Анна зашла к могиле с обратной стороны, чтобы можно было видеть ефрейтора, который прохаживался по дорожке, иногда оглядываясь на неё. Она то поправляла кустики самшита, посаженного с двух сторон надгробия, то перекладывала астры. Минуты тянулись бесконечно, а Петрович не появлялся. На боковую аллею теперь не свернёшь - это вызовет подозрение у ефрейтора. Анна стояла, склонив голову, и мучительно думала, что же ей делать.
И вдруг из боковой аллеи вышел Петрович. Он постукивал тяжёлой палкой и шёл, низко опустив голову, не глядя на Анну. Ефрейтор обернулся на стук, но, увидев сторожа, снова пошёл к воротам. Петрович, подходя к Анне и не поворачиваясь к ней, негромко буркнул:
- Зачем пришла?
- Нужен Зигфрид, - не поднимая головы, быстро сказала Анна. - Есть важная информация.
- Ладно, - буркнул Петрович и прошёл, всё так же глядя себе под ноги.
Анна видела, что ефрейтор при появлении старика не выказал беспокойства - Петровичу здесь доверяют! Анна не торопясь пошла к воротам. Ефрейтор развернулся к ней всем корпусом и выжидающе смотрел. Анна не понимала, вызвала ли у него подозрение или он хочет что-то спросить, поэтому совсем неожиданно для себя произнесла слова благодарности:
- Данке шён…
Ефрейтор кивнул и сочувственно улыбнулся. Анна с облегчением вышла из ворот.
Вернувшись домой, Анна подошла к зеркалу. В трюмо отразилась стройная фигура белокурой девушки с чуточку печальными синими глазами. И хотя это были её глаза, Анна стыдливо отвернулась от зеркала, как будто, сама того не желая, прочла в них нечто глубоко затаённое, то, что необходимо прятать от всех и даже от себя. Ей было совестно думать о том, что она искала встречи с Зигфридом не только из-за важной информации. Её испугали слова, которые он произнёс в прошлый раз, о том, что, возможно, не придёт во вторник и ещё несколько дней. Да это же будет почти неделя, а может, и больше!
Анна и раньше испытывала какое-то беспокойное томление во все дни от вторника до четверга и снова до вторника. Это чувство сразу исчезало, когда приходил Зигфрид. Сначала Анна не придавала этому значения, но в последнее время ещё не осознанная ею грусть стала мучить её, и только природная застенчивость заставляла девушку прятать глубоко в сердце это непривычное ощущение.
И вот теперь, передав через Петровича просьбу о скорейшей встрече, Анна совершенно чётко осознала: не видеть Зигфрида даже один день, ничего не знать о нём - это ужасная мука.
Анна села на диван, задумалась. Раньше она слышала и читала о любви с первого взгляда, но всегда сомневалась, может ли так быть. По её мнению, человека можно любить за какие-то качества, тогда, когда чувствуешь в нём родственную душу. Душа Зигфрида была от неё скрыта. Он весь словно в скорлупе - очень сдержан. Не доверяет? Или оберегает? Как он к ней относится?
Она грустно вздохнула. Как, как… Разумеется, как к товарищу по общему делу. И то, что в прошлый раз он назвал её Анечкой, можно скорее отнести к их удачным совместным действиям. И ей надо побольше проявлять сдержанности, не застывать около него с видом гимназистки перед лицом обожаемого кумира. Но что поделаешь, это трудно. Когда он вошёл и спросил: "Вы даёте уроки немецкого языка?", её будто что-то ударило по сердцу. Тогда она приписала это естественному волнению, ведь он произнёс пароль. Но что же теперь? Что её так тревожит, даже терзает? Неужели это любовь, обрушившаяся на неё, как лава, и она ничего не в состоянии поделать с нею?
Зигфрид пришёл только во вторник, в своё обычное время, около четырёх часов дня. Увидев его, Анна вдруг почувствовала, как на глаза набегают слёзы. Она готова была кричать от радости, но вместо этого, чуть отступив от двери и сдержанно улыбаясь, сказала:
- Хорошо, что пришли. Есть важная информация.
Они сели за стол, раскрыв на всякий случай учебник немецкого языка, и Анна разложила перед Зигфридом обрывки полусгоревших бумаг, пересказала всё, что услышала от отца.
- Он знает, для кого эта информация?
- Он знает, что она нужна мне, а дальше… Может быть, догадывается.
- Я вас прошу, Анечка, будьте осторожны, не ставьте себя под удар.
Зигфрид немного помолчал и, накрыв ладонью руку Анны, добавил:
- Вы нам очень нужны.
Анна почувствовала, что краснеет, как тогда, когда Зигфрид впервые назвал её Анечкой и она уловила в его словах нечто большее, чем дружеское доверие. Однако нельзя тешить себя напрасными ожиданиями. Прочь всякие мысли о личных переживаниях! Только дело! Она осторожно высвободила руку и сказала:
- Я уже перевела всё, что можно было здесь прочесть.
Зигфрид внимательно посмотрел на неё и сказал так, словно что-то открыл для себя:
- А вы очень красивая.
Анна смущённо отвернулась к окну.
- Мне даже жаль, что вы такая красивая.
Анна в недоумении повернулась.
- В нашем деле лучше неприметная, - пояснил Зигфрид и улыбнулся.
"У него прекрасная улыбка, добрая", - отметила Анна, а он продолжал:
- Вы, пожалуйста, пореже выходите на улицу, чтобы не привлекать внимание немецких офицеров. Они… опасные конкуренты.
Он придал долю шутливости последним словам, и Анна, посмотревшая было на него с надеждой, поняла, что он всего-навсего даёт ей наставление в целях безопасности. Он не должен видеть её смущения, поэтому она деловито спросила:
- Будем читать?
- Будем читать, - медленно сказал он, не отрывая взгляда от неё, и так же медленно придвинул к себе бумаги.
Зигфрид вчитывался в слова, сопоставлял названия и числа, пытался по двум-трём слогам догадаться, что это означает. Потом весело заключил:
- А знаете, Анечка, это довольно любопытное занятие. Будто разгадываешь кроссворд или шараду. И так же, как и там, идёт процесс обогащения знаниями. На основе уже знакомого слова по нескольким буквам можно установить новые. И смотрите, что получается: фашисты обеспокоены положением под Сталинградом, а также тем, что дивизия "Эдельвейс" наткнулась на упорное сопротивление наших частей в горах. Оказывается, они поторопились заявить о покорении Кавказа - на Эльбрусе побывал лишь один отряд. Обсуждается возможность передислокации войск на кавказском направлении - вот почему штабные офицеры засиживаются у Клейста! Сейчас мы всё это зашифруем и передадим. Ваш папа напал на "золотую жилу". Он сможет и дальше приносить эти полуобгоревшие обрывки?
- Конечно, - подтвердила Анна. - Он ненавидит фашистов не меньше, чем я.
Фрау Антонина
Часовой, стоявший у шлагбаума, перекрывавшего дорогу к вилле фон Клейста, с беспокойством глянул на молодую женщину, которая решительно двигалась к нему. Одета она была в тесноватое зелёное пальто, из-под него выглядывала шёлковая плиссированная юбка. Коса на голове уложена франтоватым образом и схвачена лёгким шарфом. Светлые туфли на высоком каблуке никак не сочетались с куцым зелёным пальтишком, но уверенный вид красивой женщины словно говорил о том, что нелепый наряд её мало волнует, она всё равно знает себе цену.
- Мне нужно к генералу! - заявила женщина, взмахнув сумочкой у самого носа часового.
Тот, не понимая, попытался отстранить её рукой.
- Как обращаешься с дамой, бестолочь? - капризно произнесла женщина. - Зови сюда офицера!
- Официрен? - переспросил часовой.
- Да, офицера! - подтвердила красотка. - И поживее. Давай, давай!
- О-о-о, давай, давай, - повторил солдат знакомое слово и согласно кивнул головой.
Часовой, наконец, понял и позвал караульного офицера. Тот попытался выяснить, что угодно даме, но, поскольку совершенно не знал русского, то уловил лишь одно слово "вилла". Догадавшись, что речь идёт о вилле фон Клейста, которой, возможно, грозит опасность, он провёл женщину в служебное помещение и пригласил адъютанта.
Адъютант немного понимал по-русски. Дама заявила, что будет разговаривать только с самим генералом. Её уверенность и настойчивость побудили адъютанта доложить о ней фон Клейсту. Тот разрешил впустить.
- Фрау! - караульный офицер показал на сумочку и потребовал открыть её.
Женщина, усмехаясь, вывернула содержимое сумочки на стол: зеркальце, коробочка с пудрой, губная помада, расчёска. Потом одним движением смахнула всё обратно в сумочку, положила её на стол и, сняв пальто, с нарочитой любезностью улыбнулась, провела руками сверху вниз по своей ладной фигуре, давая понять, что под платьем тоже ничего опасного не спрятано. Адъютант и офицер переглянулись. Женщина, не обращая больше на них внимания, направилась в приёмную. Здесь ей пришлось довольно долго ждать. Она прошлась по приёмной, деловито осмотрела стулья и недовольно покачала головой. Наконец её пригласили.
Рядом с фон Клейстом сидел переводчик, по другую сторону стоял адъютант. У ног генерала лежал великолепный дог, который при виде женщины настороженно поднял голову.
- Господам офицерам не приличествует заставлять женщину так долго ждать! - заявила с порога дама.
Удивлённый фон Клейст внимательно смотрел на неё.
- Что за дело у вас к генералу? - спросил переводчик. - Кто вы?
- Антонина Петровна Иванько, хозяйка виллы! - решительно сказала женщина.
- Вы можете это доказать?
Дама протянула пакет с документами. Клейст сам не взял, приказал адъютанту ознакомиться с ними, но даму разглядывал с интересом. Адъютант вышел с пакетом. Фон Клейст продолжил беседу с дамой через переводчика, пока адъютант не принёс документы, которые подтверждали, что это и в самом деле хозяйка виллы.
Адъютант и переводчик по знаку генерала вышли. Спустя некоторое время адъютант вернулся в приёмную и, не найдя там ни генерала, ни гостьи, забеспокоился. Встревоженный, он прошёл в гостиную, но и там никого не было. Адъютант кинулся в кабинет и к немалому своему удивлению нашёл там шефа в приподнятом настроении. Он и фрау Антонина сидели в креслах, а между ними лежал успокоившийся дог. Генерал и гостья (а вернее, хозяйка) держали рюмки с коньяком, а на столе стояла только что открытая бутылка. Увидев растерянное лицо адъютанта, фон Клейст весело пояснил:
- Эту бутылку фрау Антонина вынула из бара в книжном шкафу, о котором мы и не догадывались. Оказывается, профессор любил позабавиться хорошим коньяком и оставил небольшую коллекцию. Фрау Антонина, как истинная хозяйка виллы, угощает!
Адъютант был обескуражен, но генерал весело приказал ему:
- Спросите, где она была до сих пор.
Адъютант, немного говоривший по-русски, тотчас перевёл вопрос шефа.
- Я поехала на несколько дней к сестре в Тбилиси, почти ничего не взяла с собой из вещей. Возвращаясь домой, застряла неподалёку от города в селе, потому что дальше нельзя было проехать из-за стрельбы. Когда нем… извините, ваши части вошли в село, я попыталась сюда пробраться, но не было никакого транспорта. Наконец, хозяйка избы, где меня приютили, дала мне своё старое пальто и отвезла на телеге до поезда. За проезд пришлось отдать проводнику кольцо. У меня же ничего нет! Всё осталось здесь, на вилле!
- Теперь вы можете взять свои вещи, они в полной сохранности, - любезно отозвался Клейст.
Вместе с адъютантом Антонина прошла к шкафам и взяла самое необходимое. Генерал распорядился, чтобы её отвезли, куда она укажет. На вопрос, когда ей вернут виллу, он неопределённо ответил:
- Придётся подождать.
Через несколько дней к дому, где поселилась Антонина, подкатила машина. Из неё вышел человек в штатском. Он нашёл фрау Иванько и сказал, что выполняет поручение оберлейтенанта Фишера, не объяснив, кто это такой. Затем пригласил женщину проехать с ним.
Всю дорогу спутник молчал. Лишь когда машина остановилась у красивого здания, отделанного медальонами из цветного кафеля, Антонина сообразила, куда её привезли. На втором этаже, в комнате с окнами во двор, Антонину Иванько принял молодой человек в штатской одежде.
- Виктор Иоганнович, - представился он довольно хмуро и потребовал паспорт.
Антонина с некоторой неприязнью оглядела его и протянула паспорт. Тот внимательно его посмотрел и, удостоверившись, что перед ним та самая особа, за которой посылали, спросил:
- Вы подвергались гонениям при Советской власти?
- А вы, собственно, кто такой, чтобы задавать мне такие вопросы? - с вызовом сказала Антонина. - Меня пригласил Фишер, вот и отведите к нему.
- Вы находитесь в гестапо, мадам, - последовал высокомерный ответ.
- Знаю, где нахожусь! Давайте сюда Фишера и верните паспорт!
Но он не вернул. Убрал со стола бумаги, коротко бросил:
- Ждите.
С паспортом в руках скрылся за высокой ореховой дверью, ведущей в соседнюю комнату, тут же вернулся и проводил Антонину к Фишеру. Затем стал было располагаться за столом, намереваясь переводить, однако Фишер сам заговорил по-русски, хотя и с сильным акцентом. Он высказал сожаление, что не мог раньше встретиться с фрау Иванько, сказал, будто хорошо знал её мужа, с которым не раз встречался на симпозиумах учёных. Это, де, был во всех отношениях замечательный человек, деятельность которого в области фармакологии высоко ценилась, а ранняя смерть - большая потеря для мировой науки. Ещё сказал, что сочувствует молодой вдове и что гестапо берёт её под свою защиту.
- И прекрасно! - заявила Антонина. - Тогда верните мне виллу!
- Ах, виллу… Да, мне говорили… Но для чего она вам?
- Господин Фишер, мне надоело жить в свинских условиях по знакомым. У меня нет своего угла. К тому же, на вилле мои вещи, мебель, посуда.
- Да, да, - неопределённо поддакивал Фишер.
Антонина вдруг кокетливо изогнулась и вкрадчивым шёпотом произнесла:
- Отдайте мне виллу, господин Фишер, и я распоряжусь ею с выгодой для вас. Или, по крайней мере, разрешите мне там жить.
Фишер понимающе глянул в глаза фрау Антонине и со вздохом возразил:
- Это, к сожалению, невозможно. Вилла занята немецким командованием, и никто не согласится, чтобы при штабе находились посторонние.
- Посторонние?! - возмутилась Иванько. - Я хозяйка виллы, а немецкий порядок оберегает права частной собственности. Вы сами об этом везде говорите. А я верю немецкому командованию!
Антонина сделала ударение на слове "верю" и с вызовом придвинулась ближе к Фишеру.
- Я говорю "посторонний" в том смысле, что не военный.
- Это правда, - сказала Антонина, - на мне нет мундира. Но разве в нём дело? Вы же только что сказали, что берёте меня под защиту. Возможно, я смогу принести вам больше пользы, чем некоторые ваши сотрудники.
Она выразительно стрельнула глазами в сторону Виктора Иоганновича, который ей с первого взгляда не понравился.
Фишер помолчал немного, обдумывая её слова. Он уже знал, что фон Клейста заинтересовала эта особа. Если разрешить ей поселиться во флигеле около виллы, что можно извлечь из такого обстоятельства? Похоже, эта женщина действительно может оказаться полезной гестапо. Антонина, поощряемая молчанием Фишера, настаивала на своём:
- Поскольку вы великодушно берёте меня, бедную вдову, под своё покровительство, вы, знавший моего мужа, то я надеюсь, что мне, в конце концов, с вашей помощью вернут принадлежащую мне виллу. Но если немецкое командование посчитает возможным арендовать у меня помещение (надо же чем-то жить!), я не стану упрямиться, уступлю виллу, оставив за собой право пользоваться лишь двумя-тремя комнатами. И вы, господин Фишер, будете у меня желанным гостем.
Через три дня Иванько появилась у виллы с разрешением поселиться во флигеле, который изредка использовался для приезжих офицеров, а чаще пустовал. Флигель стоял по другую сторону небольшого садика и сейчас был отделён от виллы постом часового. Фон Клейст, согласившийся на это соседство, любезно разрешил фрау Антонине иногда навещать его в томительные осенние вечера, сказав, что приглашения ей будет передавать адъютант.
Хозяйка виллы была вполне довольна тем, что обосновалась во флигеле, который прежде держала для гостей и многочисленных родственников, съезжавшихся летом на курорт отовсюду. Быстро навела уют во всех трёх комнатах. Однажды, готовясь провести вечер среди гостей генерала, она надела чёрное вечернее платье и, достав накидку из соболей, дожидалась только адъютанта, который должен был сопроводить её на виллу. Неожиданно явился Фишер. Антонина сделала шаг навстречу:
- Какой сюрприз, господин Фишер! Вы тоже приглашены к генералу?
- У меня нет времени на забавы, - уклончиво ответил оберлейтенант.
- Ко мне у вас дело? - весело осведомилась Антонина.
- Небольшое. Вы одна?
- Да, не беспокойтесь. Прошу садиться.
Они сели в кресла, и Фишер спросил:
- Фрау Антонина, не пора ли вам заняться немецким языком?
Иванько удивлённо глянула на него, а потом понятливо засмеялась:
- Это было бы недурно. Незнание языка страшно обедняет общение. А у генерала бывает так много интересных людей!
- Вот и походите, позанимайтесь. Анна Вагнер даёт частные уроки, вот адрес. Кстати, у неё берёт уроки помощник художника театра, некто Ларский. Очень интересный молодой человек. Мне кажется, что он вам понравится.
- Так вы мне предлагаете познакомиться с ним?
- Я предлагаю вам походить к Анне Вагнер на уроки немецкого языка. Не исключено, что вы встретитесь там с Ларским. А Вагнер вполне достойная особа, она могла бы стать вашей подругой, - со значением проговорил оберлейтенант.
Антонина с усмешкой посмотрела на Фишера, потом спросила тоном светской жеманницы:
- Так кто вас интересует, он или она?
- Оба, - коротко ответил Фишер, и Антонина поняла, что он человек опасный. Не послушаться его невозможно.
За линию фронта
В воскресенье чуть не полгорода устремлялось на "барахолку". Здесь шёл, в основном, обмен товара: вещи меняли на продукты. Петрович любил потолкаться в этой толчее, к чему-нибудь прицениться. Заодно можно потолковать с человеком о том, о сём, да и просто послушать, о чём люди говорят. "Барахолка" с самого начала стала для него источником сведений, которые он передавал Зигфриду. Его дело - пересказать, а уж Зигфрид сделает выводы.
Но сегодня Петрович всерьёз приценялся к кролику. На днях ему повезло: за помощь на кладбище немецкий офицер сунул ему немного денег и дорогую зажигалку. Как оказалось, офицер хоронил сына, доставленного с передовой. Дары Петрович принял и теперь пытался превратить их в тушку кролика. Наконец сговорился с мужиком и понёс кролика домой. В понедельник он ждал Зигфрида и хотел его хорошо угостить. В понедельник театр выходной, и Зигфрид пробирался в тайное убежище к Петровичу, чтобы здесь обстоятельно поговорить и, как он выражался, "перевести дух", расслабиться после постоянного напряжения. Не каждый понедельник, конечно, но в этот должен прийти, так как просил разузнать о "прыщавом".
Петрович узнал: Гук это, а никакой не Рух. Гук Виктор Иоганнович. Так он и сказал Зигфриду, когда тот пришёл.
- Полицаи его побаиваются, - добавил Петрович. - Говорят, будто он всё может.
- Что значит "всё"?
- А кто его знает!
- Понимаешь, Петрович, этот тип для нас очень опасен.
- Чего ж ты молчал? Я бы в лепёшку расшибся и узнал о нём побольше. Небось, надеялся сам… Вот тебе и сам! Он, что ж, немец, а у нас жил?