– У нас с ним был роман. Я тогда в девятом классе училась. Но роман такой платонический, естественно. Они ездили на практику в Германию, и там был скандал – он соблазнил какого-то старого немца, или немец его… Никто не знает, что там на самом деле было. Короче, дело замяли. Ну а мы с ним скоро расстались. Он сейчас стал крутым бизнесменом – сам из Литвы, а литовцы в Минске скупают металлы и перепродают на Запад. И он этим занимается. Давай, накрашу тебе губы?
– Зачем?
– Просто так.
– Нет, на фига?
– Ну а что тут такого? Боишься?
– Ничего я не боюсь, крась.
Она берет со стола помаду, подсаживается поближе. Снимает колпачок, выдвигает, подносит мне к губам. Помада – ярко-красного цвета, с приторным запахом.
Я рассматриваю Наташино лицо. У нее прыщики на лбу и волоски над верхней губой.
– Смотри. – Она подносит мне зеркало. – Ну, целоваться мы, наверно, не будем?
Я кладу зеркало на стол, придвигаюсь к ней. Мы целуемся.
Магнитофон щелкает – кончилась кассета. За окном дребезжит трамвай. Я трогаю рукой ее грудь.
– Ты мне нравишься, я уже говорила, – шепчет Наташа. – Но я сегодня не могу.
Что-то шумит в прихожей. Наташа резко отстраняется.
– Что, кто-то должен придти?
– Вообще, еще рано.
– Боишься, что меня увидят?
– Не боюсь. Но нежелательно…
– И что будем делать, если кто-нибудь придет?
– Я тебя спрячу.
Наташа улыбается. Я сую руку под юбку, провожу ладонью по бедрам. Юбка задирается, сбоку на колготках – дырка.
Сидим у окна, курим. На улице темнеет. Наташа говорит:
– Все, пять минут – и ты уходишь. Хорошо?
– Хорошо.
Я обнимаю ее, она увертывается. Я спрашиваю.
– А тебе когда-нибудь звонят всякие придурки? Ну, типа знакомиться?
– Бывает. Раз позвонил какой-то кретин, нарвался на маму. Я его вообще не знаю. Наверно, просто наугад набрал номер. Короче, говорит – а можно вашу дочь к телефону? Она спрашивает – а кто это? И этот придурок знаешь, что говорит? "Я – ее интимный друг". Ладно, ты мне зубы не заговаривай, тебе пора уходить.
– Да, я знаю.
– Что ты знаешь? Через пять минут придет мама.
– Ну и что?
– Ничего. Ты меня уже затрахал.
– Я тебя не трахал.
Она выкидывает бычок в форточку, поднимается, хватает меня за руку.
– Кому сказала? Поднимайся! Я не хочу, чтобы из-за тебя у меня были проблемы.
– Ладно, не бойся. Сейчас уйду.
Я делаю затяжку, выкидываю бычок в форточку.
* * *
Пишу доклад в читальном зале национальной библиотеки, бывшей "ленинки". На столе – стопка журналов "Вопросы психологии". За соседним столом всклокоченный дед выписывает что-что в тетрадь из журналов "Новый мир". Верхняя пуговица облезло-голубой рубашки расстегнута. Изнутри на воротнике – темная полоска грязи.
В туалете, у умывальников курят два чувака и дядька в пиджаке.
Прохожу к писсуарам. От испарений мочи щиплет глаза. Я расстегиваю молнию.
Один чувак говорит:
– Сегодня беру в ларьке бутылку "шампуня", шоколадку – и в гости.
– Думаешь, она тебе даст?
– Конечно, даст, никуда не денется.
– Ни фига, это ты понтуешься.
– Не надо ля-ля…
– А кто здесь ля-ля? По-моему – ты.
– Ладно, посмотрим.
– Окей, посмотрим.
Хлопает дверь.
Поворачиваю кран. Вода – только холодная. Дядька в пиджаке что-то пишет в блокноте. Я стряхиваю с рук воду, вытираю их о джинсы.
Захлопываю тетрадь, складываю журналы, несу сдавать.
В очереди передо мной – девушка в черном свитере. Она сдает тоненькую брошюрку, название набрано мелким шрифтом – я не могу прочитать. У нее – тонкие пальцы и коротко постриженные ногти без лака.
Накрашенная библиотекарша с большими сережками отдает ей читательский билет. Я пододвигаю журналы. Девушка отходит.
В дверях она сталкивается со стриженным толстяком, он не уступает дорогу, проходит первым.
Пью кофе в кафетерии универсама. За окном – грязная улица, голые деревья и машины. Идет дождь. Унылые мужики несут красно-белые флаги. Неделю назад по городу расклеили афиши – митинг Народного фронта. У соседней стойки целуются парень и девушка.
* * *
Продавщица выставляет десять бутылок пива на прилавок. Я говорю:
– А эту не могли бы заменить? Здесь этикетка порвана…
– Что, боишься – не продашь?
Она забирает бутылку, ставит вместо нее другую.
Камера хранения. Даю кассирше двадцать рублей, она пододвигает две стертых пятнашки, отрывает квитанцию.
– При получении предъявлять.
Иду вдоль ячеек, останавливаюсь у свободной, с открытой дверью. Под батареей спит бомж в темно-синем пальто. Под глазами – синяки, на губе запеклась кровь.
Звенит будильник. Шесть утра. Я вскакиваю, начинаю одеваться.
На остановке – толпа работяг. Подходит грязный трамвай, люди кидаются занимать сиденья. Я протискиваюсь в угол на задней площадке.
Подъезжаем к тракторному заводу. У дверей один мужик орет другому:
– Что, выходишь?
– Нет.
– А хули тогда стал на проходе?
– Тебя не спросил.
Двери открываются. Мужик, выходя, цепляет второго за куртку. Оба выпрыгивают, толкают друг друга, начинают махаться. Дверь закрывается, трамвай отъезжает. Я смотрю через заднее стекло. Мужики дерутся на рельсах. Их фигуры уменьшаются.
Захожу в камеру хранения. Воняет гнилыми помидорами. Тетка роется в бауле. Мужик пересыпает из одного пакета в другой шоколадки в красных обертках.
Я открываю ячейку, вынимаю бутылки, ставлю в рюкзак.
Четыре бабки стоят под табло расписания, держат по бутылке пива. Я встаю рядом, достаю из рюкзака бутылку.
Бабка в вязаной шапке кивает мне, улыбается. У нее под глазом синяк, во рту – редкие желтые зубы.
– Дешево не отдавай. Мы тут все держим цену – сорок с собой, тридцать пять на месте. И смотри: увидишь мильтонов, что сюда идут – сразу кричи. И – бегом.
– Что, гоняют?
– А ты как думал? Одна стала качать права – разбили все пиво палками. Хорошо еще, что штрафу не дали.
– Молодой, работать надо, а не спекулировать, – бурчит бабка в зимнем пальто. – Это мы – пенсионеры, жить на что. Живём, как говорится, на три "Д": доедаем, донашиваем, доживаем. А ты работать можешь…
– Когда мне работать? Я студент.
Из тоннеля высыпает толпа – подошла электричка. Мужики подходят ко мне, к бабкам. Работяга с "приминой" в зубах говорит:
– Одну на месте.
Я открываю бутылку, даю ему, забираю "бобра" и "зайца". Он выпивает пиво одним глотком, высоко закинув голову. Плохо выбритый кадык ходит вверх-вниз.
Прячу в рюкзак бутылку с обслюнявленным горлом и пузырями внутри. Подходит седой волосатый дядька в пальто, с облезлой холщовой сумкой. На сумке – портреты "битлов".
– Почем ваше пиво, мальчик?
– Сорок с собой, тридцать пять на месте.
– Две, будьте добры.
Он вытаскивает мятую старую сотню. Руки дрожат.
Я достаю две бутылки. Он осторожно кладет их в сумку, бормочет:
– Вот они, рыбки…
У дядьки – большие мокрые губы. Я даю ему сдачу.
– Спасибо, мальчик, спасибо. Вот и наши мальчики тоже…
– Что – тоже?
Он махает рукой, поворачивается, ковыляет к остановке.
Ноги мерзнут. Я переминаемся с ноги на ногу, топаю. Через дорогу, за привокзальной площадью, светятся желтые буквы – реклама "Приорбанка".
Бабка с синяком орет:
– Пиво, пиво, пиво!
– От пива будешь сцать криво, – говорит мужик в дерматиновой куртке.
– Ну, молодец! Ну сказал! – Бабка хохочет. – Сцать криво!
Пять минут восьмого. Осталась последняя бутылка. Почти все бабки уже ушли.
– Почем? – спрашивает пацан в "косухе", с серьгой.
– Тридцать пять на месте, сорок с собой.
– Отдашь за тридцать пять с собой, а?
– Ладно, бери.
Я иду к остановке. В рюкзаке звенят пять пустых бутылок. Мой чистый доход за утро – 170 рублей.
В фойе института – никого, до занятий – сорок минут.
Захожу в пустую аудиторию, сажусь, достаю распечатку по грамматике – слова к теме "Shopping".
* * *
Cпускаюсь в гардероб библиотеки. Впереди идет девушка в черном свитере – я ее видел здесь два дня назад.
Гардеробщица в синем халате приносит пальто девушки, берет мой номерок. Девушка отходит к зеркалу.
Я сую руки в рукава куртки. Девушка поднимается по ступенькам к выходу. Я закидываю рюкзак на плечо, иду за ней.
На улице мокро, но дождя нет. Девушка идет к трамвайной остановке.
Я догоняю ее.
– Извините… А можно с вами познакомиться? – Голос дрожит и звучит, как чужой.
Она смотрит на меня, улыбается.
– Можно. Меня зовут Оля.
– А меня Вова.
– Очень приятно.
– Мне тоже.
– Я заметил вас несколько дней назад.
– А давай сразу на ты?
– Да, конечно. Ты где-нибудь учишься?
– В универе на журналистике. А ты?
– В инязе. В этом году поступил.
– Я тоже. Ты отсюда, из Минска?
– Нет, из Могилева.
На остановке монтируют рекламный щит. Школьницы с ранцами наблюдают за дядьками в черных спецовках. Над концертным залом "Минск" висят серые облака.
Оля говорит:
– Почему-то все ненавидят позднюю осень. А я ее по-своему люблю. В ней есть что-то такое… Не могу объяснить… Тебе так не кажется?
– Кажется.
– А ты вообще мрачный человек?
– Как когда. А ты – веселая?
– Не всегда, хотя иногда бываю.
Со стороны стадиона катится трамвай. Я спрашиваю:
– Тебе куда ехать?
– В Зеленый Луг. А тебе?
– В Серебрянку. "Единица", твой трамвай… А можно попросить у тебя телефон?
– У меня нет телефона… Но я завтра опять буду в библиотеке. Долго, до самого закрытия, до девяти.
– Я тогда подожду тебя в гардеробе, хорошо?
– Хорошо. Пока.
– Пока.
Оля заходит в трамвай, дверь захлопывается.
* * *
Заморозок. Рука с бутылкой мерзнет, хоть и в перчатке. Я перекладываю бутылку в левую руку, сую правую в карман, тру пальцы друг о друга.
– Дай-ка мне на месте, – говорит мужик в шапке с вышивкой "adidas".
Я беру деньги, открываю бутылку.
– А почему холодное? И так холодрыга… Надо было подогреть. Это ж твоя работа, правильно? Я – на заводе, ты – здесь, каждый делает свое дело, а вместе мы работаем на благо родины… – Мужик смеется.
– Ага, все так.
– Так что, следующий раз подогревай пиво.
– Как я его подогрею?
– Ну, это – твоя проблема.
Дядька в длинной кожанке, с дипломатом, не спеша тянет пиво, разглядывает привокзальную площадь.
– Ты студент?
– Да.
– Понимаю – сам когда-то учился. Денег вечно не хватало – на сорок рублей стипендии не проживешь. – Он делает глоток. – Ну, тоже подрабатывали, конечно. Вагоны разгружали. Сейчас, конечно, другое время – нечего разгружать стало. – Он отпивает еще. – А там, где есть, что разгружать, туда так просто не устроишься. Подержи-ка…
Дядька отдает мне бутылку – в ней больше половины. Он достает пачку "Marlboro", зажигалку, прикуривает, забирает пиво.
– Я вот тут был недавно в одной конторе – они итальянской мебелью торгуют. Так представь, там грузчики – все на своих машинах на работу приезжают. Расчет за мебель – на месте, налом, и половина этих денег тут же уходит с концами.
Он отпивает пива.
– А вообще, мой тебе совет… Ерунда все это – пиво там, прочие мелочи. Пусть они этим занимаются. – Он кивает на бабок. – А у тебя руки-ноги есть, голова на плечах, ты можешь нормальные деньги зарабатывать. Например, валютой заниматься. Вон, люди возят валюту – из Москвы, в Москву. "Баксовозы" мы их зовем. Знаешь, как поднимаются? Или хотя бы в Польшу на торги…
Кто-то орет:
– Милиция!
Бабки прячут пиво, неуклюже бегут к остановке, отставив задницы. Я – за ними.
Оборачиваюсь. Два мента не спеша идут со стороны касс.
Прячемся за углом бетонного забора. За ним – стройка, новый корпус вокзала.
Одна бабка выглядывает из-за угла.
– Все, ушли.
Подходят три пацана. Один – здоровый, плотный, два других – худые. Здоровый спрашивает:
– Почем пиво?
– Сорок с собой, тридцать пять на месте.
– Ну, сейчас возьмем у тебя бутылок пять. Да, Гриня?
Я наклоняюсь к рюкзаку, достаю бутылки. Здоровый берет три, остальные – по одной.
– От кого работаешь? – спрашивает здоровый.
– Ни от кого. Так просто.
– А ты что, не знаешь, что за место надо платить?
– Какое место?
Удар в нос. Я отступаю к стене, сморкаю сопли с кровью на обледеневший асфальт. Смотрю по сторонам – бабки отошли подальше. Я спрашиваю:
– Что, и они платят?
Здоровый замахивается.
– Еще въебать? Каждый отвечает за себя, понял? Если б можно было не платить, здесь бы полгорода стояло.
Он бьет меня в челюсть. Несильно.
Мимо идут люди, никто не смотрит на нас. Здоровый спрашивает:
– Ты, может, студент?
– Студент.
– Ладно. Бач, отдай ему пиво. Кому сказал? Отдай пиво. Ладно, хуй с тобой.
Здоровый поворачивается ко мне.
– Короче, ты понял. Хочешь зарабатывать – плати за место. Мы – водочники, мы здесь ночью водку продаем. Будешь нам платить – никто не тронет, понял? Моя кликуха – Старый. Меня на вокзале все знают, каждая последняя блядь. Если кто залупнется – так и скажи: я от Старого работаю.
– А сколько платить?
– Ну, раз студент… Рублей двести в день. Ладно, сто пятьдесят. Но это – за целый день. Утром продал, потом еще вечером… А я каждую ночь на вокзале, до утра. Давай, держи краба.
Он сует мне руку, я жму ее.
У меня – последняя бутылка. Подходит худой невысокий пацан, моего возраста или младше.
– Сколько пиво?
– Сорок с собой, тридцать пять на месте.
– Сейчас посмотрю – наберу или нет. Почти все вытрясли, шакалы.
– Кто?
– Менты, кто еще? Ночь, блядь, продержали, в клетке, суки.
Пацан снимает грязный ботинок на высоком каблуке, сует руку в носок, вытаскивает оттуда смятые десятки и пятерки. Он считает деньги, дает мне. Я кладу их в карман, не расправляя, открываю бутылку.
– Ну, шакалы. – Пацан отхлебывает пива. – Я б их всех поубивал.
– А за что они тебя?
– Как за что? А за что нас берут? Тебя, меня? Ни за что.
Он отпивает еще. Я спрашиваю:
– А чем ты вообще занимаешься?
Пацан чмокает губами.
– Чистое мошенство – ловкость рук, и никакой наебки.
– А менты?
– Что менты? Сегодня мент – шакал, завтра – друг. На, держи.
Он сует мне бутылку и уходит.
Я сливаю пену на асфальт.
Пункт приема стеклотары – во дворах площади Победы. В очереди – десяток алкашей и пенсионеров.
Я спрашиваю:
– Кто последний?
Высокий дед в шляпе говорит:
– Последних здесь нет, все – первые. А крайний – я.
– Хорошо, я – за вами.
Достаю из кармана деньги за пиво – скомканных мятых "зайцев" и "волков". Расправляю купюры, складываю в кошелек.
– Во сколько нарисовал, да еще и показал, – говорит дед.