутливо отозвался Зигфрид. - У меня такая восхитительная учительница!
Анна покраснела и в растерянности молчала, не зная, что ответить на такой комплимент. Она видела, как он посмотрел на неё - почти с нежностью, и оттого смутилась ещё сильнее. А Зигфрид мягко провёл тёплой ладонью по её голове и сказал тихо:
- Вы умница.
Потом быстро вскочил, улыбаясь, вскинул руку в знак приветствия и вышел.
Шагая по переулку, представлял растерянное и смущённое лицо девушки. Она, безусловно, чиста, честна и преданна, но и ей он пока не мог открыться полностью. Зигфрид ждал: возможно, наш агент, который должен был связаться с ним через Морозова, как-то выйдет на связь с центром, и оттуда поступит шифровка с его координатами. Тогда бы он мог с его помощью прощупать Шкловского: а вдруг действительно через него можно внедриться в какое-либо немецкое подразделение? Но только в центре будут решать, нужно это или не нужно. Анне лучше пока ничего не знать, хотя он и желал бы в дальнейшем работать с ней.
О Морозове до сих пор не удалось ничего узнать. Сидит ли он в городской или в гестаповской тюрьме или его давно расстреляли? Даже Петрович, начавший искать среди тюремщиков хотя бы малость знакомых, пока ничего не добился.
Арест Морозова очень осложнял Зигфриду выполнение задания, которое он получил из центра перед тем, как влиться в разведгруппу. Связь с агентом, прерванную год назад, восстановить пока не удаётся. Возможно, он и прибыл уже сюда вместе с немецкой армией, но как его различишь среди множества офицеров и солдат? А может, он выдаёт себя за какого-нибудь делового человека или торговца?
Что-то уж много неудач на старте. План рушится из-за нелепых случайностей, которые, впрочем, могли оказаться совсем не случайными. Зигфрид согнал с лица озабоченность: театр уже близко, и туда идёт Сергей Ларский, хороший парень с уживчивым характером, но немного легкомысленный любитель приволокнуться за симпатичной женщиной, правда, из чисто эстетских побуждений. А это вовсе и не возбраняется молодому человеку такого возраста и такой привлекательной наружности.
Шарады, извлечённые из огня
Анна помнила, что ей сказал Зигфрид: быть предельно осторожной. Она, как всегда, заперла входную дверь, вынула ключ и положила в сумочку. Отперла дверь на веранде, приготовила рядом плащ и только после этого извлекла из тайника "Юрку", стала настраиваться на волну.
В эфире был страшный бедлам - неслась русская и немецкая речь, слышались чьи-то позывные. Наконец, вот они, те, которые ей нужны. Она послала вызов. С той стороны её услышали, и Анна быстро начала работать, изредка взглядывая через раскрытую дверь её комнаты в окно зала, откуда переулок виден почти до конца. Сегодня она работает одна, и наблюдать приходится самой.
Она уже затолкнула "Юрку" на место, когда услышала шум мотора на улице. Одним движением придвинула кровать, схватила плащ и, на ходу надевая, выскочила через дверь на веранде. Быстро повернула ключ и побежала за сараем вдоль стены к тому месту, где два ствола яблони образовали естественную лестницу, по которой можно подняться и перемахнуть на другой двор, тоже за сарай, спускаясь по уступам каменного забора.
Здесь тоже пробежала, скрываясь за сараем, до лазейки в деревянном заборе. А дальше был проходной двор, из которого можно выйти в центр или на улицу, соседствующую с их переулком. Тут было привычно видеть чужого человека, и никто бы не смог сказать, с какой стороны и куда он идёт, потому что задняя сторона двухэтажного дома была почти глухая и, к тому же, закрывалась близко и густо растущими деревьями.
Анна заставила себя успокоиться: здесь бежать уже нельзя да и не надо. От неё требуется самое естественное поведение: она возвращается из города домой.
Девушка свернула в свой переулок и увидела машину с пеленгатором, стоявшую недалеко от крайних домов. Около неё суетилось несколько солдат. Сердце у Анны билось гулко и часто, и она боялась, что солдаты это заметят. Один из них остановил Анну, преградив дорогу автоматом. Анна достала аусвайс и медленно сказала по-немецки:
- Я иду домой.
Солдат озабоченно посмотрел на пропуск, прочитал, что он выдан переводчице городской управы Анне Вагнер, и, возвращая документ, сказал:
- Я должен вас проводить.
- Прошу вас, - ответила Анна и пошла к дому в сопровождении солдата.
Дверь открывала медленно, чтобы придать движениям естественную плавность и тем скрыть дрожь в руках. Солдат молча наблюдал и так же молча вошёл в дом. Быстро прошёлся по комнатам и, никого не обнаружив, спросил:
- Кто живёт здесь вместе с вами?
- Мой отец Питер Вагнер, он служит на вилле господина Клейста, - с достоинством ответила Анна и постаралась придать лицу горделивое выражение, понимая, что сейчас служба отца у командующего немецкой армией - её главный козырь.
- Прошу прощения, - отчеканил солдат и вышел.
Только заперев за ним дверь, Анна дала себе волю расслабиться. Она стащила с себя плащ и упала ничком на кровать. "Нервы, нервы! - кружились в голове мысли. - Надо больше выдержки. Пусть они нас боятся, а не мы их". Понемногу она успокоилась и к приходу отца уже была обычной милой Анечкой, деловито разогревающей ужин.
Отец медленно стащил ватник, сапоги, шапку. Он опять прибаливал и потому тепло одевался, хотя в октябре выпадало достаточно ясных, солнечных дней. Анне стало очень жаль старика. Она подошла к нему и прижалась к седой голове.
- Ну, ну, - сказал Пётр Фёдорович, - я здоров.
- Я же вижу, папа…
- Я тоже… кое-что вижу…
Анна отстранилась и выжидающе смотрела на отца.
- Вижу, как ты… бумажки прячешь…
Анна побледнела.
- Ну, ну, - успокоил её Вагнер. - Разве я тебе не отец? Только кто же так прячет? Взял книгу - они и вывалились.
Анна схватила томик Тургенева - бумаги, которые она принесла вчера из управы, были на месте. С некоторых пор она стала приносить домой копии тех документов, которые ей приходилось переводить и перепечатывать на машинке. Делала для себя лишнюю закладку. До прихода Зигфрида держала их в книге. Он прочитывал тексты и иногда извлекал из этих "безобидных" документов весьма интересную информацию, уж если не для разведгруппы, то для себя. И как это отец догадался? Что же теперь будет? А Вагнер вытащил из кармана носовой платок, развернул его, вынул несколько обожжённых обрывков и подал дочери:
- Может, и эти сгодятся?
- Что это? - удивилась Анна.
- Солдат приносит в котельную корзины с мусором. Там много всяких бумаг, которые я должен сжечь. Он ждёт, когда я брошу их в топку. Так я ухитрился… Брошу и разгребаю кочергой в стороны. Глядишь, то, что подальше от огня, и уцелеет. А солдат думает, что я мешаю, чтобы лучше горело.
- Папа! Ты у меня золото!
- Ну, ну, золото… Спрячь пока подальше. Потом посмотришь. Ужинать пора.
Отец сегодня был на редкость словоохотлив. Сидя за столом, стал рассказывать:
- Генерал фон Клейст то всё музыку вечерами слушал или с собакой играл. Дог у него. Такой ва-а-ажный… А теперь собаку на адъютанта сдал, музыку не включает, некогда ему: офицеры у него допоздна сидят. Я вчера из камина выгребаю, а они уже пришли. Слышу, говорят, говорят… Города наши называют. Наверное, что-то готовят.
- При тебе говорили?
- Да я уже заканчивал, когда они пришли. Но, видно, невтерпёж. Клейст рукой только махнул мне: скорее, мол. Ну, я и ушёл, совсем немного слышал.
Анна быстро просмотрела обрывки бумаг и сказала:
- Наоборот, ты даже не представляешь, как много слышал и как всё это важно. Кажется, у немцев плохи дела под Сталинградом.
Анне не терпелось увидеть Зигфрида: столько информации надо ему передать! Но он придёт только через четыре дня, а информация очень важная, ждать не может. Как известить Зигфрида? Идти к нему в театр нельзя, он это запретил. И вдруг осенила мысль: а не сходить ли на кладбище? То, что Петрович был там и при немцах не то сторожем, не то рабочим, она знала. Вот там его обязательно встретит. Он и сам её заметит, как тогда, в первый раз. В случае чего есть и алиби: пришла навестить могилу матери.
На следующий день, в субботу, ей не нужно было идти в управу. И как только отец ушёл в котельную, Анна вышла из дома. Около кладбища она увидела грузовую машину. Солдаты молча стаскивали с неё гробы и несли за каменную ограду. Анна, не ожидавшая такой встречи, остановилась, зажав в руке две астры. Но ей так нужно было повидать Петровича!
Она прошла в ворота и медленно двинулась вслед за солдатами, которые несли гроб за ограду, где ровными строчками тянулись кресты с касками. Их было уже довольно много. "Значит, их дела на фронте не так хороши, как они трубят об этом, - подумала Анна. - Вон уже сколько могил! А ведь здесь хоронят только офицеров. Наверное, идут тяжёлые бои". Солдаты свернули, а Анна стала медленно подниматься по дорожке. Она почти подошла к могиле матери, когда услышала резкий голос:
- Хальт!
Она вздрогнула, остановилась и медленно обернулась. К ней приближался ефрейтор с автоматом наперевес. Анна указала рукой на надгробие и сказала:
- Майне муттер.
- Муттер? - переспросил ефрейтор. - А, муттер…
Ефрейтор согласно кивнул головой и отошёл.