- И это может быть. На Мерефу путь держим.
- Что и говорить - обидели нас!
- Генералу небось досадно.
- Еще бы! Старался "хозяин" первым войти в город, а оно вон как получилось…
- Вот незадача… - проворчал Кузьмич, вымещая досаду на немецких битюгах, дарованных ему Сенькой. - Стало быть, в Мерефу…
- Да что вы расхныкались! Командование знает, как надо поступить, - безуспешно пытался успокоить огорченных солдат Мишка Лачуга. - Вот я, когда у генерала был…
- Командование-то знает, да нам-то оттого не легче!.. - перебил его Сенька: он был очень расстроен. - Мне, может, этот Харьков уже во сне снился, а теперь изволь-ка, Семен Батькович, прозываться Мерефинским…
- Мерефа тоже советский город, - возразил Лачуга.
- Сам знаю, что советский. Я против ничего не имею, - стоял на своем Сенька, - но пусть бы его брали второстепенные части. - Ванин был глубоко убежден, что такие части существуют, и уж никак не думал причислить к ним свою дивизию.
- Ничего, Семен, будем называться Днепровскими, - попытался еще раз успокоить разведчика Михаил. - Уж мимо Днепра мы никак не пройдем.
- Днепровскими? За реки названия не дают… Ведь нам в самый раз было в Харьков идти - и вдруг…
- Видишь, чего ты захотел! А помнишь хутор Елхи? Три месяца мы не могли взять этот разнесчастный хуторишко, а в нем всего-то навсего было две хатенки, да и от них оставались одни головешки. А как мы мечтали овладеть этими Елхами! Вот тогда действительно они во сне нам снились. А теперь ему города мало. Силен ты, парень!
- Так то было в сорок втором. А сейчас - сорок третий!.. - не сдавался Ванин. - Мне, может, скоро всей Украины будет мало. Берлин, скажу, подавай!
Солдатский говорок медленно плыл вместе с облаками пыли над небольшой проселочной дорогой, по которой двигались обозы и хозяйственные подразделения. Хорошие дороги они уступили танкам и другой боевой технике.
В споре принимали участие все, кроме Пинчука. Петр отмалчивался. Он полулежал на повозке Кузьмича, подложив себе под спину мешок с солдатским бельем, и сумрачно оттуда поглядывал. На его усищах нависла пыль, и оттого усы были бурые и тяжелые. Молчание Пинчука при обсуждении столь животрепещущего вопроса показалось Сеньке в высшей степени подозрительным. Он несколько раз пробовал заговорить со старшиной, но Пинчук упорно молчал. В конце концов Семен решил сделать хитрый ход.
- Так-то, Петро Тарасович, любишь свою Украину, - вкрадчиво начал он издалека. - Неукраинцы и то болеют за нее душой, жалеют, что в Харьков не попали, спорят, волнение у них и прочее. А ему - хоть бы что! Сидит как глухонемой. Усы свои опустил. Я вот саратовский, и то…
- Звидкиля ты взявся? - тихо и серьезно осведомился Пинчук, поворачиваясь к Сеньке. Глаза его, всегда такие добрые, сейчас зло прищурились: - Причепывся, як репей…
Однако на этот раз Ванин не испытывал перед Пинчуком обычной робости и не думал "отчепиться", твердо решив пронять упрямого хохла.
- Нет, не любишь ты свою Украину, - настойчиво продолжал он, скорчив обиженную рожицу.
- Що, що ты сказав?.. - потемнел Пинчук.
Ванин присмирел.
Но вспышка Пинчукова гнева была короткой. В конце концов, он понимал, что саратовцу страшно хочется вовлечь его в беседу. Глаза Петра быстро потеплели, и он уже заговорил добрым голосом:
- Дуралей ты, Семен. Хиба ты розумиешь, що в мэнэ тут, - левая широченная ладонь закрыла половину его груди, и сам Пинчук побледнел, как от сердечного приступа. - Две болезни я маю зараз.
Сенька забежал сзади и, подпрыгнув, присел на повозке. Слова Петра не давали ему покоя. Об одной "болезни" Пинчука он догадывался. Узнал о ней только сегодня утром. Проснувшись под повозкой, он увидел Пинчука сидящим на дышле. Петр склонился над чем-то и тихо, чуть внятно бормотал:
- Вот ведь… растет… Тэж, мабуть, дивчина будэ… Як воны там?..
Сенька на цыпочках подкрался к старшине и заглянул через его плечо. В руках Пинчука лежала крохотная фотография, с которой смотрело курносое, смеющееся личико ребенка.
- Дочь, что ли? - некстати прогремел Сенькин голос.
Пинчук быстро убрал фотографию, кинул на Ванина сердитый взгляд и отошел прочь, оставив Сенькин вопрос без ответа. Ванин недоуменно смотрел ему вслед. Не могла понять отчаянная его головушка, что своим появлением он смутил немолодого солдата. С того времени, вплоть вот до этого часа, Пинчук ни с кем не разговаривал. А теперь назвал еще какую-то вторую свою болезнь.
- Что с вами, товарищ гвардии старшина? - спросил Сенька по всем законам воинской вежливости; когда ему надо было что-нибудь выспросить у Пинчука, он строго придерживался правил армейской субординации, отлично понимая, что Петра можно взять не иначе, как почтительностью.
Но и такое обращение сегодня но помогло. Пинчук молчал.
Далекий и величавый Днепр манил, притягивая к себе, и поиска неудержимо рвались к нему. Злой, стремительной ночной атакой пехотинцев вместе с танкистами и артиллеристами немцы были сбиты с высот западнее Мерефы, и дивизия двинулась на юго-запад, и сторону Краснограда. Немцы отступали столь поспешно, что бросали свою технику и вооружение на поле, в населенных пунктах и по всем дорогам. Неоглядная степная ширь была завалена вражеской боевой техникой. Немало было брошено гитлеровцами и автомашин. Наши шоферы без особых трудов осваивали немецкие автомобили. Глядишь - подойдет боец, откроет капот, что-то подвернет в моторе, где-то постучит ключом, продует какую-то трубку, оботрет ветошью руки, в кабину - и пошел. Газует вовсю!
Не смог удержаться от искушения и Сенька Ванин. К удивлению разведчиков, он проявил себя незаурядным автомобилистом. Среди брошенных машин он подобрал для своей роты грузовик "оппель-блитц", где-то с помощью Пинчука раздобыл канистру с бензином и, лихо подкатив к Марченко, стал докладывать ему, что это самая лучшая марка немецких грузовиков. Лейтенант похвалил Ванина.
Сенька ликовал:
- Садись, Акимка! Прокачу, как на масленицу. Только ты, на всякий случай, завещание пиши…
Быстро погрузили ротное имущество. Разведчики устроились в кузове, конечно, без старшины, повозочного и повара - те хлопотали у своих подвод. Пинчук выдал солдатам на дорогу несколько буханок хлеба, консервов и арбузов.
- Добри кавуны! - сказал он. - Кушайте на здоровье.
Вскоре Забаров получил маршрут, сел в кабину рядом с Ваниным, и машина тронулась. Марченко выехал еще раньше с группой офицеров штаба дивизии. Разведчики, сидевшие в кузове, гаркнули:
Ой ты, Галю,
Галю молодая.
Пидманулы Галю,
Забрали з собой.
- Ожили, черти! - с гордостью проговорил Сенька.
Он выехал на хорошую дорогу, обгоняя бесконечную и ненавистную для всех фронтовых шоферов вереницу повозок.
- И откуда их столько берется? - сердился Ванин на безмятежных усачей-повозочных, размахивающих кнутами. - Обозу в каждом полку на целую армию хватило б, все дороги забиты… Танкистам только мешают, путаются под ногами… Эй ты, дядя, чего рот разинул! - прикрикнул Сенька на зазевавшегося ездового. - О бабке своей размечтался!
- Губы утри!.. Молоко на них, - огрызнулся повозочный.
Ванину наконец удалось обогнать все обозы, и он вольготно вздохнул. Задохнувшиеся было в пыли разведчики теперь снова запели. С ревом, с шумом, с ветерком "оппель-блитц" влетел в какое-то крупное село. На повороте, у регулировочного пункта, Сенька резко затормозил.
- Эй, хорошая! На Красноград эта дорога? - высунулся Ванин, улыбаясь синеглазой и светловолосой девушке-регулировщице.
- Эта, эта! - ответила она звонким и чистым голосом.
Побледнев, Аким метнулся к борту кузова.
- Наташа! - крикнул он, перегибаясь через борт.
- Аким!..
- Сенька, остановись! - закричал Аким.
Но Ванин не слышал его и гнал машину дальше. Аким беспомощно смотрел на бежавшую Наташу. Наконец он догадался и яростно забарабанил по крыше кабины.
Сенька нажал на тормоза. Аким выскочил из кузова и помчался назад к регулировочному пункту. Наташа бежала навстречу. Светлые волосы ее растрепались, а лицо было алее флажков, которые пылали в ее руках.
- Родной мой!..
Она прижалась к его груди и долго не могла отдышаться.
- Наташа!
- Ну вот!.. Ну вот!.. - твердила она. Обхватив тонкую шею друга, Наташа целовала его, не стыдясь проходивших и проезжавших мимо бойцов. - Милый ты мой!..
А он, высокий и неловкий, неуклюже обнимал ее, твердя что-то совсем бессмысленное.
Из одного дома выскочила чернокудрая и черноглазая девушка в застиранной белой гимнастерке, смешливо взвизгнула:
- Наташка, кто это? Ой!..
Наташа продолжала обнимать и целовать вконец растерявшегося Акима.
- Тонечка, миленькая!.. Постой за меня. Я скоро вернусь! - она оторвалась от Акима и передала флажки подруге.
- Хорошо, Наташа. Постою уж!.. А ты не спеши, - и, посмотрев еще раз на неуклюжую фигуру Акима, черноглазая пошла к регулировочному пункту.
Аким молча смотрел на Наташу, не выпуская ее рук.
- Ну?.. - наконец пробормотал он.
- Ну вот! - она большими сияющими глазами смотрела в его худое лицо и тоже не знала, что говорить.
Молча подошли к дому, присели на бревне. И все смотрели и смотрели друг на друга. Она смеялась и плакала одновременно, держа в своей руке его горячую руку.
- Как же это все?.. Наташа!.. - спросил наконец Аким.
- Видишь, как… - ее улыбающиеся, сияющие безмерным счастьем глаза наполнились слезами. Часто мигая длинными темными ресницами и улыбаясь, она пояснила: - Я была в партизанском отряде медицинской сестрой. Пригодились мне те курсы, помнишь?.. Ну вот. Потом часть отряда перебросили через линию фронта. И меня в том числе. Нас отправили в армию. Я стала регулировщицей. Вот и все…
- Но почему же ты не написала мне?..
- Как я могла писать тебе оттуда? А здесь… ты ведь не оставил мне своего адреса.
- Верно, Наташа. Как это я не догадался.
Наташа не отрывала своего взгляда от Акима. Она почувствовала необычайный прилив любви к этому сдержанному и с виду очень неказистому человеку. Ей казалось, что только она одна по-настоящему понимала Акима, и ей хотелось, чтобы и другие понимали его так же хорошо и так же любили, как любит она.
К ним на машине подъехали разведчики. Сенька с великим любопытством высунулся из кабины, а Забаров подошел к Акиму и Наташе. Из кузова смотрели на Наташу десятки озорных, завидущих глаз.
- Знакомьтесь, товарищ лейтенант. Встретил вот… Моя… - Аким густо покраснел. Но ему пришла на помощь Наташа.
- Наташа, - сказала она просто.
- Федор, - назвался Забаров. - Земляки, что ли, с нашим Акимом?
- Да, земляки. И большие друзья! - ответила она так же просто, смело и естественно.
- Сестрой была в партизанском отряде, - ни с того ни с сего, как показалось девушке, сказал Аким. Она подняла на него свои большие темно-синие глаза.
- Вот уже и рассказал все…
- Добро. Пойдемте к нам? У нас нет санинструк тора, - предложил Забаров.
Наташа смутилась.
- Меня, наверное, не отпустят…
- А мы сделаем так, чтобы вас отпустили.
Наташа посмотрела на Акима, и ей показалось, что он немного растерялся. Наташа насторожилась, улыбка сошла с ее лица.
- Я еще подумаю, товарищ лейтенант, - сказала она, потупившись.
- Что ж, подумайте. А ты, Аким, оставайся. К утру догонишь на попутных. Тут недалеко, - и, быстро распрощавшись с Наташей и Акимом, Забаров пошел к машине.
Наташа сразу же потянула Акима в хату. В сенях она поднялась на носки, притянула к себе его голову и крепко поцеловала.
В комнате никого не было.
- Вот мы и встретились!..
- Встретились!.. Я тебя очень и очень люблю, Аким!..
- И я тоже, Наташа!.. - Он вдруг вспомнил, что вот так, прямо, они еще ни разу не объяснялись друг с другом.
- Мы теперь никогда-никогда не расстанемся! - говорила она, прижимаясь к нему.
- Разумеется… - неуверенно подтвердил он.
Она пристально посмотрела на него.
- Почему ты не хочешь, чтобы я была в вашей роте? - губы ее дрогнули. - Почему?
- Этого не следует делать, Наташа!
- Почему? Мы были бы вместе…
- Мы не будем вполне счастливы, когда другие…
Наташа задумалась.
- Ну, как хочешь… - голос ее оборвался, она уткнулась головой в его грудь и разрыдалась. - Ты… ты прав, Аким, прав… - говорила она, всхлипывая и пряча от него свое заплаканное лицо.
Он отрывал ее голову от своей груди, стараясь заглянуть ей в лицо и утереть слезы. Неловко обнимая ее, сбивчиво говорил:
- В общем… собственно… я не против… Ты же знаешь, как я рад!.. Если хочешь, я сам похлопочу…
- Хочу! Хочу!.. И никуда от тебя не уйду! - вдруг с отчаянной решимостью заговорила Наташа. - Никуда!.. Никуда!..
Он молчал и дрожащей, грубой своей рукой гладил ее по спине, неловкий и беспомощный.
- А я знала, что мы встретимся, - немного успокоившись, сказала Наташа. - Только не думала, что так быстро.
- Я тоже думал о тебе, Наташа. Даже стихи писал…
Он вынул из сумки свой дневник. Потом подумал и снова спрятал его: "Только встретились и уже за стихи. Какая сентиментальность!..".
- Почему же ты не читаешь?
- Потом, Наташа, потом…
Наташа не возражала. В самом деле: стихи можно и потом.
- Какой же ты у меня… хороший! - воскликнула она и прижалась своей пылающей щекой к его жесткому, небритому подбородку.
Он вдруг вспомнил что-то, глаза под очками беспокойно заблестели.
- Наташа, а что… что с ним?
- Ты это о ком, Аким? - с тревогой спросила она.
- О Володине я спрашиваю, о Николае…
Наташа нахмурилась.
- Не стоило бы о нем и вспоминать, Аким. Кажется, в Австрии сейчас. Не знаю точно.
- В Австрии?! Как он туда попал?
- Стешка Лунченко ведь бросила его. Вскоре после нашей с тобой встречи. Не знаю, что между ними случилось, но только она выгнала его из своей хаты. Володина вызвали в комендатуру и предложили стать полицаем. Он, кажется, не согласился. Его долго били. Потом вместе с очередной партией ребят и девушек угнали куда-то. В июле к нам в отряд пришел Миша Кравцов. Ты же его хорошо знаешь. Фашисты его тоже угоняли куда-то. Так вот он рассказывал, что вместе с Володиным они работали на немецком заводе, который снаряды делает. Миша сбежал. Он звал с собой и Володина, но тот отказался. Это все Кравцов рассказывал…
- Снаряды немцам делает… Не убежал все-таки от войны.
Худое лицо Акима опять побледнело, глаза зло блестели за очками.
- Аким, скажи, ты заходил к нему в ту ночь?
Аким не ответил.
Наташа поняла, что ему неприятно об этом вспоминать, и заговорила о другом:
- А помнишь, ты о школе мне наказывал?
- Ну? - сразу оживился он.
- Ее, наверное, удалось спасти. Ведь там у нас остались надежные ребята. - И Наташа стала торопливо рассказывать о всем случившемся с ней после их недавней и короткой встречи.
- А почему ты решила пойти на фронт? - спросил ее Аким. - Ведь ты же учительница, могла бы работать где-нибудь в тылу.
Она посмотрела на него с удивлением.
- Нет, Аким. Я хочу быть на фронте. Помнишь, я рассказывала тебе о Шуре, избачихе нашей, которую фашисты в Германию угнали?.. - спросила она взволнованно. - Не знаю почему, но Шура все время стоит перед моими глазами. И мне кажется, что именно я должна освободить ее. Я найду ее… обязательно найду!.. И мы вернемся домой вместе!.. И будут у нас книги, и Шура будет опять такая же светлая и веселая, как всегда!.. А потом, на фронте я ведь встретила тебя, Аким…
Он стал порывисто обнимать и целовать ее, радуясь и одновременно удивляясь тому, какое большое, чистое сердце у этой хрупкой девушки, - в эту минуту Акиму казалось, что счастливее его никого нет на свете.
Не заметили, как подкрался вечер.
- Чудесная ты моя!..
Она, счастливая, смотрела на него.
Аким взглянул на часы и стал собираться.
- Куда ты? - испугалась Наташа. И в этом ее испуге было столько искренности и любви, что он в нерешительности задумаля.
- Останься до утра. Ведь тебе разрешил командир… - сказала она тихо.
- Но… Наташа…
- Останься, Аким, - уже не просила, а умоляла она. Он взял ее за узенькие, чуть вздрагивающие плечи, потом решительно сбросил с себя вещевой мешок.
…Рано утром она задержала его на крыльце.
- А что, если… - тихо сказала она, краснея.
Он понял ее и тоже покраснел.
- Тогда ты поедешь домой, Наташа…
Он хотел сказать, что она унесет и его частицу с собой, но застеснялся, легонько снял со своих плеч ее теплые маленькие руки, взволнованно-счастливый проговорил:
- До свиданья, Наташа!.. Любимая!..
…Ехал на попутной машине. Думал о Наташе, о своих боевых друзьях. Как отнесутся они к ее приходу?.. Не причинит ли он им боль? И будет ли он сам счастлив, когда такого счастья лишены другие?..
4
Через три дня Наташа была уже в разведроте. Устроил это через штаб армии майор Васильев. Он же и привел Наташу к разведчикам.
- Вот ваш доктор. Наталья Петровна Голубева, - представил он ее бойцам. - По части санитарии обращаться к ней и слушаться только ее. Не грубить. Иначе заберу обратно.
Пока майор говорил, Наташа бойко смотрела на солдат, не скрывавших своего любопытства. Акима в роте не было. Он еще с утра ушел с лейтенантом Марченко на НП генерала получать какую-то задачу. Наташа смотрела на бойцов, искала глазами Акима. Это, конечно, заметил Сенька. Не отличаясь особым тактом, он громко сказал:
- Аким скоро вернется.
Девушка вспыхнула и сразу же заговорила о чем-то с майором.
Она решила приступить к делу немедленно. Вместе с Васильевым сходила к начсандиву, попросила у него санитарную сумку. Тот дал ей записку, и Наташа побежала в медсанбат. Там ей выдали все, что полагалось для первой медицинской помощи раненым и больным.
Когда Наташа вернулась, все сверкало чистотой. Лица разведчиков румянились от холодной воды, сапоги у всех были начищены до сияния, подбородки тщательнейшим образом выбриты, а на гимнастерках красовались боевые ордена и медали. Двор был чисто подметен. Под крышей сарая рафинадом белел поварской халат Михаила Лачуги. За плетнем запоздавший Кузьмич чистил скребницей своих лошадей. На задах дымилась железная бочка - это, пользуясь небольшой передышкой, Пинчук решил пропарить солдатское белье. Сам старшина стоял у крыльца хаты, солидно потягивая трубку, многозначительно приглаживая книзу свои казачьи усы. Он вышел из хаты только затем, чтобы посмотреть, какое впечатление произведет на девушку наведенная по его распоряжению чистота. Наташа действительно сильно удивилась, она восторженно осматривала бойцов и хозяйство Пинчука. Она догадывалась, что все это произошло в связи с ее появлением в роте, и была рада этому.
- Где мне увидеть старшину? - обратилась Наташа к Пинчуку.
- Я старшина. Що трэба? - спросил Петр (из-за его плеча выглядывало плутоватое лицо Ванина).