6
Трудно было поверить, что эти, не светлые, а серые, с грязной желтизной камни, которые Нина Андреевна вывалила в ведро из поношенной противогазной сумки, могут стать белой, сметанного цвета, массой. Степка удивился. Мать плеснула в ведро воды. И камни зашипели, точно сало на сковородке. Вода забурлила, хоть и не стояла на плите. Потом камни стали расползаться, вода белеть, густеть. И Степку не покидало ощущение, будто это нечто съедобное, вкусное. И совсем не хотелось верить, что в ведре растворяется известь.
Развернув сложенный квадратиком клочок газеты, где лежала горсть - не более чайной ложки - синьки, мать нагнулась над ведром и вытряхнула туда синьку.
Степка взял палку, которую специально обстругал. Мать сказала:
- Размешивай.
Стены комнаты казались оклеенными странной географической картой. Взрывная волна и осколки обрушили лишь часть штукатурки. Сейчас эти места были замазаны темной глиной, тогда как уцелевшие участки стен и потолка светлели полинявшей от времени известью.
Обвязав голову косынкой, мать забралась на стол. Ее щетка заходила но потолку умело, ловко, и капли извести не текли по руке, как это случилось у Степки, когда он взялся подражать матери.
Опершись на костыль, Любаша белила стену между окон. Окна были застеклены. Но не целыми стеклами, а составленными из осколков. Солнце смотрело в них. И лучи его преломлялись и разрисовывали окна узорами, только не белыми, как мороз, а цветными: фиолетовыми, розовыми, золотистыми…
- Дни теперь теплые, - сказала Любаша. - Завтра мы сможем перебраться к себе.
- Днем раньше, днем позже… Успеется, - ответила мать. - Хорошо бы полы покрасить. Нюре обещали принести краску…
- Себе она уже достала, - не сдержался Степка.
- Завистливый ты, Степан. Не толково это. - Нюра стояла на пороге. И все слышала.
- Ты уж больно толковая. Подставляй щеки, побелю.
Нюра пренебрежительно махнула рукой:
- Охолонь… Не мазалась и мазаться не собираюсь… А относительно краски, тетя Нина, слово твердое. Мне керосинщик обещал. У него есть.
Лицо Нюры в веснушках. Приятное в общем. А взгляд хитроватый.
- Ваня письмо прислал. Его орденом Славы наградили. И война скоро кончится.
- Прямо так и пишет? - подзадорил Степка.
- Другими словами, конечно. Но понятно… Я сейчас прочту.
Она вынула из лифчика солдатское треугольное письмо. Стала читать:
- "Бьем фашиста. И могила его близка. Все будет хорошо, Нюра. Все хорошо… Главное, не надо торописа, не надо волноваса".
Юмор мужа Нюра не поняла. Покачав головой, нравоучительно сказала:
- Учудишься… Базой человек заведовал - и такие грамматические ошибки…
- Да, изменилась девчонка сильно… - сказала Любаша, когда Нюра ушла.
- Еще не все о ней знаешь, - ответила мать. Она слезла со стола, чтобы передохнуть. - Не ночевала она однажды. Говорит, в отряде пэвэо дежурила… - Мать перешла на шепот: - А я точно знаю, в пэвэо она не дежурила.
Любаша рассмеялась. Сказала:
- Молодец.
Мать чуть не заплакала:
- И орден тебе дали. И ногу ты на трудном деле оставила. Но ума не прибавилось ни грамма.
- Точно. Ум приказами не распределяется, по карточкам не выдается. Сколько мама с папой отпустили, столько всю жизнь в голове и носишь.
Степке никогда не забыть: встреча матери и Любаши произошла во второй комнате в доме тети Ляли. Густели сумерки. И мать и Любаша были зареваны. Мать бесконечно повторяла:
- Дочка, милая, дочка, милая…
И еще говорила:
- Ну что нога… Бог дал, бог взял. Ведь живая ты, живая вернулась. Погибли ведь там многие.
- Да, многие… - говорила тогда Любаша. - Наш командир Цезарь Куников погиб. Мне Галя об этом в госпиталь написала. Осколком его. Прямо в живот.
- А Галя? Как сама Галя?
- Хорошо. Воюет. Она не то что я. Она обстрелянная…
- Всем нелегко.
- Война.
- Вон Жора тоже, можно сказать, руки лишился.
- Бедняга.
- Он хороший, Люба. Работящий… Конечно, выпить любит. А какой мужчина от рюмки откажется.
- Зачем об этом, мама? Не время…
- Я понимаю. Но ты не обижай человека. Хорошо?
- Хорошо.
Только Жора сам обиделся. За что и на кого - неизвестно. На второй день после приезда Любаши ушел он, ни с кем не простившись, и тощий свой вещевой мешок позабыл взять.
7
Мать покормила Степана в подсобке за перегородкой, где тусклая женщина в очках с облинявшими дужками стучала на счетах. Перед ней лежали накладные, меню, талоны на обед и на завтрак. Женщина работала калькулятором. И ее очень уважали. После обеда, между тремя и четырьмя часами, калькулятор, забрав расклеенные на листках талоны, отправлялась в КУБ. Контрольно-учетное бюро находилось в одном из уцелевших зданий по улице Энгельса, невдалеке от Пятой школы. Сюда приходили заведующие всех магазинов и калькуляторы всех столовых города. Карточная система требовала строгой отчетности. Работники КУБа считали талоны, гасили их специальными штампами, смоченными в черных чернилах, и в конце рабочего дня сжигали во дворе. Прямо так - на костре. Степка видел эти костры. А талоны, продуктовые и промтоварные, представляли в ту пору такую ценность, что казалось - сжигают деньги.
Калькулятор порою, отрываясь от накладных, смотрела на мальчишку. Ее глаза за очками были пребольшими. Их распирала тоска, боль, отчаяние. В ноябре прошлого года эта женщина потеряла мать и шестилетнюю дочку. Степка несколько раз видел ее девочку, светленькую, с яркими бантами и губами. Бомба попала прямо в щель, где прятались бабушка и внучка. Это был редкий случай. Редкий даже для Туапсе.
- Схожу к морю, - сказал Степка. Мог бы и не говорить, но в тот момент ему захотелось быть послушным.
- Только не купайся, - ответила мать. - Да на обратном пути зайди ко мне…
Она вышла вслед за сыном. И с минуту стояла возле двери, глядя на зеленую улицу и на сына, так подросшего за минувший год. Птицы чирикали на деревьях, летали низко. Сирень цвела щедро. Запах ее смешивался с запахом белой акации. Развалины утопали в зелени. И весна казалась обыкновенной, нормальной, как и до войны.
В противотанковом рву, наполненном дождевой водой, квакали лягушки. Они, конечно, квакали противно. Но это все равно было приятнее, чем вой сирены, чем свист осколков. Это была жизнь. Природа. Бытие. Это внушало веру, что все обойдется, все будет хорошо…
Степка шел той дорогой, которой в августе прошлого года они ходили к морю с Вандой. Воздух был теплый, прогретый солнцем, но не пыльный, как летом, а сладкий и ароматный, словно клубника. Она уже цвела за забором Красинина. И старик пересчитал цветки и, наверное, прикинул, сколько рублей можно выручить, если снести будущие ягоды на рынок. На рынке все было дорого. И называли его не рынком, а толкучкой. Там люди редко стояли на одном месте, а больше ходили и предлагали поношенные вещи, старые патефонные пластинки, зажигалки. Из-под полы можно было купить буханку хлеба, немного сахарина и даже карточки - хлебные, продуктовые, промтоварные.
Степка потерял хлебные карточки неделю назад. И теперь они тоже могли продаваться на толкучке. Без хлебных карточек Мартынюки оставались уже второй раз. Впервые это случилось в тот день, когда убило мать Ванды. Взрывная волна тряхнула дом и сняла драночную крышу, словно это была шляпа. Никто до сих пор не знает, куда улетели крыша и хлебные карточки. Убегая в щель, подхлестываемый сиреной, Степка видел, что карточки лежали на столе, придавленные мраморной пепельницей. Потом ни стола, ни карточек разыскать не удалось. Пепельницу Степка обнаружил под сливой…
Мост через речку Туапсинку был смыт стремительными весенними водами. Пенистые, с мазутными пятнами, они однажды подхватили мост, словно лодку, и выбросили в открытое море. Черные, обвитые тиной сваи выглядывали из воды между берегами.
Паром в этот час не ходил. Им пользовались лишь утром и вечером, когда люди, жившие на левом берегу, шли на работу или с работы. Однако перебраться на противоположную сторону можно было и без парома. В том самом месте, где река встречалась с морем. Узкая коса гальки, изгибаясь, устремлялась влево. И расстояние между берегами не превышало трех-четырех метров. Глубина была по колено. Но зато течение - просто сумасшедшее.
Степку не сбило с ног. Сняв туфли и закатав брюки, он благополучно перебрался на левый берег.
Тральщик лежал на прежнем месте, но море засасывало его. И он выглядел гораздо меньшим, чем в тот день, когда они были здесь с Вандой.
Все-таки Степку удивляло, приводило в недоумение и тревожило молчание Ванды. Он знал, что бывают на свете хорошие и отзывчивые люди, которые просто не любят писать письма. Но не мог отнести Ванду к их числу. Она была очень вежливой, очень воспитанной, очень прилежной девчонкой, и не настолько ленивой, чтобы однажды не написать несколько слов: жива, здорова, доехала благополучно.
Могло, конечно, случиться, что письмо Ванды затерялось на мытарных почтовых дорогах. А может, Ванда перепутала адрес. Только едва ли…
Берег был чистым и пустынным. Лишь слева, метрах в пятидесяти, женщина, стоя по щиколотку в воде, стирала темную одежду.
Вода пронизывалась солнцем. И оно достигало дна, и ползло по нему желтыми крабами, а волны, казалось, заглядывались на них и не спешили к берегу - так хорошо было в море.
Степке тоже захотелось в море. Хоть на минуту… Словно крапива, вода обожгла тело. Он почувствовал на губах привкус соли… Взмахнул руками, ногами. И ощущение холода исчезло. Он поплыл вперед, как-то необычно ясно понимая, что он живой, что он живет и что это очень хорошо…
Когда повернул к берегу, то увидел возле своей одежды двоих мужчин. Он узнал их. Это были Паханковы, старший и младший. И они узнали Степку. И радостно трясли его руку, а он стоял мокрый. И немножко блестел. И немножко дрожал.
- Ванда не пишет? - спросил Семен.
- Забыла сразу, - ответил Степка.
- Непонятное что-то, - озабоченно сказал Семен. - Она и мне обещала писать. Я дал ей адрес.
- Может, письма затерялись…
Паханков-старший авторитетно вмешался:
- И рядить нечего… Слыхал я, теми днями, когда, значит, Ванда с отцом отбыла, немец под Чемиткой состав пассажирский разбомбил.
- Оставьте, папа, - недовольно сморщился Семен. - Вам бы только могильщиком на кладбище работать.
- Ты думаешь, там мало зарабатывают? - Паханков-старший, поеживаясь, ступил в воду.
- С осени в школу? - спросил Семен.
- Да. Ты тоже?
- Не знаю. Я работаю. Отец от Рыбкоопа фотографию возле рынка открыл. Я при нем. Заходи к нам. Сфотографирую. Бесплатно. На фронт бате пошлешь.
- Зайду, - сказал Степка.
- Хорошо, когда не бомбят, - сказал Семен.
- Хорошо.
- И когда погода такая…
- Хорошая…
- Да. А вода?
- Хорошая, Семен… На все сто вода!
Паханковы сняли с себя все, потому что берег был пустынен. Поеживаясь и пересмеиваясь, пошли в воду.
Степка, наоборот, по-быстрому оделся. Заспешил прочь. Он не хотел, чтобы Паханковы увидели медаль на его рубашке. Вернее, пусть бы увидели и прочитали, какие слова написаны: "За отвагу"! Но они стали бы расспрашивать, как да что. А Степка не желал пускаться в объяснения. Не потому, что он зазнался. Нет, нет!
О вещах, дорогих сердцу, хочется говорить не с каждым. Хочется, чтобы тебя понимали с полуслова. Как он Любашу.
- Почему ты пошла на фронт? Ты же хотела убежать отсюда далеко-далеко… На острова Туамоту.
- Где растут пальмы и прыгают обезьяны… - мечтательно, словно рассказывая сказку, произнесла она. Смолкла.
И какое-то время смотрела мимо брата, точно там, за его спиной, видела широкий прилив океана, узкие пироги и чернотелых ловцов жемчуга с белоснежными кораллами в ушах. Потом тоскливая улыбка тронула ее припухшие, потрескавшиеся губы. Взгляд отвердел. И она ответила:
- Я вдруг поняла, что подохла бы на этих островах со скуки.
Туапсе - Москва
Notes
1
С. М. Буденный командовал войсками Северо-Кавказского фронта с 20 мая 1942 года по 3 сентября 1942 года. (Здесь и далее примечания автора.)
2
Хлопчатобумажное обмундирование.
3
Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский командовал Черноморский флотом с 22 июня 1941 года по 28 апреля 1943 года.
4
ТОР - Туапсинский оборонительный район. Создан по решению Ставки Верховного Главнокомандования 23 августа 1942 года в границах Джубга - Георгиевское - Лазаревская.
5
Штаб армии.
6
И. В. Тюленев командовал Закавказским фронтом с 15 мая 1942 года до конца операций.
7
Руки вверх! (нем.).
8
Кто это? (нем.)
9
Берегись! Это русский! (нем.).
10
Карл? Это Карл? (нем.).
11
В ночь на 4 февраля 1943 года командование Черноморской группы войск решило высадить десант в 35 километрах юго-западнее Новороссийска. В состав десанта входили 83-я и 255-я бригады, усиленные батальоном танков и пулеметным батальоном. С целью раздвоить внимание противника, усложнить его задачу решено было одновременно с главным десантом у села Южная Озерейка высадить демонстративный десант в районе Суджукской косы и поселка Станички. Именно этим десантом командовал майор Ц. Л. Куников.
12
Решением Военного совета фронта генерал-лейтенант Ф. В. Камков 19 октября 1942 года был снят с поста командующего 18-й армией. На его место был назначен генерал-майор А. А. Гречко.