4
Стук топора слышался долго. Сумерки уже отгуляли свое. Подкрадывалась темнота. Ванда нервничала. Беатина Казимировна могла позвать ее ужинать, и тогда Ванда не увидела бы, как граната разнесет в щепки "дровяной склад" Красинина. Конечно, она услышала бы взрыв, панику… Но Ванда была не согласна:
- Это же лучший подарок. Лучше, чем кукла.
А топор все стучал, мерно, неторопливо. Красинин, который на памяти Степки никогда и нигде не работал, любил делать все не спеша и аккуратно. Из-за угла дома Степка видел, как он клал на пенек чуть приваленный ствол дубка и рубил его, почти не размахиваясь, маленьким острым топориком. Поленья укладывал в штабеля. Их было уже много, этих штабелей, - целый городок.
Прожектор метнулся по небу и уперся в море, но темнота еще только-только подступала, и луч был бледным. Словно поразмыслив, он постоял на месте и начал медленно скользить над волнами, которые были такими маленькими, что различить их из сада было невозможно.
Красинин отложил топор. Вынул кисет… Противный старикан! Степка вчера сказал ему:
- Вы слышали, дед Кочан бомбы разряжает.
- Алкоголик, - пренебрежительно отозвался Красинин. Прислонил лестницу к стволу сливы и полез.
- Зачем вы их срываете? - спросил мальчишка. - Все равно продавать-то некому. А съесть не съедите…
- Блин не клин, брюхо ае расколет, - отозвался Красинин.
Тогда Степка сказал:
- А вы бы не стали разряжать бомбы.
- Точно. Ни за какие деньги.
- Струсили бы.
Старик посмотрел на мальчишку сверху вниз, стоя на лестнице. Повесил солдатский котелок на ветку. Внятно сказал:
- Пошел вон, сопляк.
И вдруг не выдержал, заорал на внука:
- Витька! Ступай в дом!
Он не хотел, чтобы Витька играл с соседями. Может, рассчитывал: заняв город, немцы обязательно повесят и Степку, и Ванду, и Любашу - за то, что их отцы командиры.
Ванда шепнула:
- Смотри, уходит.
Пыхтя самокруткой, Красинин шел через сад, направляясь к своему дому.
Граната, завернутая в виноградные листья, лежала возле скамейки. Запал Степка хранил в нагрудном кармане куртки. В последний момент он решил снять чехол с гранаты, чтобы осколки не поразили их самих. Но чехол снимался туго. И Ванда торопила, и Степан не вытерпел и грубо сказал ей:
- Помолчи!
Затаив обиду, она нахмурилась, но не ушла домой. Ванда ждала, что он извинится за грубость, и он, конечно бы, извинился, если бы в спешке не забыл это сделать.
Они пришли к крестовине, где сходились четыре забора, перелезли в покинутый соседский сад. Степка сказал:
- Ложись.
Она легла лицом вниз возле самого забора. Он вставил запал, повернул ручку гранаты вправо, резко бросил ее. Услышал, как она щелкнула. И упал рядом с Вандой. Взрыв прогрохотал сильный. Воздух колыхнул листья, и они посыпались, как листовки.
В ту же секунду до них донесся голос Беатины Казимировны:
- Ванда!
Тишина после взрыва. И затем испуганное:
- Ванда!!! Ванда!
Она увидела, как дети перелезали через забор.
- Что вы там делали?
- Играли, - растерянно сказала Ванда.
Беатина Казимировна смотрела на дочь в упор. А Степан совсем не обратил внимания на этот ее взгляд и не подумал, что выпачканное платье дочери поселит в сердце Беатины Казимировны нехорошее подозрение. Он прислушивался к тому, что происходит во дворе Красининых. Там хлопнула дверь. Красинин что-то сказал. Невестка громко добавила, она вообще была горластая:
- Да и тревогу объявить проспали. И я свиста не слышала.
Красинин заметил:
- Видать, разведчик. Сбросил и улетел.
Невестка ужаснулась:
- Еще бы пятнадцать метров - и в дом.
- Все тридцать будут…
- К Красининым бомба упала, - сказал Степка Беатине Казимировне.
Она взглянула на него чуждо, ничего не ответила. Кивнула Ванде:
- Иди в комнату!
Витька подошел к забору, радостно сказал:
- Степан! Слышь, Степан… К нам бомба упала. Все дрова дедушкины разнесла.
- Повезло, - сказал Степан.
Витька кивнул:
- Конечно.
- Могла бы и в дом…
- Фи! У нас крыша железная.
Степан пришел домой. Через стену все было слышно. Но там ругались по-польски. И он понял лишь, что Ванде очень обидно и она горько плачет.
Поздно, когда он уже лежал в кровати, Беатина Казимировна приходила к Нине Андреевне. Они о чем-то шептались в первой комнате. Беатина Казимировна ушла не раньше чем через полчаса.
5
Никто не знал и не мог знать, каким долгим и безрадостным окажется следующее утро…
Степке не спалось. Он лежал с открытыми глазами. Ветхие, рассохшиеся ставни были размалеваны рассветом: на каждой ставне по шесть узких, вертикальных полосок - оттенков мыльного пузыря. Когда мальчишка поворачивал голову, то полоски смещались вправо и влево или исчезали совсем. В непроветренной комнате пахло одеялами и простынями. Было еще темновато. И Любаша сопела, уткнувшись в подушку.
Опустив босые ноги на пол, холодный и гладкий, Степка встал и с удовольствием прошлепал в первую комнату, которая одновременно служила им кухней и спальней для матери.
- Разведи примус, - сказала мать.
Она никогда не говорила: зажги примус, протопи печь. "Разведи" было ее обычным словом в сходных случаях.
Мать чистила картошку. В семье все любили картошку, особенно жареную. Большие, как кулак, клубни выглядывали из миски, заполненной водой.
Крыльцо было влажным от утренней росы и не очень белым. Поднявшись на носках, Степка достал кисть винограда, прохладную и немножко матовую, и принялся есть виноград. Дворняжка Талка преданно смотрела на Степку и не гремела цепью, а сидела смирно и заглядывала ему в рот такими умными глазами, словно просила винограда.
Сунув ноги в сандалии, Степка сбежал по ступенькам, показал Талке язык, и она ответила ему тем же и приветливо забила хвостом о землю. Степка расстегнул ошейник. Талка взвизгнула, метнулась по саду. Может, каким-нибудь своим собачьим инстинктом она чувствовала, что он уже спас ей жизнь, а может, просто псине осточертело сидеть под сливой.
Почтовый ящик висел у калитки. Покосившийся, дырявый. Письма размокали в нем, когда шли дожди. Степка заглянул в ящик, хотя точно знал, что там ничего нет, потому что проверял его содержимое еще вчера вечером. А почту теперь приносили раз в три-четыре дня.
Дед Кочан шел из дому. Степка сказал ему:
- Здравствуйте.
В ответ он мотнул головой, как бодливая корова, и поспешил вниз.
Степка вспомнил про примус и поднялся на крыльцо. Мать вышла из комнаты.
- Беатина Казимировна жаловалась, что вы плохо вели себя.
- Я вел себя хорошо.
- Ты так думаешь?
- Нет. Считаю…
- Смотри… - сказала мать. - Ванда старше тебя. Она девочка.
- Ясно, что не мальчик, - огрызнулся он. - И при чем здесь старше?
- А то, что девочкам, с которыми ты станешь дружить, когда вырастешь, сейчас еще по пять, по шесть лет.
- А если я не вырасту? Если меня на куски разнесет бомба? Тогда что?!
- Я ничего. Конечно, дружите, Ванда умная…
Нина Андреевна обычно отступала, когда Степка начинал раздражаться. Она очень боялась, что дети ее вырастут нервными и слишком впечатлительными.
К девяти часам Нина Андреевна пошла на работу. А в девять тридцать объявили тревогу. Любаша еще долго причесывалась, И Степка сидел в щели один. Потом пришла Любаша. Беатины Казимировны и Ванды не было. Степка удивился этому. Любаша то ли с веселой издевкой, то ли с легкой наглостью сказала:
- Больше не увидишь Ванду… Беатина Казимировна считает, что дружба с тобой плохо влияет на ее дочь.
- Ерунда, - обозлился Степка.
- Однако Ванда призналась мамочке, что целовалась с тобой, - сказала Любаша.
- Она сама хотела.
- Это не оправдание…
В щель через вход проникало солнце. И пригревало часть стены. И глина там была сухая, и камни сразу стали сыпаться, когда земля вдруг задвигалась, словно закипающая кукурузная каша. Ни Степка, ни Любаша вначале даже не поняли, что происходит. Ведь секунду назад даже зенитки не стреляли. Любаша сразу нахмурилась, схватила голову брата, прижала к себе. Степка ничего не видел. Но почувствовал, что-то вкатилось в окоп. Любаша закричала:
- Бомба!
Но это была не бомба, а дворняжка Талка. Она жалобно скулила. Степка высвободил голову из рук Любаши. И они оба принялись успокаивать и ласкать собаку. Потом бомба зашипела. И земля вздрогнула, как тогда - в пивной. Ясно, попадание в сад или даже в дом. Степке стало страшно за Ванду.
- Это хорошо, что Талка с нами, - сказала Любаша. - У собак чутье на безопасность. Ты видел хоть одну собаку убитую?
- Кошку видел.
- Кошки - другое дело. А собаки знают, где прятаться.
Бомбы опять засвистели. Стали падать дальше. И земля больше не вздыхала так, словно ее рвали на части.
Позднее Любаша уверяла, что она услышала рыдания еще до того, как Ванда прыгнула в щель. Степка же вначале увидел тень от банта, которая метнулась по солнечной стене, и только потом Ванду.
Задрав морду к темнеющим над головой бревнам, жутко завыла Талка.
- Ма-мо-чку убило!.. - заикаясь от рыданий, протяжно выкрикнула Ванда. - Дрогу матку…
Любаша обняла девочку за плечи. И Ванда плакала, уткнувшись ей в грудь. По лицу Любаши, сделавшемуся вдруг некрасивым, покатились слезы. И Степка понял, что сегодня, в эту минуту, самый старший здесь он. Мужчина. Только колени у него все-таки дрожат, незаметно, но дрожат. Он поднялся, переступил через Любашины ноги и сказал:
- Талка, пойдем.
Но дворняга виновато смотрела ему в глаза, не двигаясь с места, скулила и царапала глину лапами.
Самолет с черным крестом на брюхе шел совсем низко, оставляя за собой курчавый дымный след. Степка решил, что "мессер" врежется в гору, но он не врезался, а словно через силу взмыл вверх и на полпути к облакам взорвался, ярко и внезапно. И тела летчиков покувыркались в разные стороны.
Степка закричал: "Ура!" Любаша подумала, что с братом беда, выскочила из щели. Над садом плыл дым. Степка размахивал руками. Лицо его было злым и радостным.
В дом бомба не попала. Но она упала рядом, у сливы, где всегда была привязана дворняжка Талка. И от сливы не осталось ничего. Просто голое как колено место. Крышу дома сорвало, исчезла и стена. И кухня стояла раскрытая, точно чемодан без крышки. Штукатурка и в первой, и во второй комнате покрыла пол толстым грязным ковром. Покореженные кровати были отброшены взрывной волной к противоположной стене, пух от перины еще кружился по комнате и возле дома.
Квартира Ковальских пострадала меньше. Если не считать исчезнувшей крыши, то у них только повылетали стекла. Стены всего лишь в нескольких местах были порваны осколками. Один из осколков, величиной с пятак, пробил затылок и горло Беатине Казимировне. Она умерла мгновенно, не успев даже закрыть глаза.
Степка, Любаша, Ванда стояли возле кровати, на которой вся в крови лежала Беатина Казимировна, и не знали, что же делать, потому как зенитки еще стреляли и самолеты гудели в воздухе, хотя больше и не бомбили.
Вошла бабка Кочаниха:
- Кто здесь живой? - Увидев Беатину Казимировну, запричитала: - Матерь божья, царица небесная… Что же деется? Возле моей калитки гречанку убило…
- Какую гречанку? - не поняла Любаша.
- Старую… Что с корзинкой ходила. Господи, где там мой дед? - Схватившись рукой за лицо, прикрыв рот, долго-долго качала головой.
Любаша хотела пощупать пульс у Беатины Казимировны.
Ванда сказала:
- Зачем? И так видно.
И опять заплакала навзрыд. Рыдание Ванды вывело бабку Кочаниху из забытья. Она воскликнула:
- Вы же горите, дети!
Оказалось, горит сарай. Трухлявый и маленький, которым никто никогда не пользовался и даже не складывал туда хлам. Но сарай примыкал к стене дома, и ясно, что огонь нужно было тушить.
На счастье, бочка была полна дождевой воды, застарелой, в которой плавали виноградные листья и головастики. Дети таскали ведрами воду. Баба Кочаниха заливала огонь. Обгорелые доски фыркали и шипели.
Красинин прибежал с топором. Принялся рубить стойки, надеясь преградить путь огню к дому.
Потом Степка увидел мать. Вначале она была белой, как молоко. А немного позднее лицо у нее раскраснелось. И она плакала без звуков, как-то между делом, выбирая из дому вещи.
От кого она узнала там, в столовой, что бомбы упали на улице Красных командиров, неизвестно. Может, она просто почувствовала это, догадалась. Может, накануне ей снились плохие сны, в которые она так верила. Мать есть мать…
Степка старался не смотреть на нее. Он думал о ящике в подвале, где хранятся патроны, гранаты, ракетница. Думал о том, что напрасно собирал все это. Жаль, очень жаль! Но завтра он не убежит на фронт, потому что детство его сегодня кончилось…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Архивариуса Локтева звали Николаем Васильевичем. Сугубо штатский человек, он в первые же месяцы войны окончил под Рязанью краткосрочные командирские курсы, получил в петлицу кубик. И батарею сорокапяток. Боем крещен был под Тулой. Там же через неделю контужен. Из госпиталя попал в запасной полк. Потом оказался в Ростове. Оттуда в чине лейтенанта отступал через Кубань в Туапсе.
О Кубани вспоминать не хочется… Утопил орудие. Могли приговорить к расстрелу. Пожалели.
Как и обещал полковник Гонцов, все штрафники, участвовавшие в эвакуации склада, получили прощение. Локтеву вернули командирское звание, первичное: младшего лейтенанта. И вот сейчас Николай Васильевич стоял в землянке командира полка.
Входная дверь была распахнута, и свет упирался в застланный хвоей пол узким желтым столбом. Обшитые деревом стены угадывались в полумраке. Они пахли лесом - очень сильно.
Майор на каком-то загадочном языке разговаривал со штабом дивизии:
- Ты подбрось дынек. Крупненьких и побольше. Бахчисты заждались… Ветра с утра нет, желуди на исходе. Подуй, подуй обязательно…
Можно лишь предполагать, большого ли труда стоило немецкой разведке разгадать смысл сказанного, но называть снаряды снарядами, а патроны патронами в разговорах по телефону запрещалось категорически. Не зря же на крышке каждого телефонного ящика была надпись: "Враг подслушивает!"
Когда майор Журавлев положил трубку и крутнул ручку магнето, что означало - отбой, Николай Васильевич представился:
- Младший лейтенант Локтев. Извините, что побеспокоил.
- А, - вспомнил Журавлев и потер ладонью глаза. - Вы артиллерист?
- В некотором роде, - вежливо согласился Локтев.
- Не понимаю, - недовольно произнес командир полка. И сдавил пальцами виски. Несколько помолчал, потом опустил руки и посмотрел на Локтева строго: - Если вы моряк, танкист или летчик, скажите прямо.
- По военной специальности я артиллерист. А вообще-то окончил историко-архивный институт… Архивы - моя страсть.
- Немцам на это плевать. Вам не кажется?
- Полагаю, вы правы. Извините, не знаю вашего имени и отчества.
- Надеюсь, звание вам мое известно.
- Майор.
- Спасибо и на этом. А теперь одна просьба: забудьте на время о своих архивах, о своей гражданской специальности. Вы меня поняли?
- Позвольте не согласиться. Профессии воина муза вовсе не противопоказана. Великий визирь фараона Джосера Имхотеп одновременно был и талантливым зодчим.
Услышав имена фараона и визиря, майор Журавлев хлопнул ладонью по столу:
- Минутку! Младший лейтенант Локтев, слушайте приказание. Сейчас вы направитесь на позиции второго батальона в распоряжение командира третьей стрелковой роты. И примете взвод.
- Пехотный? - упавшим голосом спросил Николай Васильевич.
- Стрелковый. В артиллеристах у меня пока нужды нет.
- Понятно, понятно, - закивал головой Локтев.
- Там увидим… Во всяком случае, я жду от вас мужества и боевой выучки. Дети есть?
- Две девочки. Восьми и пяти лет.
- Будьте осмотрительны. В полку ежедневно выбывает из строя от десяти до пятнадцати взводных.
- Многовато.
- Я тоже так считаю. Идите… Счастливого вам пути! - Журавлев поднялся и пожал Локтеву руку.
Выбравшись из землянки, Николай Васильевич оказался среди кустарника, не очень высокого, едва закрывавшего грудь. Сразу же услышал чей-то хриплый, раздраженный голос:
- Нагнись! Или схлопочешь. Здесь где-то снайпер евойный пригрелся…
Часовой, предупредивший Локтева, стоял в неглубоком окопчике возле входа. Он невольно улыбнулся, увидев, как младший лейтенант поспешно присел на корточки.
- Стреляет? - почему-то шепотом спросил архивариус.
- Время от времени, - охотно ответил часовой.
- Что же мне теперь, ползти?
- Да нет, товарищ младший лейтенант, согнуться подюжей надо. Да каску надеть.
- Совет дельный!
Через четверть часа Локтев благополучно спустился с горы. И пошел вдоль лощины разыскивать позиции второго батальона. Был уже полдень. На небе висели серые низкие тучи, грозившие разразиться мелким нудным дождем.